- Главная страница
- Архив
- Архивная публикация 2005 года: "Галина Вишневская: «Не пытайтесь изменить мужа»"
Архивная публикация 2005 года: "Галина Вишневская: «Не пытайтесь изменить мужа»"
Две недели назад Мстислав Ростропович отказался дирижировать премьерой оперы «Война и мир» в Большом театре, которую сам задумывал. Его супруга, легенда оперной сцены Галина Вишневская, согласилась на интервью с одним условием: если ее не будут спрашивать про этот скандал. — Галина Павловна, помните, как вы впервые встретились с Мстиславом Леопольдовичем?
— Это была мимолетная встреча в ресторане «Метрополь», мы сидели за столом в одной компании, друг напротив друга. Полно людей, шум, гам, какие-то его смешные истории, яблоко, покатившееся от него ко мне через весь стол, потом предложение проводить… Встреча, которая ни о чем не говорила и для меня прошла мимоходом. И только в Праге, когда я приехала на музыкальный фестиваль, встретилась с ним и разглядела. В моей книге об этом подробно написано.
— Чем он вас покорил?
— Порядочностью. Это в нем сразу ощущалось: человек, которому можно доверять по жизни. И потом, для него я не являлась примадонной. До этого он никогда меня не видел на сцене, впрочем, как и я его. Я была просто молодой женщиной, которая ему интересна.
— Как две такие яркие творческие личности ладят друг с другом? Недавно вы сыграли золотую свадьбу…
— Секрет простой: мы по полгода живем врозь. Сейчас — меньше. А ведь как было? Месяц не видимся, другой, то Ростропович на гастролях, то я. Поэтому начнет конфликт назревать, и вдруг кому-то надо уехать. Думаешь: «Слава богу, уехал!» Прошел месяц, все улеглось, и с радостью встречаешь: «О, наконец-то ты дома!» Разлука скрепляет отношения. Представляю, если бы мы изо дня в день… Да еще в одной комнате, как при советской власти часто было: две семьи — отец с матерью и сын с молодой женой. Повезло, что я этого «счастья» была лишена.
— На вашей золотой свадьбе в «Метрополе» на столах стояли вазы с ландышами и солеными огурцами. Зачем?
— Когда мы познакомились, стояла весна, вся Прага была полна ландышей. Мы много гуляли, говорили. Со Славой было легко и просто. А когда бежали, опаздывая на ужин в отель, я заметила в витрине одного магазинчика соленые огурцы. Как жаль, что он оказался закрыт! Вечером пришла к себе в номер, открываю шкаф взять белье, а там — огромная ваза стоит. Полная ландышей. И огурец там же лежит, соленый. Оказывается, пока я в ресторане сидела, Слава взял ключ и все принес ко мне. Так этот цветок у нас и стал в доме символом «пражской весны». И ваза эта цела, стоит в нашей московской квартире, я ее берегу.
— Как начиналась семейная жизнь?
— Я сбежала от мужа и пришла к Славе. Мы поженились, практически не зная друг друга. Он с матерью и сестрой жил в двух комнатах коммунальной квартиры. В одной, совсем крошечной, разместились мы, в другой, проходной — они. И надо было как-то привыкать видеть рядом чужого человека. А он еще решил показать нам класс. Выходит в первое утро завтракать в пиджаке, при галстуке. Как на параде. «Сергей Сергеевич Прокофьев никогда не позволял себе без галстука садиться за стол». Ну, думаю, да!.. На другой день он был уже без галстука и пиджака, на третий — без рубашки, потому что лето, жарко. А потом уже в трусах за столом сидел. Довольно быстро это произошло…
— Через десять лет вы обвенчались в Саратове…
— Слава захотел этого. Венчались не в храме, а дома у архимандрита. Время тогда было другое. Не следовало дразнить гусей, хватало злости от многих. Так и не пришлось мне побывать в белом платье ни разу. Свадьбы-то у нас не было, когда мы со Славой поженились. Отметили событие шампанским — и все. Первую свадьбу сыграли только через 50 лет, золотую.
— Брак с Ростроповичем вас как-то изменил?
