Роман

— Мне обещают оформить паспорт через месяц. Куда это годится? Все это как-то «по–дэбильному», как говорил Михаил Добкин.

Роман Губа приехал в Киев, чтобы восстановить документы. Он — студент филфака донецкого педуниверситета. Жил в Славянске и работал в газете «Славянский наблюдатель» — рекламном издании с новостным приложением. На сайте газеты редакция публиковала материалы с киевского майдана и критические заметки о пророссийских митингах в регионе. Когда начались столкновения на востоке страны, Роман дал несколько комментариев для центрального телевидения, и вечером 17 апреля к нему в общежитие пришли вооруженные люди. Один из ополченцев разбил окно, залез в здание и забрал у вахтера ключи. Вахтер позвонила в милицию. Милиционеры поговорили с ополченцами и сказали вахтеру, что не приедут.

— Я жив и здоров только благодаря случаю, — волнуется Роман. — Минут за 20 до этого я взял нетбук и пошел в комнату к соседу. Потом к нам пришли ребята и сказали, что меня ищут. Друзья спрятали меня в комнате на девятом этаже. Дверь они закрыли, а я не включал свет и всю ночь сидел там тише воды ниже травы.

Утром он спустился в комнату и увидел, что все его документы и деньги пропали. Роман взял нетбук и с 50 гривнами в кармане на электричке поехал в Харьков — на поезд без паспорта билет не купить, а автобусы тогда уже не ходили. Через Киев с ночевками у друзей он доехал до Львова и пришел в Украинский католический университет. Там ему дали комнату в общежитии, потому что помнили по стажировкам и курсам для студентов–филологов. Такие курсы западноукраинские вузы и общественные организации постоянно организовывали для студентов с востока.

— Во Львове у некоторых людей есть мнение, что Донбасс можно просто отпустить, — рассказывает бывший славянский студент. — Это дотационный регион, и пусть лучше дотации останутся в Украине. Многие задаются вопросом, почему ребята из Львова и Житомира должны гибнуть там, где их не ждут.

На Донбассе, говорит он, и раньше многие не любили все украинское. В городе проходили пророссийские митинги «Партии регионов» и коммунистов, но выглядели они не очень серьезно. Правда, российское телевидение там было даже популярнее украинского. Это — одна из причин произошедшего на востоке, считает Роман.

— Начальник отдела милиции в Славянске рассказывал мне, как он видел пленного беркутовца без головы на Майдане. Человек, получавший зарплату из бюджета Украины, смотрит российскую пропаганду и видит, как его коллегу–силовика тащат по земле без головы. Что он после этого будет думать о Майдане и о людях, которые там стояли?

В День космонавтики 12 апреля местные противники киевских властей захватили Горсовет, здания милиции и СБУ. У бывших митингующих появилось оружие. Вооруженные люди взяли город под контроль, им подчинились выбранный еще до конфликта на востоке горсовет и местная милиция. Сторонники Киева, как говорит Роман, стараются о своих взглядах никому не рассказывать из боязни доносов.

— Каждый может просто прийти к баррикаде сепаратистов и сказать, где живет человек, который поддерживает хунту, — объясняет он. — Людей после этого увозят ополченцы. И при этом у нас многие студенты поддерживают ДНР, но это не мешает им получать стипендию на карточки банка олигарха Коломойского — самого главного бандеровца. Почему–то это никого не напрягает, хотя банкоматы Приватбанка у нас почти все сломали.

Студент не собирается возвращаться в Славянск, хотя там у него остались родители. Мать работала на железной дороге, пока через Славянск еще ходили поезда. Сейчас она без работы. У отца работа есть. Уезжать из города они не хотят.

Университетское начальство на Донбассе предложило студентам сдать сессию дистанционно, и Роман хочет получить диплом бакалавра. После этого планирует поступать в один из западноукраинских или центральных вузов.

— Наверное, поеду во Львов. Киев мне не очень нравится, а на востоке, скорее всего, жизни не будет, — рассказывает Роман. — Я рад, что уехал. Там с каждым днем становилось все хуже и хуже. Кто знает, как бы все это для меня закончилось.

Светлана

— Моя мама в Киев ехать отказалась. У них сейчас тихо, она думает, что я паникую. Но береженого бог бережет. Сегодня тихо, а завтра прилетит в голову осколок или шальная пуля. Нельзя так рисковать.

Светлане 38 лет, она называет себя детским правозащитником и помогает луганским детям из интернатов получать от государства то, что им положено по закону. Ее мама живет в Донецкой области. Светлана по работе поехала в Польшу. Когда она вернулась в Киев, узнала, что ополченцы взорвали мост рядом с городком, где жили ее родители, а в Луганске началась антитеррористическая операция украинских военных. Она сдала билеты на поезд домой и вместе с дочкой–школьницей осталась в Киеве у друзей. «Мне стало страшно, — объясняет Светлана, — ополченцы и до этого не стеснялись, но я поняла, что теперь все станет еще жестче, потому что началась война».

