06.07.2009 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2009 года: "Хлам божий"

Дома у каждого из нас много вещей, от которых было бы неплохо избавиться. Корреспондент «Профиля» попытался расстаться с хламом, накопленным в «тучные» годы. История, начавшаяся как сугубо практическая, к концу превратилась в совершенно метафизическую. У меня есть коллекция блендеров, в которых никогда ничего не смешивали. А еще фильтры для воды, три кухонных комбайна, пара чайников, электрический самовар и несколько тостеров. Еще есть электронож — он может производить тонкую нарезку сырокопченых продуктов, но в деле его никто не видел. Антресоли забиты идиотскими куртками, предназначенными для дрессировки пограничных псов, штанами, а в отдельной коробке еще с горбачевских времен лежит партия женских колготок — товар с темной криминальной историей. Практически весь этот хлам — результат приступов шопоголизма, которым в моей семье лечатся от депрессии. Схватив пару блендеров, электронож и колготки, я отправился по комиссионкам.
Комиссионки нашего времени
Занятие это требует терпения. Оказалось, что каждый комиссионный магазин имеет свою придурь: один берет только обувь, второй берет все, но только «брендовое», третий коллекционирует вещи, выпущенные до 1985 года, четвертый заявляет, что он не «комиссионный», а «галерея», в пятом сидят тупо улыбающиеся сонные люди, которым вообще ничего не нужно.
Название «Дамское счастье» воодушевило меня. Я подумал, что мой набор — это и есть одна из разновидностей «дамского счастья». Холодок пробежал по спине, когда я подошел к подвалу на улице Чаянова. «Бутик женской одежды» гласила вывеска, почти полностью скрытая граффити с надписью «Зло».
Это не зло, конечно. Просто тоска. Гардеробная комната, две девушки, которые говорят:
— Не, ну а че, мы принимаем только дизайнерские вещи. Несите Chanel или Louis Vuitton, можем взять леопардовый Dolce & Gabbana, что-нибудь романтичное от Diana fon Ferstenberg.
— А вы для разнообразия возьмите электронож. Или хотя бы колготки.
— Молодой человек, вы понимаете русский язык? Что это за колготки? Нет, ну вы не по адресу. Мы — бутик.
— Почти даром отдам колготки, — настаивал я. — Посмотрите, какой товар. И главное — два десятка в упаковке фабричной, вещь хорошая, добротная — отдаю за бесценок.
— Молодой человек, вы слишком много разговариваете.
Я рассвирепел, споткнулся о скамейку с дизайнерской обувью. На меня полетели жуткие серебряные туфли. Стоили они здесь 5700 рублей.
— А что, надо меньше говорить?
— Да, советую вам говорить поменьше.
Я принял к сведению совет продавщицы. В комиссионке «Бабушка», в высотке на Кудринской, я молча вывалил на стол свои пожитки.
Оказалось, это вовсе не комиссионка, а «галерея».
— Мы против названия «комиссионка», потому что у него дурная, несколько криминальная репутация, — сказала нам владелица «Бабушки» Ольга Юсупова. — И мы не берем на комиссию. И то, что вы предлагаете, взять не можем. Мы занимаемся только стильными вещами эпохи СССР. И, как видите, блендеров нет.
Я опять заговорил о колготках. Я в глубине души сочувствовал блендерам и особенно электроножу — их судьба рисовалась мне в самых мрачных красках.
— Оля, но эти колготки, я уверен, выпущены еще в СССР. У них интересная полукриминальная история…
— А может, мы о чем-то хорошем поговорим? Люди, не выбрасывайте старые вещи. У нашего народа какое-то легкое пренебрежение к бытовым предметам ушедшей эпохи.
Я обмяк, сложил товар. Осмотрелся. Рядом стояли мельхиоровый подстаканник, будильник «Пионер», черный сталинский телефон, латунные масленки, значки с Чебурашкой. Сейчас Ольга мечтает о двух вещицах. Она сказала, что хочет все, связанное с Олимпиадой-80, а также разыскивает железную коробку от монпансье с изображением Белки и Стрелки.