— Я до него была более резкая, жесткая и даже грубая. С ним — оттаяла. Он мягкий человек, и мне не хотелось быть такой колючей. Славе не требовалось отбиваться от кого-то. В искусстве — приходилось, безусловно. А в жизни он был окружен любящей семьей, обожаемый сын. Все с ним нянчились, цацкались. А со мной? При живых родителях я была брошенным ребенком и остро это чувствовала. Меня называли сироткой. Я этого слова терпеть не могла: «Сиротка бедная!» И мне хотелось показать родителям, что они потеряли, отказавшись от меня. Какого сокровища лишились!.. Это подстегивало, и многого я достигла благодаря этому жгучему чувству. С него все началось. В своих мечтах представляла, как они потом увидят, какая я! И как потом будут жалеть, что так со мной поступили…
— А вам знакомо чувство зависти?
— Нет, никогда никому не завидовала. Меня бабушка так воспитала, в шесть недель взяла меня от матери. Простая русская женщина, неграмотная крестьянка из Вологодской губернии. Она учила двум заповедям — не воровать и не врать. Вот с этими заповедями я выросла. И своих детей и внуков учила тому же. Потому что потом поняла: из этих двух выходят все остальные заповеди. Ребенку не надо больше знать. Этих двух хватит.
Мы бедно жили, но завидовать кому-то и в голову не приходило. Помню две цифры: 16 рублей стоил килограмм сливочного масла. Бабушка получала пенсию 40 рублей, поэтому ей приходилось убирать, стирать на кого-то. Жизнь меня воспитала…
Я же вообще не имею высшего образования. Окончила семь классов, и началась война. Школы закрылись. Потом блокада Ленинграда. Я всю блокаду пробыла там, и в 17 лет уже поступила на сцену: у меня от природы поставлен голос. Из оперетты пришла в Большой театр. Карьера сама собой делалась, была сказочной. Всю как по ковру из звезд прошла. Мне не надо было пробиваться. Я выходила, открывала рот и пела, меня брали. Другого пути я не знала. Но выходила на сцену, чтобы быть лучше всех.
— Значит, все же амбиции были?
— Еще бы! Я знала, что достойна этого. Когда почувствовала готовность, пришла на конкурс в Большой театр. Если бы меня не взяли, то ни в какую другую оперу не пошла бы. Меньшего мне было не надо, несмотря на то, что ничего не имела. И считаю, у талантливого артиста всегда должно быть именно так. А в искусстве иначе нельзя. Середняку здесь не место — только зависть и злоба да неудовлетворенность.
Я рада, что создала Центр оперного пения и уже вижу результаты. Студент, который пришел сюда еще два месяца назад и не мог спеть арию, потому что техникой не был поддержан и обучен, а сегодня с этим справляется, — это успех, этим я горжусь.
— Но недавно вы говорили, что «достойной смены всемирно известным российским оперным звездам сегодня нет…»
— Их не только в России, везде нет. Это связано с общим упадком культуры. Такое время сейчас переживает мир. Замкнутый круг — небрежность в жизни, в искусстве. Сегодня поднимается волна недоучек и просто внутренне неорганизованных людей. Полно непрофессионалов. Во всем. А телевизор порой вообще смотреть невозможно! У нас есть армия юмористов, и каждый со своей пошлятиной лезет в телевизор. Видишь: сидит полный зал народа, все гогочут. Над чем смеются?! И что вы хотите после этого… А ту самую смену, самородка воспитать надо. Меня вот воспитал Ленинград. Я, девчонкой, выходила на улицу, в веревочных туфлях, смотрела на божественную красоту города и в себя вбирала. Должна быть внутренняя культура. Голос без воспитания, кому он нужен! Пение — это состояние души. Вы выражаете то, что есть в вас. А если там пусто? Что вы будете выражать?!
— Вы хотите сказать, что студенты вашего центра — другие?
— А я их воспитываю. Они у меня все меняются, через два-три месяца их не узнать. Мы проводим мастер-классы. Приезжали известный немецкий режиссер Петер Штайн, выдающийся дирижер Зубин Мета, Ростропович часто появляется, с ними беседует. У нас уже состоялся первый выпуск.
— А как вы относитесь к современным трактовкам классической оперы, когда действие переносится в наши дни?
— Отвратительное явление. Таким образом можно только уничтожать жанр.
— Вам приходится спорить с Мстиславом Леопольдовичем по вопросам творчества?
— Да, и часто наши вкусы не сходятся.
— И как вы разрешаете конфликты?