В Луганске, вспоминает она, до последнего времени было довольно спокойно. Правда, на выезде из города уже давно появились блокпосты, и новые власти ввели комендантский час. «Чтобы проехать из родной Луганской области в родную Донецкую область, мне нужно было проехать три блокпоста, довольно странных,— говорит Светлана. — На дороге навалены ветки, ходят какие–то люди, горит костер, накрыт стол и борщ дымится».

А еще в городе появились группы вооруженных людей, которые вели себя довольно свободно. Например, могли зайти в магазин, наставить на продавца автомат и потребовать выдать им продукты.

— Как–то вечером я пошла за водой к бювету, — рассказывает Светлана. — Вижу, навстречу идут парни в камуфляже и балаклавах. Трое прошли мимо, а двое развернулись и за мной. Один другому еще сказал: «Смотри, одна идет».

Светлана считает, что ей повезло, потому что возле фонтана с питьевой водой были люди и двое парней куда–то исчезли.

Через несколько дней она с дочерью ехала на машине домой, и у светофора рядом с ними остановился белый микроавтобус. Из окна кто–то выставил ствол автомата. «Мама, что это?» — спросила дочка. «Дяде просто с автоматом в машине неудобно», — ответила она. Минивен свернул на заправку, а на следующий день в новостях появилось сообщение о том, что боевики на белой машине под угрозой оружия бесплатно залили полный бак бензина.

— Люди там не понимают, что все происходящее — серьезно. Когда на востоке был референдум, родители шли на участки с детьми и чуть ли не с праздничными флагами, как в советское время, — вспоминает правозащитница. — А рядом ходили люди с автоматами.

Еще до отделения Крыма пророссийски настроенных жителей в Луганске было немного, — уверенно рассказывает Светлана. Она делит противников центральной киевской власти на три большие группы. Первая — пожилые люди, которые хотят вернуть СССР и не очень понимают, что это уже невозможно. «Моя мама из таких людей. Она сама голосовала за независимость Украины в 1991 году, но когда я ее спросила, зачем ей сейчас СССР, она ответила: «Я думала, что будет лучше».

Еще одна группа — это сторонники независимой Луганской народной республики, которым просто надоела неразбериха в Киеве и столичные политики. На аргументы о том, что в непризнанных государствах жить бывает непросто, они отвечают, что и так жили хуже некуда.

Остальные — сторонники присоединения к России. Они, как говорит Светлана, ждут, что сильное государство решит все их житейские проблемы. «Большинство из тех, с кем я общалась, — за независимость, хотя и не понимают, что с ней делать», — добавляет она.

В то же время Светлана критикует популярный в последнее время украинский миф о том, то жители востока Украины — малообразованные маргиналы.

— Я родом из маленького шахтерского городка, — говорит она. — Но даже там было 20–30 процентов людей с высшим образованием, развивающихся и активных. В Луганске четыре вуза, и много молодежи приезжает туда учиться. Нужно рассказать в Киеве, что мы не такие ущербные, какими нас представляют.

Анна

— Киевляне стали говорить нам: «Мы свой Майдан сделали, теперь вы разбирайтесь со своим». Это очень обидно. Мы сделали его вместе, мы все были здесь.

Анна Мокроусова поехала на киевский майдан из Луганска, когда в конце ноября бойцы «Беркута» жестоко разогнали собравшихся там на митинг студентов. Анна работала на Майдане в службе психологической помощи, и вместе с ней на площади были люди из Харькова и Донецка. Тогда, огорчается она, никто из них не кричал о том, что Донецк — за Россию, и им не нужно помогать. А позже, после начала событий на востоке, такие письма ей стали слать бывшие товарищи.

— Когда на Майдане избили студентов, я осознала, что люблю эту страну, и должна отстаивать свои права. На Майдане я в первый раз в жизни поняла, что я — украинка, — говорит Анна. — Я родилась на Донбассе и всегда чувствовала себя русской, как и любой нормальный человек там. У нас в учебниках по истории писали, что Бандера — бандит. Мы учили это по книжкам, которые нам в школу официально присылали из Киева. Сейчас я понимаю, что это было неправильно, но тогда для меня это была нормальная история Украины.

Анна вернулась в Луганск, когда в Крым вошли российские войска. Дома у нее остался ребенок, и она испугалась, что «вежливые люди» появятся на востоке. Там Анна сразу же присоединилась к местному майдану, на который выходили по несколько десятков человек. «Просто все активные люди были в Киеве», — объясняет она.

Вначале противостояние сторонников и противников майдана в Луганске ограничивалось редкими стычками активистов и угрозами от местных казаков, которые, к удивлению Анны, оказались настроены пророссийски. Первое серьезное столкновение в городе произошло 9 марта, на митинге в честь дня рождения Тараса Шевченко.

