Архивная публикация 2003 года: "Хроническая война"
Время от времени всякого нормального русского человека -- не важно, политик он или шахтер, -- посещает странное чувство неадекватности мира: человек вкладывает в его переустройство бездну сил и времени, он все делает вроде бы правильно -- как в книжках прочитал или как подсказали опытные жители благополучных стран, но мир не хочет меняться, он остается враждебным и неуютным, и здесь -- в этом ощущении бесполезности затраченных усилий -- исток специфической русской "тоски", множества человеческих трагедий и просто бытовых драм.Конкурс проектов
Пятнадцать лет даже вялотекущих реформ изменили Россию радикально, но большинству ее населения кажется, что перемены эти не пошли ей на пользу. Поэтому каждый предвыборный год -- это какой-то растянутый во времени страшный суд: по-настоящему никто не знает "мнения народа", зато всякий политик или не чуждый политике журналист пытается его или угадать, или -- что бывает чаще и что сделать легче -- "назначить".
Разворачивается некий "конкурс проектов" обустройства страны, среди этих проектов случаются и грамотные, и бездарные, но до сих пор не было ни одного, способного -- вокруг дела или вокруг человека -- объединить вот уже второй век расколотую нацию.
Россия никак не может выйти из состояния перманентной гражданской войны, потому что никто и никогда не ставил перед ней такой простой и ясной задачи. Эта война уже побывала всякой -- и "горячей", и "холодной", она унесла бездну невосполнимой национальной энергии. Число ее инвалидов измеряется десятками миллионов, и поколение за поколением с какой-то непонятной остальному миру обреченностью встают на место "борцов", которые устали и выдохлись.
Думая об этом, начинаешь хвататься за любые исторические примеры: ну вот, была же гражданская война в Штатах, была в Испании, была в Китае -- что такого особенного они сделали, чтобы очнуться от братоубийственного кошмара и прийти в чувство, то есть воссоединиться в качестве нации?
Ответ только один: они не побоялись увидеть трезвыми глазами национальное подсознание, не побоялись в свое время признаться себе, что больны и, значит, надо лечиться.
Война -- род болезни, и нужно политическое мужество, чтобы поставить диагноз и выписать, фигурально выражаясь, рецепт.
История болезни
Какие бывают войны?
Грубо классифицируя, можно сказать, что войны бывают первые и последние. Из огня первых рождаются нации и государства, их символика, мифология, эпос. В чаду последних нации и государства гибнут, разлагаются, в них извращаются некогда священные символы и мифы.
А еще бывают войны хронические -- их течение действительно напоминает течение болезни, вызванной каким-нибудь стойким и постоянно мутирующим вирусом.
Кратковременные, но резкие обострения могут сменяться здесь долгими периодами компенсации, иногда даже кажется, что больной окончательно выздоровел, но вирус никуда не уходит из крови -- он просто меняется, готовясь к новому и всегда неожиданному обострению.
Наша гражданская война из этих, хронических.
В кровеносной системе России и до большевиков было достаточно всевозможных паразитов, но они в далеком 1917-м сделали ей совсем уж сногсшибательную инъекцию. Этот вирус оказался страшнее многих иных потому, что выращивали его с абстрактной любовью к человечеству, с верой в конечную справедливость и счастливое будущее.
Однако в ядро его были заложены ненависть, насилие, презрение к праву и достоинству личности.
Скучно описывать этапы российской болезни: как и положено, людоедские времена сменялись относительно вегетарианскими, но вегетарианцы-то прекрасно помнили, как были людоедами, и считали своим долгом передать этот ценный опыт своим детям.
Так, поколение за поколением, выводился тип человека, способного не только жить и выжить, но и сделать кое-какую карьеру в перманентно воюющей России.