— А надо отвернуться и уйти. Или сделать вид, что не слышишь. А что спорить? Изменить мужа нельзя. Я к этому пришла какое-то время назад и оставила своего дорогого супруга в покое. Он так думает, а я по-другому. И меня нельзя изменить. А поначалу были ссоры, крики… Всем женщинам говорю: не пытайтесь изменить мужа. Ничего не выйдет.
— В Санкт-Петербурге существует единственный музей Мусоргского в России. Известно, что вы с супругом причастны к его созданию. Как возникла такая идея?
— Случайно. Мы купили дом на Кутузовской набережной, расселили его и занимались ремонтом. Совершенно не подозревая о том, что в соседнем доме жил Мусоргский. Мемориальную доску и его бюст на доме я увидела, когда пошла с другой улицы через двор. Знаете, ведь петербургские дворы замкнутые. Ну, Ростропович вооружился пол-литром и пошел договариваться к соседям. В этой квартире жили три семьи. Мы их расселили, отремонтировали, и все получилось потрясающе. И атмосфера такая изумительная, будто он только вышел и сейчас вернется. Это единственная квартира, которую Мусоргский снимал вместе с Голенищевым-Кутузовым. В остальном же он жил как приживальщик — кто где впустит переночевать, в уголок. Мебель подбирала в соответствии с тем временем. Надо было ведь создать мужскую атмосферу. Хоть он был и пьяница, но дворянин. Гений! Так что нужно было, чтобы соответствовало и его буйности, темпераменту, и в то же время, как говорится, не унизить.
— Что для вас главное в человеке?
— Порядочность. Честных много, а порядочных — мало. Поэтому, если они встретились на пути, ими надо дорожить.
— Вас считают жестким, властным человеком. Это правда?
— Я не анализирую себя. Помните, у Высоцкого есть песня? «Послушай, Зин, не трогай шурина, какой ни есть, а он родня…» Какая есть, такая есть, что сделаешь!
— Вы способны излить душу близкому человеку или все храните в себе?
— У меня, слава богу, есть две дочери, которым я могу рассказать абсолютно все. Это великое счастье. И не бояться, что понесут на хвосте как минимум по всему городу… Вообще, я человек закрытый, но потребность эта есть.
— Чем занимаются дочери?
— Они профессиональные музыканты. Одна виолончелистка, другая пианистка. Талантливые. Но в искусстве надо «быть»! Надо много работать, много заниматься, а когда семья… Они выступали вначале, пока не вышли замуж. Старшая, Ольга, сейчас в Америке, у нее двое сыновей. С мужем недавно рассталась. Мы редко ее видим. А Лена живет в Париже. У нее четверо детей: три мальчика и девочка. Но никто из внуков с музыкой не связан.
— Как обставлена ваша парижская квартира?
— Мы любим окружать себя русскими вещами. После того как нас без копейки изгнали из России, мы начинали жизнь с нуля. Работали очень много. И всегда хотелось создать русский дом. Везде. Парижская квартира — не исключение.
— Правда, что у вас шторы из Зимнего дворца?
— За границей на аукционах можно купить все. Были бы деньги. Но это, скорее, не шторы, а белый тюль с батистовой аппликацией, где вышиты государственный герб и царские короны. Монашенки вручную шили. «Шторам» этим по двести лет. Сама стираю их в ванной по одной, руками. На них и дышать-то страшно. В доме приятно иметь вещи с историей. Они душу греют. Мы с Мстиславом Леопольдовичем покупаем то, что нам нравится, по всему миру. Любим красивые вещи.
Недавно Русский музей попросил для выставки занавес, разрисованный Серовым для балета «Шахерезада» специально к Дягилевским сезонам в Париже. Это огромное полотно висит в нашем петербургском доме. Для кабинета Путина в Стрельне просили портрет молодого Петра Первого в полный рост. Он позировал в Англии в 1696 году. У нас подлинник, а в Эрмитаже — копия с этого портрета. Несколько месяцев картина висела в Стрельне, и теперь мы забрали ее обратно.
— Говорят, вы обожаете фарфор...
— Фарфор — моя страсть. Он дает пищу фантазии, когда на него смотришь. Возьмите первый русский фарфор, еще елизаветинского времени. Ведь эти чашечки девки крепостные при лучине расписывали. Песни пели, свою мечту какую-то изображали. Очень люблю эти вещи. Их можно в руки взять. Картину в руки вы не возьмете. Не говоря уж о том, что надо долго учиться, чтобы стать художником. А фарфор дает большой простор для любителей.
