Архивная публикация 2006 года: "Грипп у птицы-тройки"
Если бы птичьего гриппа не существовало, его следовало бы выдумать. В тревожных сводках о заседаниях министров и академиков по поводу птичьей пандемии смутно ощущается затаенное удовлетворение. И в самом деле, что бы мы представляли собой без птичьего гриппа?Хлопаем шумно крыльями по бокам, но даже на забор, где важные вопросы решаются, взлететь не можем. Их без нас решают, однако мы снизу стараемся поскандальнее кудахтать.
Птичий грипп объединяет нас с теми, кто взгромоздился на забор и надменно считает нас вторым сортом. Выходит, мы не слабее других, если болезни у всех одни. Птичий грипп дает ощущение равенства, расширяет горизонты, повышает самооценку. Птичий грипп вместе с международным терроризмом и Киотским протоколом помогает нам ощущать себя полноценными, не хуже других, участниками общемировых процессов. Птичий грипп даже лучше, чем терроризм, где все запутано во взаимных претензиях, и лучше, чем Киотский протокол, который мы ратифицировали, но не можем поддержать внутренним законодательством. Птичий грипп — это манна небесная. Пусть в ВТО нас не пускают, но в клуб птичьих жертв мы вступили не на птичьих правах. Птичий грипп не обойдет ни гордого внука славян, ни ныне дикого тунгуса, ни друга степей калмыка, а важнее всего — заносчивых обитателей «Большой восьмерки», недружелюбного скворечника.
Но есть в нашем сладостно-горьком упоении птичьим гриппом и метафизическая сторона. В русской культуре птица занимает особое место — более заметное, чем даже во Франции с ее чванливым галльским петухом. Жар-птица, Царевна Лебедь, Петушок — Золотой гребешок, вещая птица-гамаюн и в верхнем, праотеческом ряду орнитологического иконостаса — неразгаданная Курочка Ряба, в истории которой закодирована трагическая безысходность русского пути с его пренебрежением к материальной культуре, вытесненной простым и непроизводительным покоем. Русский театр начинался с чеховской «Чайки», русская революция — с горьковских «Буревестника» и «Сокола». Если мы вдруг задумываемся о вечном, то воображаем журавлиную стаю. Сегодня популярные телепрограммы в качестве символа выбирают попугаев, сов и филинов. Да и на государственном гербе у нас тоже венценосная птица, хотя и похожая на мутанта.
Необъяснимый интерес русского человека к птице вылился в тягу к полету. Русские одними из первых увлеклись авиацией, а в космос ушли прежде всех. Если верно, что в прежней жизни каждый человек был кем-то другим, то это может быть справедливо и в отношении целых народов. Надо думать, русский народ в давней инкарнации мог быть только птицей. О породе можно спорить, но птица — точно. И потому сегодня гриппозную угрозу птичьему стаду русский человек воспринимает как глубоко личную, почти семейную трагедию, как посягательство на свою исконную птичью сущность.
Трагичность ситуации усугубляется тем, что на наших северах и стужах нет болезни, которую мы лечили бы лучше, чем грипп. Но когда дело касается птицы, мы опускаем руки-крылья. У нас птица никогда не чихала — как бороться с заморской заразой, нам неведомо. Ни баня, ни чеснок в клюв, ни водка с перцем, ни носки с горчицей птице не помогут. Звери-орнитологи от бессилия собираются при обнаружении заразы отстреливать перелетных птиц, домашнее же стадо пустить под нож, тушки предать огню, яйца обратить в бой.
Геноцид получается. Потом под Гаагский трибунал (что-то птичье аукается) могут подвести. Хотя гуманные европейцы тоже ничего хорошего не придумали.
Птичий грипп тревожит русскую душу, которая, как гитара телеграфиста, всегда настроена на меланхолический лад. Россия есть птица-тройка. И эту тройку в карусели приватизаций, дефолтов и голосований сердцем занесло на болото. Застряла, как кулик, захворала. Прожила птица-тройка последние годы на «троечку». До тех пор, пока птица страдает, Россия — так чувствует русский человек — воспарить не сможет.