Этот человек не верит никому, кроме себя самого и очень узкого круга "своих"; он не способен вступать ни в какие союзы с подобными себе, кроме тактических, но и вступив в такой союз, не считает это обязательством; он старается не иметь совсем никаких убеждений, чтобы было легче "колебаться вместе с линией партии"; он считает, как тот крестьянин в фильме "Чапаев", что красные и белые "грабют" примерно одинаково, да и сам не упустит удобного случая пограбить; он не вдумывается в смысл приказов "сверху" и просьб "снизу", но при возможности старается не исполнять ни те, ни другие; он не верит в поступательный ход истории, он убежден, что она движется по замкнутому кругу, и потому всегда готов к возвращению того, что уже было.
Можно еще на несколько страниц растянуть описание этого продукта хронической гражданской войны, можно даже оптимистически добавить, что далеко не все у нас такие. Но потом все равно придется признать, что и наш политический класс, и разнообразные "элиты" на три четверти состоят именно из таких людей.
Перераспределение
Любимое их занятие -- бесконечный процесс перераспределения всего, до чего они успели (то есть до чего мы им позволили) дорваться: денег, власти, влияния, природных ресурсов, министерств и кабинетов.
Левые вот уже лет десять вяло рассказывают своему электорату, как некие самозванцы, непонятно откуда взявшиеся, "распродают" Россию, но это наигранный пафос. Электорат, даже левый, не так уж безнадежно глуп и не может не понимать: и продать Россию эти люди не умеют с выгодой для себя, не говоря уж о безмолвствующем "народе".
Зато они в высшей степени профессионально продуцируют ощущение тревоги и неуверенности в завтрашнем дне, потому что только в атмосфере общественной неуверенности, некой шаткости и как бы временности всего государственного здания способны сохранить власть.
По данным разнообразных социологических опросов, россияне больше всего боятся заболеть, потерять работу, потерять сбережения, стать жертвой уличной и неуличной преступности, террористического акта и много чего еще.
Если задуматься, большая часть этого списка составляет неизбежный фон жизни человека в любой, даже самой благоустроенной стране, а оставшаяся часть -- события, по закону больших чисел маловероятные. И потому законные эти страхи в нормальных странах не насыщают психическую атмосферу полуподавленной истерией, не превращают большую часть населения в латентных неврастеников, как это происходит почему-то у нас.
В чем же дело? Может, и вправду генетика виновата, пресловутый "национальный характер"? Может, у нас за последние сто лет накопилось слишком много отрицательного опыта? Кровавая история давит на психику?
Оно конечно, и характер, и опыт, и история. Но у нас миллионы людей без всякого характера, с довольно причудливой генетикой, с весьма слабым представлением об отечественной истории. Значит, главный генератор наших страхов и тревог проще и ближе, чем это может показаться.
Два источника
В сущности, в России два главных источника общественного беспокойства. Во-первых, это государство в любом своем проявлении -- от муниципального клерка до премьер-министра. Во-вторых, средства массовой коммуникации, то есть количество и качество потребляемой нами с их помощью информации.
Ну, с государством все более или менее понятно. Первые лет пять после перестройки государства у нас не то чтобы вообще не было, нет -- оно просто занималось какими-то малопонятными простым смертным внутренними делами: что-то там все время перетряхивали и делили. Жизнь у них шла такая бурная, что было, видать, не до населения -- какой-то внешний порядок держался на чистой инерции, и низовой государственный слой, то есть чиновники, милиция, армия, выглядели нищими, бессильными и жалкими, ничего не решали, старались поменьше светиться. И это, разумеется, вызывало величайшее беспокойство большинства, которое почувствовало себя беззащитным и спасалось от страха за железными дверьми. И было от чего спасаться -- свято место пусто не бывает.
Несколько очухавшись, оглядевшись, завершив первичное перераспределение, государство приступило к решительным действиям, то есть вляпалось в первую чеченскую войну, с треском проигранную.
Стал закрепляться условный рефлекс -- всякое действие государства казалось теперь чревато некомпетентностью, позором, неудачей, бессмысленными жертвами. Всякий указ и закон порождал беспокойство.
Казалось, что государство едва ли не своими руками создало себе сознательных врагов, борьба с которыми стала предлогом для усиления его полицейской составляющей. Именно тогда милиционер с автоматом на мирной улице стал типичным персонажем, а всякие облавы, шмоны, "выемки документов" и прочие лихие полицейские мероприятия (большей частью малополезные) -- чуть ли не ежедневным шоу.