У меня в такой лежат микроскопические елочные советские игрушки. Обещал подарить. Ольга разулыбалась.
— Согласитесь, вещицы сгинувшего, как Атлантида, СССР — это редкости. От настольных ламп до буфетов, от бабушкиных брошек до дедушкиных радиоприемников. Во всех западных странах существует арт-рынок подобных предметов — жесткая каталогизация, то есть вы можете достать с антресолей брошку, пойти в ближайший магазин по профилю, взять каталоги, посмотреть прецеденты продаж, сколько она стоит и достаточно четко ее атрибутировать. Существует обменная среда. У нас почти этого нет — выпущен только каталог «Елочные игрушки СССР» под редакцией господина Белоглазова из Питера.
Юсупова рассказала, что сейчас ценятся пластмассовые очки 60-х годов и старая школьная форма. До меня у «Бабушки» побывала серьезная клиентка, которая купила пять пионерских горнов для вечеринки в стиле «Артек».
Не ценятся только блендеры, колготки и электронож. Я еще побродил по комиссионкам, в одной из них — на Лесной, 1, на Белорусской, — купил виниловую пластинку Оскара Питерсона 1967 года, о которой долго мечтал, и вернулся со своим барахлом домой.
Метафизика барахла
Все дороги ведут в хлам. Сколько ни бей себя по рукам, ни становись ваби-саби, вещи наплывают на тебя, как чудовища. Вещи погребают тебя, как несчастную героиню повести Кобо Абэ «Женщина в песках». Кроме того, вещи заставляют о них думать. Подло вгрызаются тебе в зад или в ребра.
Я позвонил в тюрьму. В колонию общего режима под Калугой. Там сидит мой знакомый Дмитрий.
— Как меняется отношение к вещам там, где их вообще практически нет?
— Да сложно сказать, тем более что они, по большому счету, все черного цвета...
— Дима, я имею в виду не столько тряпки…
— А, ну другое дело. Скажу так — относишься более ответственно. Почти единственная вещь, которая принадлежит здесь мне, — это мой сотовый. Для того чтобы его пронести — надо подкупать охрану, искать, через кого это можно сделать, анализировать, присматриваться. Так, кроме того, его в любой момент могут отобрать на шмоне. И здесь начинается такая история. Телефон уже становится больше, чем телефон, — как поэт в России. Что я имею в виду? Идет шмон. Нашли трубку. Что делать? Отберут по-любому. Сломают, симку отдадут. Симку отдают самые даже поганые несговорчивые менты. И что, безропотно отдать вещь? Но тогда это может вызвать вопросы у блатных. Дело в том, что я бы мог отдать сотовый на общак. Но этого не сделал. Это твой выбор, никто тебя не заставляет отдавать на общак. Просто если отдашь — это плюс тебе. Но я не отдал. И вот поэтому нельзя «красным» по своей воле ничего вручать. Лучше просто разбить его своими руками на глазах у охраны. Но это сделать очень тяжело — пойми меня, это единственный предмет, который здесь твой. Это как выколоть себе глаз.
После разговора с Дмитрием я уже отказался от идеи получить за свое барахло какую-то денежную компенсацию. В Интернете есть ресурсы бесплатного обмена вещами. Возьму в дар — отдам даром. Эти порталы шумно стартовали, но сейчас притихли. А происходит вот что: наши люди в дар предлагают коробку цветных карандашей, а принимают только усилители, студийные мониторы и антикварные пишущие машинки времен Томаса Манна.
— Если вы посмотрите на колонку «Отдам даром», она заполнена предложениями взять в Махачкале набор из граненых стаканов или забрать из Марьино сломанное автомобильное детское кресло, — рассказывает Евгений Сичкин, владелец одного из известных обществ бесплатного обмена бытовыми предметами. — Но если появляется что-то ценное — типа студийной японской катушечной деки, — что начинается! Грызня и свалка — так что человек уже сам не рад и не понимает, кому из этой толпы он нужен больше.