Я им очень дорожу. Все стоит в специальных горках за стеклом. Сама мою мягким мылом раз в год. Никому не доверяю. Во-первых, если кто-то разобьет, это травма для того, кто разбил. Фарфору ведь двести пятьдесят лет. Поэтому, если я разобью, то сама себя буду терзать, а не другого человека.
— А пить из коллекционных чашек приходилось?
— Да. Когда гостей нет, чтобы не разбили. На праздник какой-нибудь раз себе можно позволить. Но такое удовольствие я доставляю только себе и Мстиславу Леопольдовичу.
— А детям?
— Никогда в жизни.
— У вас есть любимое место в доме?
— Всегда на кухне.
— А приготовить что-нибудь можете?
— Могу, но не люблю. Хотя умею делать все.
— Где вы живете в Москве?
— У нас квартира в Газетном переулке. И в Центре оперного пения небольшая квартира-студия, которая меня вполне устраивает. Я здесь так много работаю. Утром встаю, спускаюсь на один этаж вниз, где мои студенты. К вечеру возвращаюсь домой. Поем, помою посуду и иду спать.
— Вы непритязательны?
— Я знаю жизнь во всех аспектах. Могу жить в царских хоромах, а могу — при кухне. Должно быть только интересно жить.
— Какие подарки вам дарит муж?
— Раньше, когда были первые поездки за границу, привозил красивые ткани. Из них я шила себе платья. Он любит, когда я красиво одета. И сейчас Мстислав Леопольдович делает мне много подарков, дарит украшения и просто красивые вещи.
— Отдыхаете вместе?
— Стараемся. В течение года какими-то урывками, по нескольку дней. Он же все время работает, крутится по всему миру. Я привыкла к этому. Когда складывается, едем в Италию, немножко себя похолить.
— Галина Павловна, так кто у вас главный в семье?
— Я хочу, чтобы был муж. А что получается… Не знаю, что получается. Но я ему отдаю все права хозяина и на них не претендую.
Две недели назад Мстислав Ростропович отказался дирижировать премьерой оперы «Война и мир» в Большом театре, которую сам задумывал. Его супруга, легенда оперной сцены Галина Вишневская, согласилась на интервью с одним условием: если ее не будут спрашивать про этот скандал. — Галина Павловна, помните, как вы впервые встретились с Мстиславом Леопольдовичем?
— Это была мимолетная встреча в ресторане «Метрополь», мы сидели за столом в одной компании, друг напротив друга. Полно людей, шум, гам, какие-то его смешные истории, яблоко, покатившееся от него ко мне через весь стол, потом предложение проводить… Встреча, которая ни о чем не говорила и для меня прошла мимоходом. И только в Праге, когда я приехала на музыкальный фестиваль, встретилась с ним и разглядела. В моей книге об этом подробно написано.
— Чем он вас покорил?
— Порядочностью. Это в нем сразу ощущалось: человек, которому можно доверять по жизни. И потом, для него я не являлась примадонной. До этого он никогда меня не видел на сцене, впрочем, как и я его. Я была просто молодой женщиной, которая ему интересна.
— Как две такие яркие творческие личности ладят друг с другом? Недавно вы сыграли золотую свадьбу…
— Секрет простой: мы по полгода живем врозь. Сейчас — меньше. А ведь как было? Месяц не видимся, другой, то Ростропович на гастролях, то я. Поэтому начнет конфликт назревать, и вдруг кому-то надо уехать. Думаешь: «Слава богу, уехал!» Прошел месяц, все улеглось, и с радостью встречаешь: «О, наконец-то ты дома!» Разлука скрепляет отношения. Представляю, если бы мы изо дня в день… Да еще в одной комнате, как при советской власти часто было: две семьи — отец с матерью и сын с молодой женой. Повезло, что я этого «счастья» была лишена.
— На вашей золотой свадьбе в «Метрополе» на столах стояли вазы с ландышами и солеными огурцами. Зачем?