При этом государство не становилось сильнее -- собственноручно выращенных "олигархов" оно боялось, зато на мирного беззащитного обывателя и мелкого коммерсанта стало давить все сильнее и сильнее, все чаще и чаще заглядывало к ним в кошелек. Процесс этот идет по нарастающей уже несколько лет, и один из его промежуточных парадоксальных итогов -- восприятие большинством милицейского патруля как фактора дополнительной опасности.
Обыватель не верит, что эти люди в форме его защищают. Ему кажется, что они на него охотятся, и по крайней мере в пятидесяти процентах случаев он прав.
Из этого следует что? Представителей государства в форме и без формы вокруг нас становится все больше и больше -- психологический фон жизни все тревожней и тревожней. Что тут можно посоветовать в духе Дейла Карнеги, вспоминая его учебник для жизнерадостных дебилов "Как перестать беспокоиться и начать жить"?
Почти что ничего.
Держаться подальше от государства? Делать это все труднее и труднее, поскольку оно постоянно расширяет сферу своего присутствия в нашей жизни. Карнеги, помнится, советовал "примиряться с неизбежным". Однако легко примиряться, когда неизбежное -- это что-то высокое, то есть любовь, судьба, смерть. А когда перед тобой продажный чиновник или садист-милиционер, чувствуешь себя, смиряясь, полным ничтожеством, чего им всем, похоже, и надо.
Ну, хорошо, а чем же виноваты наши свободные СМИ? Ведь они, кажется, без устали борются за наши права с коррумпированным государством?
Вот эти, которые особенно усердно борются, самые опасные для душевного здоровья и есть. Механизм их действия до изумления прост.
Мы уже смирились с тем, что два из трех шагов государства -- куда-то в сторону от наших интересов и нашей безопасности. Мы уже привыкли тревожно вздрагивать на каждый государственный чих и соображать, что же на этот раз хотят у нас отнять. Самые нормальные из нас справедливо считают, что все это происходит большей частью от интеллектуальной недостаточности, то бишь попросту глупости многих государственных людей.
Это сильная позиция, с ее помощью можно сберечь какие-то остатки душевного спокойствия: плохо, что государство глупое, хорошо, что я такой умный и это понимаю. Но вот включаю я какой-нибудь телеканал или разворачиваю газету и с ужасом вижу, что все не так просто: совершив ту или иную глупость, государство, оказывается, делает первый сильный ход в хитроумной, заранее спланированной игре.
Все последующие ходы и выходы телеведущий или журналист раскрывают мне так уверенно, словно сами участвовали в их планировании. Я моментально оказываюсь в слабой позиции, то есть позиции дурака, который не увидел за типовой глупостью дальнего коварного умысла. Я тревожно вглядываюсь в простые, открытые лица нашей политической "элиты" и думаю со страхом: "Надо же, а на вид не скажешь, что они там все такие изощренные Макиавелли. Плохи наши дела". Иногда кажется, что журналисты от своей интеллектуальной щедрости прямо-таки дарят простоватому правительству сверхценные идеи. И когда вдруг (редко-редко) журналист-прорицатель оказывается прав, остаешься в подозрении, что он-то как раз и виноват -- ибо подсказал.
Борющиеся за наши права СМИ свято убеждены, что чем хуже -- тем лучше. Из этого убеждения вытекает тоже очень простая технология воздействия на наши мозги. Прием этот я бы назвал "эхо". Ну, например, всем известно, что наших журналистов в Чечне -- и проправительственных, и антиправительственных -- кормят информацией из одних рук и дальше Ханкалы не очень-то пускают. Между тем одна и та же информация на разных каналах подается нам по-разному.
