Сирия находится в самом центре разделенного на шиитов и суннитов исламского мира. Ее географическое положение сделало неизбежным вмешательство внешних сил во внутрисирийский гражданский конфликт. Коллапс мирового порядка, сложившегося после холодной войны, позволил мощным глобальным игрокам – России и Соединенным Штатам – действовать в Сирии нестандартно и опробовать новые модели реагирования. Первое привело к активному военному вовлечению Ирана и позволило режиму Асада устоять в 2011–2015 годах. Второе вывело всю историю на принципиально новый уровень и превратило Сирию в полигон не только новейших вооружений, но и международной политики XXI века. В этой политике не будет постоянных союзников и противников. Сила государства в ней измеряется не наличием множества танков и пушек, а умением их разумно применить.

Конечно, не стоит рассчитывать, что очередная «сделка» изменит Ближний Восток. Еще много времени уйдет на то, чтобы народы, принадлежащие к разным конфессиям и имеющие архаичную с точки зрения современной европейской нормы стратегическую культуру, научились делать сотрудничество принципом своих отношений. Но, как бы то ни было, соглашение о разделе зон влияния в Северной Сирии приближает завершение войны. А после установления мира в Сирии может быть выстроена более гармоничная система управления. Поэтому проявленная Москвой и Анкарой способность договариваться и не слишком лезть на рожон – это очень хорошо с точки зрения человеческой морали.

А если говорить о морали международной, то динамика сирийского кризиса показывает способность вовлеченных в него государств адекватно соотносить силы и интересы применительно даже к такому сложному случаю. Это очень важное качество в современных условиях, когда границы действий государств определяются не правилами, а пониманием решимости других отстаивать свои интересы и ценности. Можно называть это анархией, но такая анархия, как мы видим, работает.

Само собой, Ближний Восток будет оставаться «пороховой бочкой» мировой политики, как в свое время Балканы были «пороховой бочкой» европейской политики. Но есть и отличия сегодняшней ситуации от той, что сложилась на рубеже XIX и XX веков. Первое – эта «пороховая бочка» существует в мире, где всеобщий конфликт невозможен. Ядерные арсеналы России и США делают такую войну самоубийственной, то есть нерациональной. И второе – в мире нет объективных предпосылок для возникновения двух жестких коалиций, настроенных на противостояние друг другу. Таким образом, положение дел принципиально отличается от того, которое сложилось перед Первой мировой войной. То есть оно при наличии других схожестей – всеобщий меркантилизм, рост суверенного эгоизма и упадок международных институтов – все-таки более оптимистично, если исходить из перспективы выживания человечества.

Сирийский конфликт в его международном измерении несет в себе черты старого. Это решающая роль сверхдержав – России и Соединенных Штатов, к действиям которых прикованы взгляды остальных. Но есть и очень важное новое. Средние по своему потенциалу участники конфликта – Турция, Иран и Саудовская Аравия – ориентируются уже не на один внешний центр силы, а на два и отказываются от тактики действий из-за спины своего покровителя. И это приносит им дивиденды, обеспечивая безопасность и увеличение веса в региональных делах.

По-новому смотрится во всей этой истории и Европа. Неспособность европейских держав и ЕС в целом проводить более-менее самостоятельную и цельную политику показывает, как можно упустить возможность для изменений и остаться на обочине. Европейские амбиции участия в решении проблем глобального значения так и остались на бумаге. А сам Евросоюз втянулся в бесперспективный для него конфликт с Россией из-за Украины, пожертвовав влиянием на мировые дела ради ресурсного освоения незначительной части своей периферии. Европа изначально плохо понимала, какой должна быть ее роль в сирийском конфликте, чего она хочет достичь на этом направлении, – стоит ли удивляться, что в итоге она ничего не приобрела? Мало выиграл, если соотносить с его общими претензиями, и Китай, оставшийся в стороне от сирийского урегулирования. Однако бездействие для Пекина не будет иметь столь же драматичные последствия, как для ЕС. Хотя Китаю не хватило духу завоевать лояльность и уважение Ближнего Востока, он может попросту их купить. А у Евросоюза для этого нет средств. Так что Европа – единственный актор, ничего не выигравший от российско-турецкой сделки.

Таков еще один урок сирийского конфликта: если государства готовы отказаться от догматизма и ставить перед собой реально достижимые цели, шансов проиграть по-крупному у них немного. Каждая страна стремится получить в любой ситуации больше, чем остальные. Это нормально. Однако абсолютизация «игры с нулевой суммой», чем после завершения холодной войны грешили США, оказалась тупиковым направлением внешнеполитической мысли и практики. И Дональд Трамп это понимает. Поведение его администрации на сирийском направлении эволюционировало от ракетных ударов по военным базам Асада до прагматичного вывода войск с территории, которую контролировали союзные Штатам курды. При этом сама природа действий Вашингтона не менялась, оставаясь основанной на дипломатической целесообразности.

Россия не стремится добиться максимального успеха за счет краха других игроков. Своими действиями «на земле» и готовностью договариваться с Анкарой или Эр-Риядом Москва показала серьезное отношение к делу и одновременно способность не взваливать на себя лишнего. В целом международно-политический кризис, в центре которого оказалась Сирия, стал для России удачной возможностью закрепить одну из важнейших черт ее новой внешней политики – готовность применять силу, но не злоупотреблять ею. Именно такое поведение со времен Фукидида является «наивысшим проявлением морали» государства. То, насколько Москва будет и дальше следовать этому правилу, определит ее судьбу в международных делах XXI века.

Многие европейские державы прошли путь от империи, претендующей на региональное или даже глобальное владычество, к, выражаясь публицистически, «нормальной стране». Но результат такой трансформации для всех оказывается разный и соотносим с имеющимися в распоряжении ресурсами и умом, позволяющим ими грамотно распоряжаться. В тех случаях, когда ума много, а ресурсов нет, получается Швеция, когда есть и то, и другое, но в умеренных количествах – Франция. Примеры того, что получается при отсутствии обеих слагаемых успеха, также известны. У России ресурсов много, а ума, как выясняется, тоже хватает. Если Россия будет продолжать в том же духе – проявлять умеренность на Ближнем Востоке, терпение в отношении Украины и готовность строить многосторонние институты сотрудничества в Евразии, без истерики реагируя на взбрыки своих партнеров, то всё у нас получится.

Одновременно события в Сирии подтвердили, что в современной политике вода под лежачий камень не течет и времени на пресловутое горчаковское «сосредоточение» ни у кого нет. Та же Европа, может, и рада бы «пососредотачиваться» годков 15–20, но практика показывает – буквально несколько лет промедления и неадекватности ведут к практически полной потере способности соответствовать внешним требованиям. Не говоря уже о снижении ожиданий со стороны остальных и отношении к тебе, как к объекту, а не субъекту мировой политики. Россия, едва разобравшись с хаосом, в который погрузилась после краха СССР, сразу же начала активно проявлять себя на международной арене. На сегодняшний день апофеозом этой активности стала сирийская история, развернувшаяся в самом центре наиболее сложного региона в мире.

Главное – не попасть в ловушку собственного успеха. Провести четкую разделительную линию между стремлением жить и стремлением властвовать, конечно, невозможно. Но важно видеть грань, за которой естественное желание гарантировать свою безопасность через контроль над остальными может принять неприемлемые для других масштабы. Провозглашенный Шиллером принцип «Живи и дай жить другим» легко находит применение в международных делах. В конечном итоге в основе внешней политики государства лежит присущий человеческой природе эгоизм. Однако путь к действительно цивилизованным отношениям идет через контролируемое ограничение его проявлений.