Раскол художественной среды

Марат Гельман:

— В первую очередь хотелось бы понять: насколько необходим документ, упорядочивающий государственное вмешательство в культуру?

— Вмешательство, конечно, необходимо, потому что нужна реформа, а культурная отрасль в России самая не реформированная. Иначе можно было бы обойтись и без документов, и без Министерства культуры.

— Выступая на телеканале «Дождь», вы сказали, что «Основы государственной политики в области культуры» в нынешнем варианте занимаются не столько культурной, сколько художественной политикой. Чем это грозит?

— Художественная политика есть у каждого художника, у каждой художественной институции, у каждого театра. В том варианте, в котором этот документ делал Мединский, у нас есть только один художник, который ей соответствует. Художник живет по своей логике, иначе у нас были бы все, как этот один. Второй момент — художественная политика подкрепляется административными методами. Это был бы раскол нашей цельной здоровой художественной среды на две больные: одна была бы неофициальная, искусство людей, которые с этим не согласны, существующих в условиях андеграунда, а вторая — официоз, чистая конъюнктура.

Так мы возвращаемся к модели официальное/неофициальное искусство. И третье — отрицательный отбор: лучшие будут уезжать. Дело в том, что искусство построено на личностях, на частной инициативе. Любое произведение искусства — это изначально частная инициатива. Для создания искусства нужно создавать условия, а они хотят администрировать и контролировать. Это противоестественно. Даже при нашей сегодняшней жесткой ситуации в рейтинге влиятельных людей в искусстве министр культуры занимает 36-е место, а просто художник Илья Кабаков — первое место, я — восьмое, и так далее. В принципе идея построить такую управляемую ситуацию в культуре довольно деструктивна.

— При разработке документа о культурной политике кого он должен в первую очередь затрагивать — художника или зрителя, грубо говоря, потребителя объекта культуры?

— Когда мы говорим слово «политика», это подразумевает, что мы должны знать основных субъектов. В первую очередь это художественное сообщество, во вторую — граждане, в третью — город, потому что культура живет в городе. И в четвертую очередь это федеральная власть. Мы должны понять, что у каждого из них свои задачи, свои цели, и культурная политика должна быть такой, чтобы при гармонизации этих целей она соответствовала различным требованиям.

— Нет ли опасности, что будет происходить централизация в культуре — некоторая «средняя температура», которая будет применяться к совершенно разным регионам, социальным группам?

— Вы правильно задаете вопрос: так как культура живет в городе, то основным заказчиком должен выступать город, а в каждом городе — своя культурная политика. В этом смысле общая культурная политика — это некий стратегический документ, который описывает, кто чем занимается и каковы компетенции. Город действует, регион содействует, Федерация создает условия. Если посмотреть окончательный документ — «Основы государственной политики в области культуры», то там есть раздел с перечнем законодательных актов, которые надо принять. В этом разделе нет ничего о том, что нужно принять закон о меценатстве. Культура — это всегда разнообразие. Никакого разнообразия государство обеспечить не может, но оно может стимулировать частную инициативу с помощью законов, с помощью создания каких-то особых инструментов. Государство может взять на себя функцию тяжелого для любого творческого человека первого шага в профессию. Не вникая в вопросы качества, содержания. Есть большой набор способов подобного стимулирования.

Представьте ситуацию: существует у нас Министерство автомобилестроения. И вот оно, вместо того чтобы помогать иногда крупным, иногда частным, иногда промышленным гигантам, говорит: «Мы у себя в гараже будем собирать машины». Вот это примерно то, что они собираются делать с культурой. Существует огромная отрасль. Скажем, печатный, издательский бизнес весь вообще в частных руках. Это значит, что, если ты хочешь иметь политику, которая имеет к этому отношение, ты должен говорить о создании условий, а не об администрировании или госзаказе. У них мысль такая: есть госзаказ — это основной инструмент.

Сейчас много проблем, которые Мединский и нынешняя власть не создавали, вина лежит на других людях, но решать их рано или поздно придется. Вместо этого нам предлагают бесконечный спор западники—славянофилы, «Россия — Европа или Россия не Европа»… Но есть проблема сверхцентрализации культуры, которая пошла с Петровских времен. С ленинских времен — деление искусства на старое и новое. Эти проблемы требуют решения. Сейчас же они просто поменяли знак: при Ленине было «старое — плохо, новое — хорошо», а при Мединском получается, что «старое — хорошо, новое — плохо». Главная задача-то не в том, чтобы инспектировать, что хорошо, а что плохо. Этот раскол болезненный для самой культуры. Со времен Гайдара культура находится в социальном блоке. Он не понимал, что это такое и как с этим работать, поэтому по остаточному принципу туда ее и распределил. Культура внутри социального блока всегда будет нелюбимым сыном. Представьте себе крупного чиновника, перед которым одновременно стоят задачи по содействию культуре и спасению больных детей. Понятно, что социальные вопросы будут решаться в первую очередь. Культуру нужно выводить из социального блока — это тоже серьезная проблема.