Предположим, на окраине Грозного боевики устроили засаду, обстреляли колонну, пришлось вызывать вертолеты, в итоге -- пятеро раненых с федеральной стороны. Проправительственный канал ОРТ тупо транслирует то, что его корреспонденту сказали: бой продолжался около часа. Потом Евгений Киселев в "Итогах" драматически декламирует тот же текст и говорит: бой продолжался более двух часов. На прямую связь вызывается корреспондент, скучающий в Ханкале, его заставляют повторить то же самое на фоне таинственной темноты с огоньками. Корреспонденту никак не удается впасть в возвышенный тон, а картинка за его спиной хоть и таинственная, но на передовую все-таки мало похожа, он мямлит и говорит между прочим: бой продолжался почти полтора часа. Так сколько же продолжался бой на самом деле? Этого никто никогда не узнает. Да и зачем? Потребителя информации заведомо исключают из игры, в которую играют государство и "оппозиционные" ему СМИ. Потребителя считают заведомым идиотом, который нуждается не в спокойной информации для самостоятельного усвоения, а в готовой пилюле -- сладкой или горькой, в зависимости от целей информационных противников. А еще лучше -- пусть тревожится и гадает.
Ну да Бог с ней, с Чечней, -- из этой ситуации давно уже выжато все возможное и невозможное для понижения тонуса обывателя.
Но вот такая совершенно объективная штука, как высокие цены на нефть и отчасти связанный с ними промышленный рост. Все комментарии, какие мы слышим по этому поводу уже года три-четыре, выдержаны в тревожной тональности и сводятся к гаданиям, когда же цены наконец упадут, а рост прекратится. То, что это неминуемо произойдет в самое ближайшее время, даже не обсуждается. Я бы мог малодушно порадоваться -- мол, хоть день, да наш! Но меня сурово обрывают: рано радуешься, и добавляют библейское: "И это пройдет".
Нет, решительно меня считают идиотом, которого выгодно держать в постоянной неизбывной тревоге. Мое душевное здоровье и связанная с ним производительность труда никому не интересны и не нужны, зато мои страхи и тревоги сильно помогают мной манипулировать.
Словом, рано или поздно я призываю "чуму на оба ваших дома" и впадаю в полный пофигизм. Это позволяет сохранить кое-какое человеческое достоинство и нравственный покой, но обрекает на что-то вроде социального одиночества. Так наше общество потихоньку атомизируется, и гражданская война никак не кончается.
Время от времени всякого нормального русского человека -- не важно, политик он или шахтер, -- посещает странное чувство неадекватности мира: человек вкладывает в его переустройство бездну сил и времени, он все делает вроде бы правильно -- как в книжках прочитал или как подсказали опытные жители благополучных стран, но мир не хочет меняться, он остается враждебным и неуютным, и здесь -- в этом ощущении бесполезности затраченных усилий -- исток специфической русской "тоски", множества человеческих трагедий и просто бытовых драм.Конкурс проектов
Пятнадцать лет даже вялотекущих реформ изменили Россию радикально, но большинству ее населения кажется, что перемены эти не пошли ей на пользу. Поэтому каждый предвыборный год -- это какой-то растянутый во времени страшный суд: по-настоящему никто не знает "мнения народа", зато всякий политик или не чуждый политике журналист пытается его или угадать, или -- что бывает чаще и что сделать легче -- "назначить".
Разворачивается некий "конкурс проектов" обустройства страны, среди этих проектов случаются и грамотные, и бездарные, но до сих пор не было ни одного, способного -- вокруг дела или вокруг человека -- объединить вот уже второй век расколотую нацию.
Россия никак не может выйти из состояния перманентной гражданской войны, потому что никто и никогда не ставил перед ней такой простой и ясной задачи. Эта война уже побывала всякой -- и "горячей", и "холодной", она унесла бездну невосполнимой национальной энергии. Число ее инвалидов измеряется десятками миллионов, и поколение за поколением с какой-то непонятной остальному миру обреченностью встают на место "борцов", которые устали и выдохлись.
Думая об этом, начинаешь хвататься за любые исторические примеры: ну вот, была же гражданская война в Штатах, была в Испании, была в Китае -- что такого особенного они сделали, чтобы очнуться от братоубийственного кошмара и прийти в чувство, то есть воссоединиться в качестве нации?
Ответ только один: они не побоялись увидеть трезвыми глазами национальное подсознание, не побоялись в свое время признаться себе, что больны и, значит, надо лечиться.