— Когда мы познакомились, стояла весна, вся Прага была полна ландышей. Мы много гуляли, говорили. Со Славой было легко и просто. А когда бежали, опаздывая на ужин в отель, я заметила в витрине одного магазинчика соленые огурцы. Как жаль, что он оказался закрыт! Вечером пришла к себе в номер, открываю шкаф взять белье, а там — огромная ваза стоит. Полная ландышей. И огурец там же лежит, соленый. Оказывается, пока я в ресторане сидела, Слава взял ключ и все принес ко мне. Так этот цветок у нас и стал в доме символом «пражской весны». И ваза эта цела, стоит в нашей московской квартире, я ее берегу.
— Как начиналась семейная жизнь?
— Я сбежала от мужа и пришла к Славе. Мы поженились, практически не зная друг друга. Он с матерью и сестрой жил в двух комнатах коммунальной квартиры. В одной, совсем крошечной, разместились мы, в другой, проходной — они. И надо было как-то привыкать видеть рядом чужого человека. А он еще решил показать нам класс. Выходит в первое утро завтракать в пиджаке, при галстуке. Как на параде. «Сергей Сергеевич Прокофьев никогда не позволял себе без галстука садиться за стол». Ну, думаю, да!.. На другой день он был уже без галстука и пиджака, на третий — без рубашки, потому что лето, жарко. А потом уже в трусах за столом сидел. Довольно быстро это произошло…
— Через десять лет вы обвенчались в Саратове…
— Слава захотел этого. Венчались не в храме, а дома у архимандрита. Время тогда было другое. Не следовало дразнить гусей, хватало злости от многих. Так и не пришлось мне побывать в белом платье ни разу. Свадьбы-то у нас не было, когда мы со Славой поженились. Отметили событие шампанским — и все. Первую свадьбу сыграли только через 50 лет, золотую.
— Брак с Ростроповичем вас как-то изменил?
— Я до него была более резкая, жесткая и даже грубая. С ним — оттаяла. Он мягкий человек, и мне не хотелось быть такой колючей. Славе не требовалось отбиваться от кого-то. В искусстве — приходилось, безусловно. А в жизни он был окружен любящей семьей, обожаемый сын. Все с ним нянчились, цацкались. А со мной? При живых родителях я была брошенным ребенком и остро это чувствовала. Меня называли сироткой. Я этого слова терпеть не могла: «Сиротка бедная!» И мне хотелось показать родителям, что они потеряли, отказавшись от меня. Какого сокровища лишились!.. Это подстегивало, и многого я достигла благодаря этому жгучему чувству. С него все началось. В своих мечтах представляла, как они потом увидят, какая я! И как потом будут жалеть, что так со мной поступили…
— А вам знакомо чувство зависти?
— Нет, никогда никому не завидовала. Меня бабушка так воспитала, в шесть недель взяла меня от матери. Простая русская женщина, неграмотная крестьянка из Вологодской губернии. Она учила двум заповедям — не воровать и не врать. Вот с этими заповедями я выросла. И своих детей и внуков учила тому же. Потому что потом поняла: из этих двух выходят все остальные заповеди. Ребенку не надо больше знать. Этих двух хватит.
Мы бедно жили, но завидовать кому-то и в голову не приходило. Помню две цифры: 16 рублей стоил килограмм сливочного масла. Бабушка получала пенсию 40 рублей, поэтому ей приходилось убирать, стирать на кого-то. Жизнь меня воспитала…
Я же вообще не имею высшего образования. Окончила семь классов, и началась война. Школы закрылись. Потом блокада Ленинграда. Я всю блокаду пробыла там, и в 17 лет уже поступила на сцену: у меня от природы поставлен голос. Из оперетты пришла в Большой театр. Карьера сама собой делалась, была сказочной. Всю как по ковру из звезд прошла. Мне не надо было пробиваться. Я выходила, открывала рот и пела, меня брали. Другого пути я не знала. Но выходила на сцену, чтобы быть лучше всех.
— Значит, все же амбиции были?
— Еще бы! Я знала, что достойна этого. Когда почувствовала готовность, пришла на конкурс в Большой театр. Если бы меня не взяли, то ни в какую другую оперу не пошла бы. Меньшего мне было не надо, несмотря на то, что ничего не имела. И считаю, у талантливого артиста всегда должно быть именно так. А в искусстве иначе нельзя. Середняку здесь не место — только зависть и злоба да неудовлетворенность.
