11 октября 2015 года в Белоруссии прошли пятые президентские выборы с момента обретения страной независимости. Александр Лукашенко, находящийся у власти с 1994-го, был в пятый раз подряд переизбран. Следующие выборы намечены на 2020-й. Четверть века страной правит один человек, и это явно накладывает отпечаток на экономическое развитие. А точнее, его отсутствие.

Стабильность (уже в каком-то смысле чрезмерная) и политическое спокойствие принесли стране не процветание, но относительное экономическое благополучие. В особенности если сравнить с соседней Украиной (сравнение с прибалтийскими государствами не совсем подходит, так как их экономика изначально была сильнее, а теперь они находятся в составе ЕС). ВВП на душу населения вырос с 1992-го более чем в пять раз – с $1200 до $6300. Этот показатель хуже, чем в России ($11 400) и Казахстане ($9200) и даже чем в Туркмении($7600). Однако все эти страны в той или иной степени поднялись в постсоветский период за счет роста производства и экспорта углеводородов, поэтому прямое сравнение с ними некорректно. С другой стороны, у несырьевой Украины ВВП на душу недотягивает даже до $3000. Средние темпы роста ВВП Белоруссии за период 1992–2018 составили 3,3% – лучше, чем у России (1,8%) и тем более Украины (0,7%).

К достижениям Лукашенко можно с некоторыми оговорками отнести сохранение высокого равенства населения, характерного для эпохи СССР. В постсоветских странах рыночные реформы начала 1990-х были болезненными и большинством населения воспринимались как несправедливые. При этом значительная часть населения проиграла от реформ. Белоруссия, как следует из исследований ЕБРР, – единственная страна на постсоветском пространстве, где благосостояние увеличилось у всех слоев населения – от самых богатых 20% до самых бедных 20%.

Социальная ориентация и перераспределительный характер долгое время были отличительными чертами белорусской экономики. С 1996 года до кризисного 2009-го экономика росла почти «китайскими» темпами – в среднем на 7,5% в год. При этом до начала второго десятилетия текущего века казалось, что эта модель эффективна. Но качество роста оказалось невысоким.

Президент Лукашенко гордился тем, что не закрыл ни одного советского предприятия в стране. Около трети работников в Белоруссии заняты на госпредприятиях, чья эффективность зачастую сомнительна. В промышленности доля госсектора – 80%. При этом убыточных предприятий в секторе на данный момент – около четверти. Остальная частная экономика – в основном мелкие ИП, часто не способные повысить эффективность своей деятельности из-за отсутствия эффекта масштаба.

Такая форма развития чем-то напоминает «двухсекторальную модель», хорошо знакомую исследователям латиноамериканских стран. Экономика разделена на два изолированных сектора, в белорусском случае – крупный государственный и мелкий частный. При этом каждый из них функционирует в собственной денежно-кредитной, валютной и правовой среде. Другая аналогия – НЭП 1920-х, когда государство оставило за собой «командные высоты», отдав частному бизнесу все остальное.

Вариация «двухсекторальной модели» сыграла положительную роль в развитии современного Китая, где крупные госпредприятия получали и получают различные преференции со стороны государства в виде прямых и скрытых субсидий. Однако белорусская модель, в отличие от девелопменталистской китайской, скорее, консервационная. В КНР протекционистская политика взращивания «национальных чемпионов» сопровождалась в свое время масштабным очищением госкомпаний от избыточной занятости и ликвидацией неэффективных производств еще в 1990-х (сейчас они появились снова, но это отдельный вопрос). В отличие от Китая, Лукашенко создал экономику «советского заповедника», где поддержка неэффективных предприятий стала не средством временного поддержания чего-то нового и перспективного, а самоцелью. Вместе с сохранением избыточной занятости и масштабными инвестициями в госкомпании с сомнительной отдачей. Не было и других важных элементов китайского успеха на начальном этапе реформ – экспортной ориентации, комфортного инвестклимата для иностранных инвесторов, региональной конкуренции.

Модель некоторое время показывала неплохие результаты, но в большей степени за счет искусственного стимулирования. Рост ВВП поддерживался завышенными инвестициями госпредприятий в условиях директивного кредитования и опережающим ростом потребления за счет опережающего же роста зарплат (тоже серьезное отличие от китайской модели на начальной фазе). Финансирование этого искусственного роста осуществлялось за счет роста внешнего и внутреннего кредитования и отчасти скрытой или явной помощи России.

Мировой кризис 2009-го положил конец квазисоветской экономической модели Белоруссии. В 2011 году страна испытала острейший валютный кризис. Население, которому Лукашенко пообещал среднюю зарплату $500, неожиданно захотело обменять свои «зайчики» на доллары, но последних в Белоруссии оказалось недостаточно. С тех пор экономика толком не оправилась, и страна вошла в затяжную фазу стагнации, перемежающейся инфляционными и девальвационными кризисами.