Война -- род болезни, и нужно политическое мужество, чтобы поставить диагноз и выписать, фигурально выражаясь, рецепт.
История болезни
Какие бывают войны?
Грубо классифицируя, можно сказать, что войны бывают первые и последние. Из огня первых рождаются нации и государства, их символика, мифология, эпос. В чаду последних нации и государства гибнут, разлагаются, в них извращаются некогда священные символы и мифы.
А еще бывают войны хронические -- их течение действительно напоминает течение болезни, вызванной каким-нибудь стойким и постоянно мутирующим вирусом.
Кратковременные, но резкие обострения могут сменяться здесь долгими периодами компенсации, иногда даже кажется, что больной окончательно выздоровел, но вирус никуда не уходит из крови -- он просто меняется, готовясь к новому и всегда неожиданному обострению.
Наша гражданская война из этих, хронических.
В кровеносной системе России и до большевиков было достаточно всевозможных паразитов, но они в далеком 1917-м сделали ей совсем уж сногсшибательную инъекцию. Этот вирус оказался страшнее многих иных потому, что выращивали его с абстрактной любовью к человечеству, с верой в конечную справедливость и счастливое будущее.
Однако в ядро его были заложены ненависть, насилие, презрение к праву и достоинству личности.
Скучно описывать этапы российской болезни: как и положено, людоедские времена сменялись относительно вегетарианскими, но вегетарианцы-то прекрасно помнили, как были людоедами, и считали своим долгом передать этот ценный опыт своим детям.
Так, поколение за поколением, выводился тип человека, способного не только жить и выжить, но и сделать кое-какую карьеру в перманентно воюющей России.
Этот человек не верит никому, кроме себя самого и очень узкого круга "своих"; он не способен вступать ни в какие союзы с подобными себе, кроме тактических, но и вступив в такой союз, не считает это обязательством; он старается не иметь совсем никаких убеждений, чтобы было легче "колебаться вместе с линией партии"; он считает, как тот крестьянин в фильме "Чапаев", что красные и белые "грабют" примерно одинаково, да и сам не упустит удобного случая пограбить; он не вдумывается в смысл приказов "сверху" и просьб "снизу", но при возможности старается не исполнять ни те, ни другие; он не верит в поступательный ход истории, он убежден, что она движется по замкнутому кругу, и потому всегда готов к возвращению того, что уже было.
Можно еще на несколько страниц растянуть описание этого продукта хронической гражданской войны, можно даже оптимистически добавить, что далеко не все у нас такие. Но потом все равно придется признать, что и наш политический класс, и разнообразные "элиты" на три четверти состоят именно из таких людей.
Перераспределение
Любимое их занятие -- бесконечный процесс перераспределения всего, до чего они успели (то есть до чего мы им позволили) дорваться: денег, власти, влияния, природных ресурсов, министерств и кабинетов.
Левые вот уже лет десять вяло рассказывают своему электорату, как некие самозванцы, непонятно откуда взявшиеся, "распродают" Россию, но это наигранный пафос. Электорат, даже левый, не так уж безнадежно глуп и не может не понимать: и продать Россию эти люди не умеют с выгодой для себя, не говоря уж о безмолвствующем "народе".
Зато они в высшей степени профессионально продуцируют ощущение тревоги и неуверенности в завтрашнем дне, потому что только в атмосфере общественной неуверенности, некой шаткости и как бы временности всего государственного здания способны сохранить власть.
По данным разнообразных социологических опросов, россияне больше всего боятся заболеть, потерять работу, потерять сбережения, стать жертвой уличной и неуличной преступности, террористического акта и много чего еще.
Если задуматься, большая часть этого списка составляет неизбежный фон жизни человека в любой, даже самой благоустроенной стране, а оставшаяся часть -- события, по закону больших чисел маловероятные. И потому законные эти страхи в нормальных странах не насыщают психическую атмосферу полуподавленной истерией, не превращают большую часть населения в латентных неврастеников, как это происходит почему-то у нас.
