16.07.2007 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2007 года: "Акоп НАЗАРЕТЯН: «У нас синдром предкризисного человека»"

Революции делаются не голодными, а сытыми; в середине века человечество вымрет или уйдет в космос; Путин должен уйти так, чтобы остаться, — считает главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, профессор психологического факультета МГУ Акоп Назаретян.— Акоп Погосович, почему в книге «Антропология насилия и культура самоорганизации» вы утверждаете, что ХХI век будет «беспрецедентным по плотности кризисов»?

— Расчет исторических событий на протяжении миллиардов лет показывает, что история развивалась с ускорением. В последние века она на грани мощного рывка. Эту формулу независимо друг от друга вывели австралийский биолог Джейрд Снукс и российский физик Александр Панов. Они утверждают, что в ближайшие десятилетие-два эта гипербола резко заворачивает в некую вертикаль. Что это значит? Снукс утверждает: история приблизится к бесконечной скорости, культурно-экономический разрыв между народами и континентами сотрется, люди адаптируются к новой динамике. Панов, доказывая то же самое, соглашается со Снуксом, но допускает, что нарастающий темп развития сменится горизонталью — своеобразным концом истории. То есть к середине XXI века нас ждет либо планетарный обвал, либо фазовый переход, который по своей значимости должен превзойти такие вещи, как появление жизни на Земле. Может произойти космизация человеческой деятельности — выход людей в Галактику.

— В пессимистичный «загиб» вертикали Снукса—Панова вы не очень верите?

— Верить — не удел ученого. Мы строим и просчитываем сценарии. Расчет показывает, что чаще всего антропогенные кризисы приводили к вымиранию локальных обществ, которые подрывали основы своего существования. Те же древняя Греция, древний Рим стали жертвами своего могущества. На основе фактов из их истории выведен закон техно-гуманитарного баланса: чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенны средства сдерживания агрессии, необходимые для сохранения общества. Сегодня происходит что-то подобное тому, что случилось после вьетнамской войны, когда исчезли племена горных кхмеров. Тогда в их руки попали карабины. Они научились добывать боеприпасы, освоили оружие — и перестреляли всех: американцев, вьетнамцев, друг друга. Те, кто выжил, спустились с гор и ассимилировались.

Примеров, когда люди психологически были не готовы к новым технологиям, не счесть. Технологии почти всегда превосходят способность личности к адаптации. И начинается техно-гуманитарный дисбаланс. Его явный признак — эйфория. Ее еще называют «синдром предкризисного человека». Это то, что сегодня переживает мир, — ощущение успешности, переходящее во всемогущество. Пример такого синдрома — начало ХХ века, когда экстенсивный рост экономики натолкнулся на ограничения: территориальные, интеллектуальные, технологические. Большинство людей передвигались на лошадях, едва авто освоили, а видели себя в космосе. В результате дисбаланса усилилась «катастрофофилия». Всем хотелось «маленьких побед», а они обернулись катастрофой — Первой мировой войной. Увы, это неизбежность развития обществ: долгое отсутствие насилия создает тоску по сильным переживаниям. Не зря же восторженные толпы в Вене, Париже, Берлине, Петрограде приветствовали начало Первой мировой, а потом большевиков.

— Это и есть график Дэвиса в действии? По нему революционные кризисы происходят не тогда, когда люди бедны и голодны, а когда живут в относительном достатке. А применим он к новой России, переживающей экономический рост и растущее насилие в Кондопоге, Ставрополе, межнациональные драки в больших городах?

— Применим. В политической психологии есть такое понятие — ретроспективная аберрация: с ростом возможностей растут потребности, ожидания, соответственно, растет неудовлетворенность, а в результате массовое сознание воспринимает динамику тенденций с точностью до наоборот. Кажется, что прежде было лучше, сытнее, свободнее. Первым о том, что революции делают не голодные, а сытые, заговорил выдающийся французский социолог Алексис де Токвилль. Он в XIX веке заметил, что всем революциям предшествуют периоды роста. Перед Французской революцией местные крестьяне имели самый высокий уровень жизни в Европе. Россия и Германия в начале ХХ века были странами с бурно растущими экономиками, но хотелось большего. Ожидание эйфории творило чудеса. О правительстве Столыпина тогда писали: «Это клевета, будто каждый народ заслуживает то правительство, которое имеет, — мерзкое…» Даже Иван Бунин отправил императору письмо, в котором требовал крымскую Балаклаву сделать «новым оплотом империи, а может, и столицей». Ему императорская канцелярия ответила: «Закусывать надо». Понимаете? Это смысловой переворот: по объективным критериям уровень жизни вырос, но людям кажется, что все плохо. {PAGE}

— Но объективно-то россияне сегодня живут труднее, чем раньше: работают больше, их зарплаты не успевают за ростом инфляции, инструментов борьбы за свои права нет.