Я рада, что создала Центр оперного пения и уже вижу результаты. Студент, который пришел сюда еще два месяца назад и не мог спеть арию, потому что техникой не был поддержан и обучен, а сегодня с этим справляется, — это успех, этим я горжусь.
— Но недавно вы говорили, что «достойной смены всемирно известным российским оперным звездам сегодня нет…»
— Их не только в России, везде нет. Это связано с общим упадком культуры. Такое время сейчас переживает мир. Замкнутый круг — небрежность в жизни, в искусстве. Сегодня поднимается волна недоучек и просто внутренне неорганизованных людей. Полно непрофессионалов. Во всем. А телевизор порой вообще смотреть невозможно! У нас есть армия юмористов, и каждый со своей пошлятиной лезет в телевизор. Видишь: сидит полный зал народа, все гогочут. Над чем смеются?! И что вы хотите после этого… А ту самую смену, самородка воспитать надо. Меня вот воспитал Ленинград. Я, девчонкой, выходила на улицу, в веревочных туфлях, смотрела на божественную красоту города и в себя вбирала. Должна быть внутренняя культура. Голос без воспитания, кому он нужен! Пение — это состояние души. Вы выражаете то, что есть в вас. А если там пусто? Что вы будете выражать?!
— Вы хотите сказать, что студенты вашего центра — другие?
— А я их воспитываю. Они у меня все меняются, через два-три месяца их не узнать. Мы проводим мастер-классы. Приезжали известный немецкий режиссер Петер Штайн, выдающийся дирижер Зубин Мета, Ростропович часто появляется, с ними беседует. У нас уже состоялся первый выпуск.
— А как вы относитесь к современным трактовкам классической оперы, когда действие переносится в наши дни?
— Отвратительное явление. Таким образом можно только уничтожать жанр.
— Вам приходится спорить с Мстиславом Леопольдовичем по вопросам творчества?
— Да, и часто наши вкусы не сходятся.
— И как вы разрешаете конфликты?
— А надо отвернуться и уйти. Или сделать вид, что не слышишь. А что спорить? Изменить мужа нельзя. Я к этому пришла какое-то время назад и оставила своего дорогого супруга в покое. Он так думает, а я по-другому. И меня нельзя изменить. А поначалу были ссоры, крики… Всем женщинам говорю: не пытайтесь изменить мужа. Ничего не выйдет.
— В Санкт-Петербурге существует единственный музей Мусоргского в России. Известно, что вы с супругом причастны к его созданию. Как возникла такая идея?
— Случайно. Мы купили дом на Кутузовской набережной, расселили его и занимались ремонтом. Совершенно не подозревая о том, что в соседнем доме жил Мусоргский. Мемориальную доску и его бюст на доме я увидела, когда пошла с другой улицы через двор. Знаете, ведь петербургские дворы замкнутые. Ну, Ростропович вооружился пол-литром и пошел договариваться к соседям. В этой квартире жили три семьи. Мы их расселили, отремонтировали, и все получилось потрясающе. И атмосфера такая изумительная, будто он только вышел и сейчас вернется. Это единственная квартира, которую Мусоргский снимал вместе с Голенищевым-Кутузовым. В остальном же он жил как приживальщик — кто где впустит переночевать, в уголок. Мебель подбирала в соответствии с тем временем. Надо было ведь создать мужскую атмосферу. Хоть он был и пьяница, но дворянин. Гений! Так что нужно было, чтобы соответствовало и его буйности, темпераменту, и в то же время, как говорится, не унизить.
— Что для вас главное в человеке?
— Порядочность. Честных много, а порядочных — мало. Поэтому, если они встретились на пути, ими надо дорожить.
— Вас считают жестким, властным человеком. Это правда?
— Я не анализирую себя. Помните, у Высоцкого есть песня? «Послушай, Зин, не трогай шурина, какой ни есть, а он родня…» Какая есть, такая есть, что сделаешь!
— Вы способны излить душу близкому человеку или все храните в себе?
— У меня, слава богу, есть две дочери, которым я могу рассказать абсолютно все. Это великое счастье. И не бояться, что понесут на хвосте как минимум по всему городу… Вообще, я человек закрытый, но потребность эта есть.
— Чем занимаются дочери?