С советского времени остался ведомственный подход. В общем, у нас куча проблем. Конечно, у них ничего не получится. Не смогут они построить всех творческих людей. И основная претензия к этому документу в том, что все это сведется к сваре — обсуждению личного дела Кирилла Серебренникова или кого-то еще.

— Как мне кажется, главное опасение, которое вызывает данный документ, это то, что он может рано или поздно превратиться в цензурный.

— У нас цензура как раз обогнала этот документ. То, что мы получили, это культурная политика, которая планируется. Цензуру мы получили без всяких документов. У нас Государственная дума относится к творческим людям, как к хулиганам, которых нужно ограничивать. Поэтому она занимается изданием цензурных законов и прочих документов. Есть культурная политика в администрации президента, она тоже очень простая: будь лоялен, не ходи на митинги, не выступай против власти, и так далее. Макаревич был хороший, а в один момент стал плохим. Сказал что-то про Крым — и все, уже плохой. Есть своя культурная политика у РПЦ: прошлое вместо будущего. Уже есть набор культурных политик, которые нигде не написаны, но они реализуются. То, что они написали, это разговор про завтрашний день. Но вряд ли из этого выйдет что-то хорошее, это на самом деле фэйк.

— Складывается впечатление, что в принятом документе культура рассматривается только как духовная пища, а ее коммерческая составляющая игнорируется. Насколько это оправданно в наше время?

— Я сначала думал, что они это проигнорировали по глупости, а потом понял, что они просто боятся. Собственно, этот документ не учитывает, что мы находимся в XXI веке. Сейчас роль культуры гораздо разнообразнее, чем это было в XIX веке. Тот документ, который они сделали, мог бы вполне быть и документом XIX века. В современном постиндустриальном обществе культура является мощным экономическим фактором. Например, Apple и Samsung судятся не по поводу начинки, а из-за дизайна. Миллиардный иск. В мебели 30% стоимости — это дизайн. Даже сам художественный рынок — это огромный рынок по обслуживанию свободного времени. Кинобизнес, когда он правильно стимулируется, в мире больше, чем наркобизнес. 2% жителей Лондона — дизайнеры по профессии. Они прекрасно понимают, что имеют дело с мощнейшей отраслью, которая сейчас больше, чем сельское хозяйство (в мировом ВВП 4% — сельское хозяйство, 7% — творческий бизнес). Думаю, они этого боятся, потому что это может развиваться только тогда, когда стимулируется частная инициатива.

Эпатажем заменили талант

Павел Пожигайло:

— Чего вы ожидаете от принятого документа — «Основы государственной политики в области культуры»?

— В том варианте, в котором он сейчас написан, это неплохо, но это процентов десять от того, чего хотелось бы. С одной стороны, есть объективные сложности, с другой — уж если делать, то делать. Возьмем, например, поддержку отечественной литературы. Написано: «Литература в русской культуре занимает особое место». Разве можно так писать? Что такое «особое место»? Мне кажется, что нужно было формулировать какие-то очень точные, выверенные, философски глубокие и адекватные определения. Что такое культура? Хорошо, конечно, говорить, что культура передает культурный опыт нации. Написано: «Россия — государство, создавшее великую культуру». Уже ошибка. Не государство ее создало. Точные формулировки очень важны, если вы делаете стратегию. Культура — от греческого colere, «взращивание». Целью культуры является человек, причем в человеческом облике, а не просто накачанное тело, обрызганное одеколоном, которое должно переместиться в театр или куда-то еще, чтобы себя развлечь. Культура у греков — это взращивание, выращивание человека, точнее — образа божьего в человеке. Об этом писали Пушкин и Достоевский. Везде всегда в центре был человек. С моей точки зрения, должна быть какая-то градация: личность/семья/народ/государство. Культура создавалась этими четырьмя субъектами.

Этот документ требует серьезной подготовки и серьезной работы. Сейчас я занимаюсь концепцией преподавания русского и литературы. Думаю, пока мы не сформулируем текст преподавания русского языка и литературы, мы дальше двигаться не сможем. Зачем читать литературу? Ответ на этот вопрос мы сформулировали так: «воспитание нравственно ориентированной личности в системе традиционных ценностей через постижение идей и художественных образов в литературе, стремление к идеалу, творческое восприятие жизни». Поскольку не сформулировано главное определение культуры, непонятно, зачем нужна культурная политика. Говорить, что «сегодня, в условиях обострения глобальной информационной конкуренции…» Да наплевать нам на внешние проявления. Культура сама по себе явление самодостаточное, она не может быть ответом на какой-то вызов. Нет мотивации. Мотивация — это личность/семья/народ/государство.