Большой сосед

В стагнации Белоруссии в последние 10 лет отчасти виновата и Россия. Зависимость Минска от Москвы очень велика – экспорт в Россию составляет примерно 40% от общего объема, импорт еще больше – 57%, активы банков России составляют около 24% от всех банковских активов в стране.

Неудивительно, что рецессия, начавшаяся в России в 2015-м после обвала цен на нефть, привела к синхронному падению и у западного соседа. Но рецессия была глубже и дольше, чем в России. У нас она продлилась год, Белоруссия же начала восстанавливаться лишь в 2017-м.

Все дело в наложении негативного внешнего фактора (проблему России) на накопившиеся внутренние проблемы. В отличие от России, Белоруссия явно запоздала с политикой макроэкономической стабилизации. До последнего времени белорусский Нацбанк очень слабо контролировал инфляцию, только в 2017-м ее уровень стал однозначным. Высокая инфляция приводила к периодическим эпизодам девальвации. «Зайчик» терял более 10% за неделю пять раз с 2000 года – больше только у некоторых стран Африки и Венесуэлы.

При этом эпизоды девальвации не использовались для устранения экономических дисбалансов, как, например, в России в 2015-м, когда падение рубля компенсировало внешний шок платежного баланса, ставший следствием падения цен на нефть. В Белоруссии «социальная направленность» не позволяла абсорбировать шоки – после всех эпизодов девальвации практически сразу издавались президентские указы о повышении зарплат. В итоге цикл инфляции и девальвации сам себя поддерживал все дальше и дальше. Правительство переоценило свои силы по поддержке населения – реальные располагаемые доходы были в 2015-м в 3,4 раза выше, чем в 2003 году, а ВВП – лишь в 1,9 раза.

Одновременно директивное кредитование неэффективных предприятий привело к накоплению плохих долгов в банковской системе. Государство также финансировало дефицит бюджета внешними и внутренними заимствованиями, в итоге сформировался довольно внушительный госдолг, погашение которого в условиях кризиса стало проблематичным.

Поддержание занятости ради занятости, хотя дешевле было бы закрыть армию убыточных производств и платить людям пособие, иногда принимало экзотические формы. В том же кризисном 2015-м Лукашенко удивил население введением налога на тунеядство. Предполагалось, что он покроет затраты на поддержку людей, которые не платят социальные взносы. Налог мог приносить в госказну $20 млн в год, что в масштабе бюджета сущий мизер. В январе 2018-го налог отменили. По всей видимости, административные расходы просто-напросто превысили сбор.

Нефтяная зависимость второго порядка

Куда более существенными для экономики были и остаются кредиты и субсидии со стороны России. Причем прямые российские кредиты и помощь ЕАЭС – только часть общей картины.

Парадоксальным образом Белоруссия, не будучи производителем нефти, стала бенефициаром российского сырьевого богатства. Понимание того, в чем корни этого феномена, требует разъяснения некоторых деталей торговли черным золотом.

Есть мировая цена нефти – сейчас это около $70 за баррель Urals. Государство, однако, может искусственно занизить цены на нефть внутри страны для своих нефтепереработчиков, продавая им нефть дешевле мировой цены. Делается это прежде всего, чтобы бензин для граждан был дешевле, так как он будет выработан из более дешевого сырья. Фактически это скрытая энергетическая субсидия, хотя и официально не называемая таковой.

В России в последние пару десятилетий реализация этой субсидии достигалась комбинацией налога на добычу полезных ископаемых (НДПИ) и экспортной пошлины. Проще говоря, часть нефтяной ренты государство получало «прямо у скважины», а другую часть – после пересечения нефтью границы страны. Этот налоговый трюк делал внутренние цены на нефть значительно ниже внешних.

При чем здесь Белоруссия? А при том, что Россия не взимает экспортную пошлину при пересечении нефтью границы Белоруссии. Эта страна находится внутри общего с Россией таможенного пространства, и цены на нефть в Белоруссии оказываются почти такими же, как и в России, то есть существенно ниже мирового уровня, а конкретно – на объем этой самой экспортной пошлины.

Крупнейшие, построенные еще в СССР белорусские НПЗ (Мозырский НПЗ, Полоцкий НПЗ «Нафтан»), именно те, которые заявляют сейчас об убытках в связи с загрязненной российской нефтью, многие годы получали эту самую нефть по субсидируемым Россией ценам. Часть нефтепродуктов при этом экспортировалась в Россию, хотя белорусские поставки обеспечивают отечественный рынок нефтепродуктов лишь на 2%. Однако, учитывая более высокие цены на Западе, значительная доля продуктов НПЗ (в основном бензин) шла именно туда. Иногда под стыдливым названием«растворители», чтобы совсем уж не смущать российских партнеров.