Я честно написал в форум про блендер и электронож. Позвонили три человека за пару дней. Одному смертельным образом нужен электронож, но человек живет в Самаре. Настаивает, чтобы я потратил полдня на то, чтобы отправить ему посылку. Второй звонивший поинтересовался блендером. Что-то его смутило в описании товара. Ему нужен был, оказывается, новый — не распечатанный, едва ли не на гарантии. Третий обещал взять колготки и растворился.
Под моим окном стоит большая помойка. Два приветливых контейнера под навесом. Все это время она звала меня. Может, это и правда лучший выход. Звонок философу Александру Дугину.
— У вас так все происходит потому, что вещи становятся все более и более эфемерными. Почитайте дневники Рильке начала ХХ века, он пишет там, что американцы всеми этими новыми вещами убивают старые добрые вещи традиционной Европы. Модернизация превратила вещи исключительно в функциональные объекты. Старые, нефункциональные вещи я называю вещими. Тарелка, которая висит у меня сейчас перед глазами на стене, или статуэтка на столе. А соковыжималки и у меня есть в большом количестве, при этом я не помню, чтобы кто-то из них выжимал сок. {PAGE}
Дугин ошеломил меня. По его мнению, нести вещи на свалку — дело бесперспективное. Потому что свалки у всех у нас дома.
— Моя соковыжималка — это симулякр. Причем такими соковыжималками забиты современные российские дома. На них невозможно смотреть в силу их сугубой функциональности. Можно ли наслаждаться видом стиральной машины? Или соковыжималки? Наши жилища завалены этим бессмысленным малофункциональным барахлом. Я думаю, это не общество потребления на самом деле, а общество утраты вещей, когда вместо вещей мы получаем векселя. Это общество осоловения. Даже убить за эти вещи не могут. Вы представляете, чтобы соседа убили за соковыжималку? В ней же нет ничего ни смертельного, ни фундаментального. В ней нет даже зла. Это билет на представление, которого никогда не будет. Вы никогда ничего не выжимали из первой соковыжималки, а покупаете вторую. У современного россиянина нет вещей. Есть хлам.
— Так что с ним в итоге делать? Куда выбросить?
— Очень важный вопрос. Ведь эти вещи, стоящие в квартирах, — их уже выбросили. Наши дома и есть свалки. Когда мы пытаемся сказать: ну-ка отнесу я их куда-нибудь — сталкиваешься с проблемой: они никому не нужны. Тебя никто не пустит на порог с четырьмя идиотскими соковыжималками. Своих немало. Получается, что приобретаемые вещи нами покупаются из жалости. А если вы несете их на помойку — то просто из одной помойки перемещаете в другую.
Моим вещам некуда деться. Я выяснил, что и колготки, и электронож — несчастные симулякры. Это подделки под вещи, субституты вещей, которые выбросили в мою квартиру. И все. Я в отчаянии, что меня обманули, что мой дом превращен в свалку — и я сам часть этой свалки. Я схватил катушечный магнитофон, на который когда-то записывал вой «Радио Свобода» и потащил к помойке. Лет двадцать назад я думал только об этом магнитофоне. Мечтал. Он снился мне. Теперь я тащу на свалку эту груду железа весом в
26 килограммов. Но я оплакивал не ее. Грустил не об этом совковом предмете. Я оплакивал себя. Подходя к контейнеру, понимаешь, насколько ты жалок в своих желаниях. Как глупо было мечтать и обливаться слезами двадцать лет назад о том, что спустя пару секунд полетит на свалку. И самое страшное — все, что я хочу сейчас, — точно так же превратиться в тлен году в 2029-м. Катушечник падает на куклу — продавливает ей голову и пластмассовое тело. Рядом — чей-то дикой расцветки диван. Разбитая телевизионная трубка. Свалка — интимное место. Это как если бы Геннадий Зюганов повсюду с собой носил бородавку, которую ему срезали со лба пару лет назад.
— Поэтому мы советуем избавляться от вещей только самим, — говорит «Профилю» психолог Владимир Любаров. Любаров вел тренинги избавления от домашнего хлама. — Всегда выбрасывайте любимые вещи сами. Потому что в каком-то смысле это траурная процессия. Вы же не пошлете на похороны дедушки вместо себя коллегу по офису.