— Мой ребенок тогда нарисовал очень дружелюбный плакатик с надписью: «Давайте жить дружно, не надо войны». Там были два сердечка, а в них украинский и российские флаги. Какие–то неадекватные люди стали кричать, что мы фашисты и бандеровцы. Многих наших тогда избили, но меня с дочкой не тронули.

После захвата здания СБУ в начале апреля у пророссийских активистов появилось оружие, и ситуация в городе резко ухудшилась. 29 апреля прошла новая волна захватов, а в первых числах мая Анну Мокроусову с товарищем задержали возле военкомата и отвезли в здание СБУ, в штаб ополченцев. Там она провела сутки. Ее заперли и угрожали оружием. Чего от нее хотели, Анна, по ее словам, так и не поняла.

— Кажется, это была просто агрессия, игра в войнушку. Было страшно, но когда я вернулась домой и открыла соцсети, то испугалась по–настоящему. Я увидела бесчисленное количество угроз в свой адрес от обычных людей, которым сказали, что я фашистка.

Вместе с другими активистами и дочерью Анна в тот же день на машине уехала в Харьков, а оттуда в Киев. Здесь она живет у знакомых и активно помогает другим переселенцам в группе «Восток SOS». С началом активной фазы АТО звонки с просьбами помочь выехать в центральную Украину активистам стали поступать постоянно.

— На днях к нам обратились две семьи с маленькими детьми. Они уходили из Славянска через леса. Женщина, у которой один грудной ребенок, а другому — два с половиной, с мужем, с баулами шли пешком, по–другому они выбраться оттуда не могли. Нам звонят из Краматорска, звонят из Славянска, звонят люди, которые просят: «Заберите нас, у нас под окнами стреляют!». Но мы не военные, мы не знаем, как эвакуировать оттуда мирных людей.

В Луганске Анна уже выбрала школу для ребенка, но как устроить ее учиться в Киеве, она пока не знает: для этого нужна регистрация.

— Я надеюсь, что после выборов президента правительство поможет хотя бы с устройством детей в школы и детские сады, — говорит она. — Сейчас для властей проблемы переселенцев с востока не существует. Для них мы просто решили переехать. Там идут военные действия, там стреляют, там убивают людей. Но то, что люди переезжают, это всего лишь их личное желание. Это не потому, что там идет война.

Беглецы без статуса и льгот

Роман, Анна и Светлана в разговорах называют себя беженцами, но потом оговариваются — «вынужденные переселенцы». Официально ни то, ни другое определение им не подходит, с точки зрения закона они — обычные люди. Беженцев в Украине не существует, а вынужденными переселенцами с оккупированных территорий называют жителей Крыма, перебравшихся на материк.

После референдума о присоединении Крыма к России по инициативе депутата Верховной Рады Сергея Соболева был принят закон «Об обеспечении прав и свобод граждан и правовом режиме на временно оккупированной территории Украины», — рассказывает сооснователь инициативы «Кым SOS» Тамила Ташева. Закон в основном касается тех, кто остается жить в Крыму, но также и переселенцев с полуострова. Их права по большей части регулируются подзаконными нормативно–правовыми актами от правительства и различных ведомств.

Как рассказывает Ташева, переселенцы из Крыма в основном получают три вида льгот. Во–первых, это право беспрепятственного въезда и выезда из Крыма. Во–вторых — льготы для учащихся. Так, студенты, которые учились в Крыму на дневной бюджетной форме обучения, могут пройти тестирование и свободно перевестись в любой вуз на материке. Студенты–контрактники получают право учиться в любом вузе, из бюджета для них оплачиваются дополнительные бесплатные места.

Помимо этого переселенцы имеют право в специальных центрах получить временную регистрацию по упрощенной схеме. К регистрации в Украине привязаны вопросы социальных выплат, устройства на биржу занятости, получения внутреннего и заграничного паспорта, здравоохранения, устройства детей в школы.

Бывшие жители Донецкой и Луганской областей таких льгот не имеют. Иногда в частном порядке им помогают в координационных центрах помощи переселенцам, но оговариваются, что официальной санкции на это нет. Помогают им в основном общественные организации, например «Восток SOS», службы Майдана или «Центр занятости свободных людей», где переселенцам с востока дают работу.

По словам Тамилы Ташевой, в Европе для людей, попавших в похожую ситуацию, существует статус внутренне перемещенных лиц (IDP), но в украинском законодательстве он пока не предусмотрен. Закон о таких лицах сейчас разрабатывает Харьковская правозащитная группа. «Я думаю, что в ближайшее время на уровне нормативно–правовых актов решения в отношении переселенцев с востока, аналогичные решениям по крымчанам, будут приняты, — добавляет Ташева. — Не важно, как это будет сделано в плане законодательства, главное, чтобы вопросы решались на практике.