Общий объем российских субсидий колебался вместе с ценами на нефть. Таким образом, Белоруссия, не будучи нефтепроизводителем, стала зависима от этого ценового цикла. В том же кризисном 2015-м она, не возмещая Москве экспортные пошлины на нефтепродукты, произведенные из российской нефти и экспортированные за пределы Таможенного союза, рассчитывала на куда большую отдачу, чем от тунеядцев. При расчете бюджета еще в 2014 году, до падения цен на нефть, Минск планировал получить в 2015-м около $3,5–4 млрд от собственных экспортных пошлин на нефтепродукты (маржа на нефтепродукты пропорциональна цене на нефть). Это гигантские деньги для небольшой экономики – около 5% ВВП.  Для сравнения: доходы Украины от транзита российского газа через ее территорию составляют около 3% ВВП. При этом в украинском случае это никакая не субсидия, а вполне востребованная (по крайней мере, пока) коммерческая услуга. В дополнение к этому Белоруссия традиционно получала скидку на газ, впрочем, относительно небольшую – примерно на 20% ниже среднеевропейской цены(хотя Минск часто оспаривал даже эту субсидированную цену).

Из всего вышесказанного следует, что падение цен на нефть больно ударило по Белоруссии. В 2015-м, после того как цены рухнули, нефтяные доходы бюджета упали примерно до $2 млрд. Пришлось просить Москву о помощи (в виде кредитов Евразийского фонда стабилизации и развития, основной донор которого – Россия), а заодно Китай и МВФ. Но условия двух последних кредиторов оказались намного более жесткими – МВФ вполне обоснованно требовал ужесточения денежно-кредитной политики со стороны Нацбанка и приведения роста оплаты труда в соответствие с ростом производительности, а также сокращения господдержки убыточных предприятий. В итоге от кредитов МВФ отказались – они ведь хотят в качестве обеспечения кредита реформ, а не спокойной жизни по-старому. Кризис, впрочем, заставил пойти на некоторые непопулярные меры – в 2016-м был на три года повышен пенсионный возраст, отменены многие налоговые льготы, частично ликвидирован контроль за ценами розничных сетей, сокращены расходы бюджета.

Президент Лукашенко смягчил удар по населению экзотическим способом – с середины 2016-го либерализовал частные поездки в Европу. Ранее за выезд в Польшу взимался топливный сбор, или компенсация за возможную перепродажу в Европе 50–100 литров бензина из топливного бака, так как разница в цене была весьма существенная (по оценкам польских СМИ, до 6% дизтоплива в стране в начале 2010-х имело именно такое происхождение).

Что дальше?

Итогом «потерянного десятилетия» белорусской экономики стало провозглашение новой политики модернизации. Но, увы, это все та же политика «советского заповедника», только иначе названная, – проблему избыточных директивных неэффективных инвестиций в убыточные постсоветские предприятия решили лечить еще большими инвестициями в них же. В итоге постсоветские предприятия вроде МАЗа, БАТЭ, Гомсельмаша, МТЗ, БМЗ продолжают генерировать огромные убытки, покрываемые из бюджета.

Гомсельмаш, например, накопил убытки в сотни миллионов долларов, зато работает над «суперкомбайном». Может быть, это будет «Tesla в мире комбайнов»? Знаменитая компания, производящая электрокары, тоже генерирует убытки. Хотелось бы в это верить, но что-то подсказывает, что итог будет иным. Зачем что-то менять, если политика господдержки стала целью, а не средством развития?

Впрочем, субсидии сельскому хозяйству, осуществляемые белорусским правительством, в том числе и с помощью денег российских налогоплательщиков, простой россиянин может частично возместить, купив, например, белорусский кефир в супермаркете. Вот такой бумеранг субсидий. Но плачевной ситуации с промышленными монстрами, поглощающими миллиарды долларов в год, это, увы, не меняет.

И даже цель 2000-х по средней зарплате $500 (или 1000 белорусских рублей) осталась прежней. И опять же вне привязки к росту производительности труда. С предсказуемым результатом – по свежей оценке МВФ, в отсутствие необходимых структурных реформ (прежде всего прекращения поддержки безнадежно убыточных госпредприятий) потолок роста для страны ограничен 2% ВВП в год.

Но и этот невысокий потенциальный рост зависит от того, будет ли Москва компенсировать Минску последствия внутрироссийского «налогового маневра», то есть увеличения НДПИ на фоне снижения экспортной пошлины на нефть, что повышает цены на нефть внутри общего таможенного пространства России и Белоруссии. Предполагается, что к 2024 году экспортная пошлина на нефть будет обнулена, и в итоге Белоруссия лишится бюджетной подпитки примерно $2 млрд в год. Минск настаивает на компенсации потерь, но пока ясности в этом вопросе нет. Захочет ли Россия и дальше финансировать странные эксперименты западного соседа – вопрос уже к нашим властям.

Александр Зотин, старший научный сотрудник ВАВТ