В чем же дело? Может, и вправду генетика виновата, пресловутый "национальный характер"? Может, у нас за последние сто лет накопилось слишком много отрицательного опыта? Кровавая история давит на психику?
Оно конечно, и характер, и опыт, и история. Но у нас миллионы людей без всякого характера, с довольно причудливой генетикой, с весьма слабым представлением об отечественной истории. Значит, главный генератор наших страхов и тревог проще и ближе, чем это может показаться.
Два источника
В сущности, в России два главных источника общественного беспокойства. Во-первых, это государство в любом своем проявлении -- от муниципального клерка до премьер-министра. Во-вторых, средства массовой коммуникации, то есть количество и качество потребляемой нами с их помощью информации.
Ну, с государством все более или менее понятно. Первые лет пять после перестройки государства у нас не то чтобы вообще не было, нет -- оно просто занималось какими-то малопонятными простым смертным внутренними делами: что-то там все время перетряхивали и делили. Жизнь у них шла такая бурная, что было, видать, не до населения -- какой-то внешний порядок держался на чистой инерции, и низовой государственный слой, то есть чиновники, милиция, армия, выглядели нищими, бессильными и жалкими, ничего не решали, старались поменьше светиться. И это, разумеется, вызывало величайшее беспокойство большинства, которое почувствовало себя беззащитным и спасалось от страха за железными дверьми. И было от чего спасаться -- свято место пусто не бывает.
Несколько очухавшись, оглядевшись, завершив первичное перераспределение, государство приступило к решительным действиям, то есть вляпалось в первую чеченскую войну, с треском проигранную.
Стал закрепляться условный рефлекс -- всякое действие государства казалось теперь чревато некомпетентностью, позором, неудачей, бессмысленными жертвами. Всякий указ и закон порождал беспокойство.
Казалось, что государство едва ли не своими руками создало себе сознательных врагов, борьба с которыми стала предлогом для усиления его полицейской составляющей. Именно тогда милиционер с автоматом на мирной улице стал типичным персонажем, а всякие облавы, шмоны, "выемки документов" и прочие лихие полицейские мероприятия (большей частью малополезные) -- чуть ли не ежедневным шоу.
При этом государство не становилось сильнее -- собственноручно выращенных "олигархов" оно боялось, зато на мирного беззащитного обывателя и мелкого коммерсанта стало давить все сильнее и сильнее, все чаще и чаще заглядывало к ним в кошелек. Процесс этот идет по нарастающей уже несколько лет, и один из его промежуточных парадоксальных итогов -- восприятие большинством милицейского патруля как фактора дополнительной опасности.
Обыватель не верит, что эти люди в форме его защищают. Ему кажется, что они на него охотятся, и по крайней мере в пятидесяти процентах случаев он прав.
Из этого следует что? Представителей государства в форме и без формы вокруг нас становится все больше и больше -- психологический фон жизни все тревожней и тревожней. Что тут можно посоветовать в духе Дейла Карнеги, вспоминая его учебник для жизнерадостных дебилов "Как перестать беспокоиться и начать жить"?
Почти что ничего.
Держаться подальше от государства? Делать это все труднее и труднее, поскольку оно постоянно расширяет сферу своего присутствия в нашей жизни. Карнеги, помнится, советовал "примиряться с неизбежным". Однако легко примиряться, когда неизбежное -- это что-то высокое, то есть любовь, судьба, смерть. А когда перед тобой продажный чиновник или садист-милиционер, чувствуешь себя, смиряясь, полным ничтожеством, чего им всем, похоже, и надо.
Ну, хорошо, а чем же виноваты наши свободные СМИ? Ведь они, кажется, без устали борются за наши права с коррумпированным государством?
Вот эти, которые особенно усердно борются, самые опасные для душевного здоровья и есть. Механизм их действия до изумления прост.
Мы уже смирились с тем, что два из трех шагов государства -- куда-то в сторону от наших интересов и нашей безопасности. Мы уже привыкли тревожно вздрагивать на каждый государственный чих и соображать, что же на этот раз хотят у нас отнять. Самые нормальные из нас справедливо считают, что все это происходит большей частью от интеллектуальной недостаточности, то бишь попросту глупости многих государственных людей.