— Они профессиональные музыканты. Одна виолончелистка, другая пианистка. Талантливые. Но в искусстве надо «быть»! Надо много работать, много заниматься, а когда семья… Они выступали вначале, пока не вышли замуж. Старшая, Ольга, сейчас в Америке, у нее двое сыновей. С мужем недавно рассталась. Мы редко ее видим. А Лена живет в Париже. У нее четверо детей: три мальчика и девочка. Но никто из внуков с музыкой не связан.
— Как обставлена ваша парижская квартира?
— Мы любим окружать себя русскими вещами. После того как нас без копейки изгнали из России, мы начинали жизнь с нуля. Работали очень много. И всегда хотелось создать русский дом. Везде. Парижская квартира — не исключение.
— Правда, что у вас шторы из Зимнего дворца?
— За границей на аукционах можно купить все. Были бы деньги. Но это, скорее, не шторы, а белый тюль с батистовой аппликацией, где вышиты государственный герб и царские короны. Монашенки вручную шили. «Шторам» этим по двести лет. Сама стираю их в ванной по одной, руками. На них и дышать-то страшно. В доме приятно иметь вещи с историей. Они душу греют. Мы с Мстиславом Леопольдовичем покупаем то, что нам нравится, по всему миру. Любим красивые вещи.
Недавно Русский музей попросил для выставки занавес, разрисованный Серовым для балета «Шахерезада» специально к Дягилевским сезонам в Париже. Это огромное полотно висит в нашем петербургском доме. Для кабинета Путина в Стрельне просили портрет молодого Петра Первого в полный рост. Он позировал в Англии в 1696 году. У нас подлинник, а в Эрмитаже — копия с этого портрета. Несколько месяцев картина висела в Стрельне, и теперь мы забрали ее обратно.
— Говорят, вы обожаете фарфор...
— Фарфор — моя страсть. Он дает пищу фантазии, когда на него смотришь. Возьмите первый русский фарфор, еще елизаветинского времени. Ведь эти чашечки девки крепостные при лучине расписывали. Песни пели, свою мечту какую-то изображали. Очень люблю эти вещи. Их можно в руки взять. Картину в руки вы не возьмете. Не говоря уж о том, что надо долго учиться, чтобы стать художником. А фарфор дает большой простор для любителей.
Я им очень дорожу. Все стоит в специальных горках за стеклом. Сама мою мягким мылом раз в год. Никому не доверяю. Во-первых, если кто-то разобьет, это травма для того, кто разбил. Фарфору ведь двести пятьдесят лет. Поэтому, если я разобью, то сама себя буду терзать, а не другого человека.
— А пить из коллекционных чашек приходилось?
— Да. Когда гостей нет, чтобы не разбили. На праздник какой-нибудь раз себе можно позволить. Но такое удовольствие я доставляю только себе и Мстиславу Леопольдовичу.
— А детям?
— Никогда в жизни.
— У вас есть любимое место в доме?
— Всегда на кухне.
— А приготовить что-нибудь можете?
— Могу, но не люблю. Хотя умею делать все.
— Где вы живете в Москве?
— У нас квартира в Газетном переулке. И в Центре оперного пения небольшая квартира-студия, которая меня вполне устраивает. Я здесь так много работаю. Утром встаю, спускаюсь на один этаж вниз, где мои студенты. К вечеру возвращаюсь домой. Поем, помою посуду и иду спать.
— Вы непритязательны?
— Я знаю жизнь во всех аспектах. Могу жить в царских хоромах, а могу — при кухне. Должно быть только интересно жить.
— Какие подарки вам дарит муж?
— Раньше, когда были первые поездки за границу, привозил красивые ткани. Из них я шила себе платья. Он любит, когда я красиво одета. И сейчас Мстислав Леопольдович делает мне много подарков, дарит украшения и просто красивые вещи.
— Отдыхаете вместе?
— Стараемся. В течение года какими-то урывками, по нескольку дней. Он же все время работает, крутится по всему миру. Я привыкла к этому. Когда складывается, едем в Италию, немножко себя похолить.
— Галина Павловна, так кто у вас главный в семье?
— Я хочу, чтобы был муж. А что получается… Не знаю, что получается. Но я ему отдаю все права хозяина и на них не претендую.
Подписывайтесь на все публикации журнала "Профиль" в Дзен, читайте наши Telegram-каналы: Профиль-News, и журнал Профиль