— Как вы считаете, не может ли этот документ привести к ограничению свободы творчества? Насколько страшно подобное ограничение?

— Для начала я бы задал вопрос, что такое свобода. Достоевский пишет в «Записках из Мертвого дома», что там он был наиболее свободен. Свобода — это свобода Дориана Грея или Печорина? Интересный момент. Есть такая позиция одного очень известного человека в области культуры, он говорит, во-первых, что отношение к культуре нужно восстанавливать с целью сохранения суверенитета страны как государства политического, так и культурного. Культура — это лицо страны (понятно, что это не дураки и дороги, а искусство). Есть некая система ценностей, характерная именно для России. В этом смысле Россия не Европа. Это метафора, естественно, но метафора справедливая, для того чтобы мы немного тормознули и вообще вышли из образа Лужина и сделали соответствующие выводы, потому что дальше уже Раскольников, а 18-й год уже был, и больше не надо. Второе относится к сфере формирования латентных поведенческих образцов через самоидентификацию. В культуре образный ряд достаточно красноречив, и мы прекрасно понимаем образ Евгения, образ Татьяны и что произошло между ними. Конечно, культура может вырабатывать формирование латентных поведенческих образцов.

И третий момент: он пишет про культуру как про систему запретов. Культура — это прежде всего не сфера бесформенных эмоциональных выплесков, а сфера запретов. Цивилизованный, культурный человек знает, чего делать нельзя. Дикарь таких запретов не имеет. Там, где у него запреты появляются, там он превращается в цивилизованного человека. Это из Бердяева. Сейчас свободы много, и она выразилась в виде этой бородатой Кончиты. Ведь, правда, это очень интересное драматургическое явление. Результатом такой свободы будет колоссальный удар по семье: не будет никаких браков, дальше пойдет гомосексуализм и так далее. Те государства, которые живут вне этой свободы, они ее обретают, например, в музыке. У них все хорошо, они будут расти, это нас просто не станет. Кому эта свобода нужда? Когда дети в семье (у меня их пятеро), какая свобода? Есть такие понятия, как послушание, как ответственность, как совесть, честь. Совесть — это ограничения. Если совести нет, то можно, как у Богомолова в спектакле, показать голую женщину на сцене. Это мое глубокое убеждение: эпатаж заполняет пространство отсутствия таланта. Поэтому сегодня очень многие художники считают, что они художники, но не могут это ничем подтвердить. Кто сказал, что ты художник? — Я сказал. А потом выясняется, что отсутствие таланта выливается в эпатаж, и ему нужно гениталии прибить, чтобы выделиться.

— Как вы считаете, какие еще пункты документу необходимы?

— Конечно, нужно серьезно обратить внимание на гуманитарное образование. Уже пора. Урок пения нужно вводить, школьный хор должен быть в каждой школе, потому что через пение, через музыку, через хор ребенок получает уникальные совершенно возможности раскрытия своего творческого потенциала, увеличение масштаба личности. Конечно же, заняться литературой: у нас раньше было 11 часов, а сейчас 2. Хотя бы 6 часов в неделю обязательно этот предмет должен быть, он крайне важен для внутреннего развития. Отсутствие этого порождает людей гиперборейской цивилизации — умных накачанных чудовищ, которые ходят в театр на голых баб, театр будет превращаться в стриптиз-клуб выездной, а они будут тешиться, удовлетворяться, зарабатывать деньги, ни в чем себе не отказывать. Ровно такая цивилизация была смыта потопом. Что происходит? Деградация человека, его падение. Человек перестает быть человеком: кушает, ест, спит с женщинами и получает удовольствие. Все говорят, нужно зарабатывать деньги. Обмани товарища — заработай денег. Это правильно, потому что надо думать о себе. Это классическая капиталистическая протестантская идеология, которой Запад жил и живет. В России это никогда не приживется, как бы ни старались. Это видно и по расслоению, и по разделению людей. Я считаю, что в стратегии главный упор должен быть сделан на полноценное гуманитарное образование в детском саду и школе. Все будет плохо, если у нас не будет читающих детей. Детей можно заставить читать не по приказу, а когда интерес возникнет, а он возникнет, когда их на уроках литературы заинтересуют. Так можно лекции по «Капитанской дочке» построить, что все прочитают, да еще и выучат. А потом эти дети придут в театр. Это они будут покупать билеты. Какой смысл развивать театры, если зрителей-то не будет. Туда будут ходить эти гибаримы-нефилимы, которые скажут: «А вы Фирса убейте, изнасилуйте его, тогда я пойду, это интересно». В этом смысле концепция должна была встать на защиту настоящего искусства.