Это сильная позиция, с ее помощью можно сберечь какие-то остатки душевного спокойствия: плохо, что государство глупое, хорошо, что я такой умный и это понимаю. Но вот включаю я какой-нибудь телеканал или разворачиваю газету и с ужасом вижу, что все не так просто: совершив ту или иную глупость, государство, оказывается, делает первый сильный ход в хитроумной, заранее спланированной игре.
Все последующие ходы и выходы телеведущий или журналист раскрывают мне так уверенно, словно сами участвовали в их планировании. Я моментально оказываюсь в слабой позиции, то есть позиции дурака, который не увидел за типовой глупостью дальнего коварного умысла. Я тревожно вглядываюсь в простые, открытые лица нашей политической "элиты" и думаю со страхом: "Надо же, а на вид не скажешь, что они там все такие изощренные Макиавелли. Плохи наши дела". Иногда кажется, что журналисты от своей интеллектуальной щедрости прямо-таки дарят простоватому правительству сверхценные идеи. И когда вдруг (редко-редко) журналист-прорицатель оказывается прав, остаешься в подозрении, что он-то как раз и виноват -- ибо подсказал.
Борющиеся за наши права СМИ свято убеждены, что чем хуже -- тем лучше. Из этого убеждения вытекает тоже очень простая технология воздействия на наши мозги. Прием этот я бы назвал "эхо". Ну, например, всем известно, что наших журналистов в Чечне -- и проправительственных, и антиправительственных -- кормят информацией из одних рук и дальше Ханкалы не очень-то пускают. Между тем одна и та же информация на разных каналах подается нам по-разному.
Предположим, на окраине Грозного боевики устроили засаду, обстреляли колонну, пришлось вызывать вертолеты, в итоге -- пятеро раненых с федеральной стороны. Проправительственный канал ОРТ тупо транслирует то, что его корреспонденту сказали: бой продолжался около часа. Потом Евгений Киселев в "Итогах" драматически декламирует тот же текст и говорит: бой продолжался более двух часов. На прямую связь вызывается корреспондент, скучающий в Ханкале, его заставляют повторить то же самое на фоне таинственной темноты с огоньками. Корреспонденту никак не удается впасть в возвышенный тон, а картинка за его спиной хоть и таинственная, но на передовую все-таки мало похожа, он мямлит и говорит между прочим: бой продолжался почти полтора часа. Так сколько же продолжался бой на самом деле? Этого никто никогда не узнает. Да и зачем? Потребителя информации заведомо исключают из игры, в которую играют государство и "оппозиционные" ему СМИ. Потребителя считают заведомым идиотом, который нуждается не в спокойной информации для самостоятельного усвоения, а в готовой пилюле -- сладкой или горькой, в зависимости от целей информационных противников. А еще лучше -- пусть тревожится и гадает.
Ну да Бог с ней, с Чечней, -- из этой ситуации давно уже выжато все возможное и невозможное для понижения тонуса обывателя.
Но вот такая совершенно объективная штука, как высокие цены на нефть и отчасти связанный с ними промышленный рост. Все комментарии, какие мы слышим по этому поводу уже года три-четыре, выдержаны в тревожной тональности и сводятся к гаданиям, когда же цены наконец упадут, а рост прекратится. То, что это неминуемо произойдет в самое ближайшее время, даже не обсуждается. Я бы мог малодушно порадоваться -- мол, хоть день, да наш! Но меня сурово обрывают: рано радуешься, и добавляют библейское: "И это пройдет".
Нет, решительно меня считают идиотом, которого выгодно держать в постоянной неизбывной тревоге. Мое душевное здоровье и связанная с ним производительность труда никому не интересны и не нужны, зато мои страхи и тревоги сильно помогают мной манипулировать.
Словом, рано или поздно я призываю "чуму на оба ваших дома" и впадаю в полный пофигизм. Это позволяет сохранить кое-какое человеческое достоинство и нравственный покой, но обрекает на что-то вроде социального одиночества. Так наше общество потихоньку атомизируется, и гражданская война никак не кончается.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