— Знаете, в начале 90-х в МГУ приходили политики и спрашивали: «Где ждать голодных бунтов?» Мы объясняли: «Не будет их. Страна недостаточно сыта». Кстати, не голодала она и в 1917-м. Если посмотреть документы, «голод-1917» заключался в том, что в петроградские булочные хлеб завозили не к 9 утра, а к 11. Это были фрустрации на фоне растущих ожиданий. А в 1991-м ожидания росли в области автономизации регионов. Амбиции региональных элит были беспредельны. Дальше Россия либо последовала бы за СССР, либо центр натянул бы вожжи — что он и сделал. Но водораздел интересов прошел, и социальные взрывы в регионах, желающих «самостийности», возможны.

А пока в 2007-м идет экономический рост, есть политическая стабильность. Свобода слова в сравнении с 90-ми снизилась, но свобода слова в отсутствие прочной и независимой судебной системы, развитого правового мышления — нонсенс, который страна едва пережила. Это и есть пример внедрения новых технологий — свободы слова, — попавших к людям с карабинами в руках. Накал этого техно-гуманитарного дисбаланса удалось снизить, но не решить проблему.

Оптимум свободы слова для российского общества не найден, рост ожиданий идет — увеличения зарплат, задержки которых только-только ликвидированы, пенсий. Появился национальный лидер, который хорошо «ложится» на настроения масс, но опять дисбаланас: массы переживают, что по закону он должен уйти. То есть улучшение есть, растет социальная мобильность, но процессы неустойчивы. Более того, рост скоро достигнет апогея, и начнется спад.

— Опять революция?

— График Дэвиса не утверждает, что последует взрыв насилия. В 1870-е годы в России революционная ситуация была, а революции не случилось. Ее удалось отменить «сверху» отменой крепостного права. В США 1930-х годов тоже революционная ситуация. Там угрозы коммунизма удалось избежать, переключив энергию масс на рост благосостояния.

— В чем причины роста агрессии в российском обществе? Скинхеды, та же Кондопога — явления явно не эпизодические.

— Идет рост, и Россия привлекательна для миграции, но, в отличие от ЕС или США, сравнительно доступна. Этот процесс происходит на фоне депопуляции русской нации и роста населения в мире. Это даже не социология — физика: там высокое давление, здесь низкое. Любые частицы — газ, жидкость, люди — будут давление уравновешивать, перетекая туда, где комфортнее. Свято место пусто не бывает. Территории тоже. От того, что в России рожают меньше, чем умирает, места освобождаются. Растет неприязнь к инородцам, вместе с ними — агрессия в обществе и создание союзов через механизм поиска врага.

Скинхеды, кстати, делают худшее, что можно сделать, — пришлое население из нейтрального превращают в естественно враждебное. Шанс остается, пока в страну едут русскоязычные, слышавшие о Пушкине. Дальше пойдут другие. Поэтому в обществе должен работать иной код: уговорить скинхедов побрить другие части тела и начать рожать. Это и патриотичный, и космополитичный проект — ведь за Уралом сегодня живет столько людей, сколько в Москве и области.

Человеческий вакуум заполняют мигранты и слухи. Появляются кулуарные заявления (доклад американского фонда «Фридом хаус», китайских и японских политиков. — «Профиль»): мол, несправедливо — Россия, имея чуть более 2% мирового населения, занимает свыше 15% суши и контролирует около 30% мировых запасов природных ресурсов. Я думаю, либо российскому обществу удастся переломить технологические и демографические тенденции, либо лет через 10—20 страна не сможет контролировать пустеющие территории. Тогда за «русское наследство» начнется драка. Это вполне мыслимый сценарий мирового обвала. Но не с ядерным и баллистическим оружием. Они уступают место более тонким и доступным орудиям вроде нанотехнологий, генной инженерии или робототехники. {PAGE}

— Кризис, как вы утверждаете в своей книге, опасен, когда «технологический потенциал человечества превышает качество механизмов сдерживания агрессии». Сегодня так?

— Так. Человечество не успевает адаптировать мышление к ускоряющемуся развитию технологий. Но остановиться нельзя: без новых технологий цивилизация выжить не сможет. И может получиться, как с горными кхмерами. Они не адаптировались к новым технологиям — ими себя и погубили.