Если бы птичьего гриппа не существовало, его следовало бы выдумать. В тревожных сводках о заседаниях министров и академиков по поводу птичьей пандемии смутно ощущается затаенное удовлетворение. И в самом деле, что бы мы представляли собой без птичьего гриппа?Хлопаем шумно крыльями по бокам, но даже на забор, где важные вопросы решаются, взлететь не можем. Их без нас решают, однако мы снизу стараемся поскандальнее кудахтать.
Птичий грипп объединяет нас с теми, кто взгромоздился на забор и надменно считает нас вторым сортом. Выходит, мы не слабее других, если болезни у всех одни. Птичий грипп дает ощущение равенства, расширяет горизонты, повышает самооценку. Птичий грипп вместе с международным терроризмом и Киотским протоколом помогает нам ощущать себя полноценными, не хуже других, участниками общемировых процессов. Птичий грипп даже лучше, чем терроризм, где все запутано во взаимных претензиях, и лучше, чем Киотский протокол, который мы ратифицировали, но не можем поддержать внутренним законодательством. Птичий грипп — это манна небесная. Пусть в ВТО нас не пускают, но в клуб птичьих жертв мы вступили не на птичьих правах. Птичий грипп не обойдет ни гордого внука славян, ни ныне дикого тунгуса, ни друга степей калмыка, а важнее всего — заносчивых обитателей «Большой восьмерки», недружелюбного скворечника.
Но есть в нашем сладостно-горьком упоении птичьим гриппом и метафизическая сторона. В русской культуре птица занимает особое место — более заметное, чем даже во Франции с ее чванливым галльским петухом. Жар-птица, Царевна Лебедь, Петушок — Золотой гребешок, вещая птица-гамаюн и в верхнем, праотеческом ряду орнитологического иконостаса — неразгаданная Курочка Ряба, в истории которой закодирована трагическая безысходность русского пути с его пренебрежением к материальной культуре, вытесненной простым и непроизводительным покоем. Русский театр начинался с чеховской «Чайки», русская революция — с горьковских «Буревестника» и «Сокола». Если мы вдруг задумываемся о вечном, то воображаем журавлиную стаю. Сегодня популярные телепрограммы в качестве символа выбирают попугаев, сов и филинов. Да и на государственном гербе у нас тоже венценосная птица, хотя и похожая на мутанта.
Необъяснимый интерес русского человека к птице вылился в тягу к полету. Русские одними из первых увлеклись авиацией, а в космос ушли прежде всех. Если верно, что в прежней жизни каждый человек был кем-то другим, то это может быть справедливо и в отношении целых народов. Надо думать, русский народ в давней инкарнации мог быть только птицей. О породе можно спорить, но птица — точно. И потому сегодня гриппозную угрозу птичьему стаду русский человек воспринимает как глубоко личную, почти семейную трагедию, как посягательство на свою исконную птичью сущность.
Трагичность ситуации усугубляется тем, что на наших северах и стужах нет болезни, которую мы лечили бы лучше, чем грипп. Но когда дело касается птицы, мы опускаем руки-крылья. У нас птица никогда не чихала — как бороться с заморской заразой, нам неведомо. Ни баня, ни чеснок в клюв, ни водка с перцем, ни носки с горчицей птице не помогут. Звери-орнитологи от бессилия собираются при обнаружении заразы отстреливать перелетных птиц, домашнее же стадо пустить под нож, тушки предать огню, яйца обратить в бой.
Геноцид получается. Потом под Гаагский трибунал (что-то птичье аукается) могут подвести. Хотя гуманные европейцы тоже ничего хорошего не придумали.
Птичий грипп тревожит русскую душу, которая, как гитара телеграфиста, всегда настроена на меланхолический лад. Россия есть птица-тройка. И эту тройку в карусели приватизаций, дефолтов и голосований сердцем занесло на болото. Застряла, как кулик, захворала. Прожила птица-тройка последние годы на «троечку». До тех пор, пока птица страдает, Россия — так чувствует русский человек — воспарить не сможет.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
