С 1990-х Ри Кёнхи и Ри Кынхо непрерывно снимаются во множестве фильмов, в том числе и в популярном историческом сериале «Нация и судьба». Ни сокращение числа выпускаемых кинолент в период экономического кризиса, ни важный для актеров фактор возраста, кажется, вообще не сказались на их карьерах. Эти актеры по-прежнему востребованы, хотя и постепенно перемещаются из одной возрастной ниши в другую – от амплуа «молодых любовников» к «мудрым начальникам».

Иначе говоря, это настоящие представители северокорейской артистической элиты. И именно поэтому меня поразили их сдержанность и скромность. Ровное, спокойное достоинство, без малейшего намека на спесь. Естественный, как дыхание, патриотизм, уважение к своей родине – прямо скажем, не самой богатой и преуспевающей. И чем больше я с ними разговаривала, тем понятнее становились мне истоки этого поведения, столь нетипичного для успешной богемы других стран.

Так, Ри Кёнхи, смеясь, упомянула, что во время съемок она забеременела, потом и родила. Играть ей приходилось юную порывистую девушку, а у нее лицо по утрам опухало, еле влезало в кадр! Я спросила, кто помогал ей с ребенком, имея в виду узнать, хватало ли у них, молодых супругов без бабушек под боком, средств на оплату домработницы. Ри Кёнхи отвечала, что и с хозяйством, и с покупкой продуктов, и с новорожденным помогали соседки по дому. А потом чередовались уже они с мужем. Мой вопрос, была ли у них нанятая няня, она просто не поняла. Как это – няня за деньги? А друзья, родственники, соседи на что? Ну и есть же, наконец, ясли – хорошие и для всех бесплатные.

Чучхе вашему дому: можно ли у КНДР научиться чему-то полезному?

Эта принятая в КНДР схема взаимопомощи означает, что самый успешный человек должен постоянно впускать в свое личное пространство множество посторонних людей из совершенно иных социальных слоев. Пока ты самовыражаешься на сцене театра, у тебя на кухне будет хозяйничать соседка, твоего младенца – нянчить университетская подружка, а приехавшая помогать по хозяйству бабушка из провинции Рянган провоняет твою кладовку соевой пастой, заквашенной по особому рецепту. И со всеми этими людьми ты должна уметь ладить, каким бы уникальным талантом ты ни была и какой бы хрупкой психикой ни обладала.

Потом мы обсуждали сцену из фильма, где героиня Ри Кёнхи, на мой взгляд, очень профессионально работает на поле, ухаживает за скотиной.

– Долго ли вы, городская жительница, учились этим премудростям? – спросила я.

– А чему тут учиться, – с легким недоумением ответила Ри Кёнхи. – У нас в стране это все умеют. Я еще со школой (напомню, школой сугубо элитной! – Т.Г.) ездила по весне в сельхозкооперативы на высадку рассады, потом летом на прополку, потом на сбор урожая осенью. Разве в других странах этого не делают?

– Нет, – вынуждена была признаться я. – Этого больше нигде не делают. В других странах этим занимаются за деньги специально нанятые люди.

– Но ведь рис, урожай – это общее для всех дело, – мягко удивилась актриса. – Как же не помочь крестьянам?

Я попыталась представить на прополке государственной картошки российских звезд кино и эстрады. Не получилось.

Можно, конечно, возразить, что просто наша экономика намного эффективнее и, вместо того чтобы посылать «на картошку» представителей творческого бомонда, мы можем нанять более подходящих для этого работников или использовать специальную технику. Всё это так. Но если в обществе единственным мерилом всего на свете служат деньги, за которые можно купить хоть няню, хоть рабочего в поле, то возникает опасная тенденция – элита окукливается и теряет связь с реальностью.

Человек, получающий хорошие деньги за свой, возможно, действительно уникальный вокальный талант или актерские навыки, начинает забывать свое настоящее место в общественной системе. Он перестает понимать, что само его существование – это результат совместных усилий всех тех людей-муравьев, на которых артистическая и интеллектуальная элита привыкла смотреть сверху вниз. Актеры, писатели, поэты, певцы забывают, что возможность заниматься творчеством, не отвлекаясь на бытовые вопросы, – это колоссальная социальная привилегия.

Так вот, в КНДР работа, помогающая осознать ценность этой привилегии, поставлена очень хорошо. Детей из элитной школы три раза в год посылают копаться в навозе, в том числе и затем, чтобы они понимали, за чей, собственно, счет они живут. Ри Кынхо раза три повторил мне: даже в период, когда съемки не идут, актеры стабильно получают хорошую зарплату, и они, конечно, чувствуют себя обязанными государству за эту заботу.

В том, как отдать этот долг родине, ни у кого из троих интервьюированных деятелей культуры сомнений не было. Делай как можно лучше то дело, которое поручено тебе обществом: играй на сцене, пиши сценарии, вдохновляй людей. Но при этом помни, что дело это общее.

Важнейшее из искусств на службе чучхе

Чан Юсон упомянула вскользь, что первый вариант сценария ей пришлось переделывать – в частности, убрать из него фигуру антигероини, которая, в отличие от персонажа Ри Кёнхи, не захотела оставаться в деревне и уехала в город. Чан рассказала об этом без малейшей тени сомнения в правильности принятого решения и объяснила, что сделала это, чтобы не затягивать процесс работы над фильмом. То, что государство, оплачивающее съемки, имеет моральное право требовать нужного ему результата, воспринималось ею как нечто само собой разумеющееся. А было ли это выражением цензуры (с целью уменьшения негативного контента), или сделано ради экономии денег (чтобы не растягивать хронометраж фильма), или из соображений художественной цельности сюжета – об этом ни она, ни актеры явно не задумывались.

Для них было совершенно очевидно, что кино – это не средство личного самовыражения. Это работа команды, и ни актер, ни сценарист здесь не главные. Режиссеру и главному редактору кинокомитета может быть лучше видно, как фильм станет восприниматься, достиг ли он поставленных перед ним целей.

Вот этот консенсус по поводу своего места в системе культуры и есть, наверное, источник того сдержанного достоинства и скромности, которые очаровали меня в моих северокорейских собеседниках – элите из элит, самых что ни на есть звездных звездах и в то же время людях, совершенно не оторванных от земли.

Очевидно, что первый на свете профессиональный художник, рисовавший на стенах пещеры, появился только потому, что остальные члены племени добыли достаточно мамонтятины, насушили достаточно грибов и ягод и отогнали врагов на безопасное расстояние. Понимать это – значит правильно оценивать окружающую действительность. Быть признательным племени за то, что ты можешь не бегать по лесу с дубиной, а тихо растирать краски в углу теплой пещеры, – это здравый смысл.

А самое главное проявление здравого смысла и сохранения связи с реальностью – это способность трезво осознавать границы своей социальной экспертизы. Ибо в трудные для племени времена начинают обнажаться основы общественных отношений, и рисовальщика, потерявшего берега и начавшего безапелляционно указывать обществу, какие цели ему ставить, с кем дружить, с кем воевать и по какому пути мигрировать, могут выставить на мороз, где художественные навыки ему вряд ли помогут.