Расчеты показывают: чем выше убойная сила оружия, тем выше демографическая плотность. То есть сложно устроенное оружие служит фактором, удерживающим человечество от самоуничтожения, — но к нему надо привыкнуть. Благодаря привыканию человечество и выживает. Отстающие социумы через войны и катастрофы приспосабливали технологические достижения передовых социумов под себя. Не удавалось — гибли. Ведь всякая технология несет угрозу. Когда после бронзового оружия, с которым справлялись лишь силачи, появилось легкое стальное, началось такое «мочилово» от Иудеи до Китая, что было истреблено до 80% мужского населения мира. Осознав «стальную» опасность, цивилизация выжила. С атомным оружием так не поиграешь, и адаптация произошла почти сразу. В этом смысле, кстати, Вторая мировая война по убойности «отдыхает» по сравнению с Тридцатилетней войной в Европе. В Тридцатилетнюю войну был освоен порох, и до 90% мужчин в Европе погибли (во Вторую мировую — менее 35%. — «Профиль»). Хищник после умелой дрессировки превратился в домашнего пса. Что будет дальше, например с роботами, — вопрос. Кто кого будет дрессировать? Я доказываю, что благодаря развивающемуся умению «дрессировать» растущую силу, люди не разрушили природу и не перебили друг друга. Пока.

— Намекаете на конец света?

— Скорее, на гуманитарную притирку к новым технологиям. От баллистических ракет никто не погиб, атомные бомбы первого поколения убили около 300 тыс. человек, тяжелое вооружение унесло миллионы, легкое стрелковое — десятки миллионов, легкое (луки, стрелы) — до 80% землян. Получается, что оружие не только инструмент насилия, но и инструмент воспитания.

— Правы страны, разрешающие продавать стрелковое оружие в магазинах?

— Спорный вопрос. Нельзя передавать новейшее оружие в руки людей, неспособных его обуздать, — вспомним историю горных кхмеров. Но когда устраиваются истерики по поводу создания очередной страной ядерного оружия, на мой взгляд, это свидетельство эгоизма стран-монополистов. С появлением атомных бомб в Индии и Пакистане прекратились ежегодные войны за Кашмир. А если бы имелась такая бомба в Югославии, агрессия НАТО 1999 года на Балканах была бы исключена. Благодаря атомному оружию удалось удержаться от «горячего» столкновения сверхдержав. В холодной войне, как бы это цинично ни звучало, погибли «всего» миллионы людей (с 1945 по 1991 год, по разным данным, около 50 млн человек. — «Профиль»), хотя прогнозировались сотни миллионов и даже миллиард. То, что не случилось большой войны, — достижение цивилизации. Достаточно заглянуть в архивы: в 1950—1960-е годы люди не верили, что ХХI век наступит. Что такое субкультуры хиппи, движение «Нам не дадут стать взрослыми» или битники? Это — «наслаждайтесь жизнью сейчас!» Это от неверия в нее. Но в результате осознания атомной угрозы и адаптации к ней экологическое и военное сознание человечества эволюционировало. Экологи подсчитали: если бы деятельность человека оставалась «экологически грязной», какой она была в 1950-е годы, то к 1990-м жизнь на Земле стала бы немыслимой. Если бы в 1961 году не удалось договориться о прекращении ядерных испытаний в трех средах (атмосфера, суша и вода), сегодня большинство детей рождались бы уродами или мертвыми. И те, кто не участвовал в соглашении (Франция, Китай), прекратили испытания: неприятие ядерных взрывов ушло на уровень коллективного бессознательного.

— Неужели дальнейшая эволюция ради сохранения жизни — ее клонирование, «дружба» с роботами и чуть ли не переселение в космос?

— Все антропогенные кризисы преодолевались за счет последовательного удаления от «естества» человека. Сравните земледелие и скотоводство с охотой и собирательством, промышленное производство — с сельскохозяйственным, компьютерное — с промышленным. Все эти революции предварялись антропогенными кризисами. И человек изменял окружающую среду так, что она, как и жизнь, удалялась от естественности по нарастающей — земля, биосфера, теперь вот атмосфера. А в ХXI веке придется пересматривать даже такие понятия, как «человек» и «жизнь».

Черный юмор истории в том и состоит, что за все надо платить. Если ХХ век был веком оружия массового поражения, то ХХI век стал веком массового поражения от знаний. Рост образования самые страшные виды оружия делает дешевыми и доступными. Одно из них — гуманизм. Его уровень таков, что мир борется за объявление абортов убийствами. Что гуманно. Но один из итогов гуманизма — каждое новое поколение оказывается менее жизнеспособным, чем предыдущее. Дети выживают потому, что все более зависимы от искусственной среды — медицины, гигиены, технологий. К середине века большинство людей будут рождаться с патологиями, но все будет лечиться. Расчеты показывают, что к концу века человечество, каким мы его знаем, не сохранится. А если выживет, то за счет сосуществования со все более совершенными технологиями. И при условии, что не опустит технологии до своего уровня мышления, а возвысит его до уровня очередной опасности.