Архивная публикация 2003 года: "Индекс цитирования"
У великого русского историографа Николая Михайловича Карамзина вот уже третий век держится очень даже приличный индекс цитирования. Причем обеспечивает его не многотомная "История государства Российского", а одно-единственное словцо, брошенное им, должно быть, в сердцах. За границей классика спросили, что делается в России, и он ответил любопытным раз и навсегда: "Воруют..." С тех пор прошло больше двухсот лет, устарела карамзинская "История", забыты все его стихи и рассказы, но "воруют" -- бессмертно и крылато. Потому что действительно воруют...Вечный вопрос
Так что Карамзин, в сущности, создал две "Истории государства Российского" -- парадную и, так сказать, для повседневного пользования. И наверняка по нескольку сотен экземпляров первой уворовывали из типографии с каждого тиража...
Сколько веков в России воровали, столько и мучились сакраментальным вопросом: "Почему?" Я тут на днях зашел в Интернет и засунул в поисковую машину этот волнующий вопрос в самой простодушной формулировке: "Почему в России воруют?" Через секунду Rambler мне выдал: "Найдено -- сайтов 5910, документов 32 968". Ну, решил я, если на такой простой вопрос современники дают тридцать тысяч ответов, значит, ответа на него до сих пор нет. А потому закрыл поисковое окошко и стал думать сам.
Чтобы не свихнуться, сферу размышлений сразу же ограничил: ну не интересуют меня, к примеру, профессиональные воры и грабители. С ними как раз все просто -- работа у людей такая, а потому и с мотивацией все в порядке. Профессии этой всерьез учатся, всю жизнь повышают квалификацию, а значит, настоящих мастеров в проценте к населению очень немного. Вот тут на днях Министерство труда сообщило, что численность работников высшей квалификации в России составляет 5% от экономически активного населения -- столько же, думаю, у нас и профессиональных воров от числа тех, к чьим рукам систематически что-то прилипает.
Кстати, однажды мне пришлось побывать в роли воровского "учебного пособия": зашел как-то в ГУМ, а на плече висела у меня сумка с кармашками на молниях. И чуть ли не у входа приклеились ко мне двое: мужик лет тридцати пяти и мальчонка лет шестнадцати. Наклонился я над витриной и тут же почувствовал за спиной какое-то молниеносное движение -- словно бы воздух чуть колыхнулся. Оглядываюсь -- спутники мои в пяти метрах от меня, прилежно разглядывают витрину. Осторожно скашиваю глаза на сумку: так и есть -- молния на одном из кармашков расстегнута. "Черт с ней! -- подумал. -- Все равно в кармашках ничего нет". Пошел дальше как ни в чем не бывало, уже не оглядываясь, чтобы воры не поняли, что я их вычислил. Уж насчет большой-то молнии я был совершенно спокоен -- ее вечно заедало.
У следующей витрины, над которой я наклонился, акция повторилась: второй кармашек расстегнут. "Бедняги, -- подумал я, -- в два приема ничего не нашли, а на третий вообще будет полный облом. Нервная работа!" Но следующего их шага я, к стыду своему, не предвидел. Да и кто бы о таком догадался? Не стали они возиться с основной молнией -- даром она не была им нужна! Покосившись после третьего молниеносного налета на сумку, я увидел один из кармашков... застегнутым! Вот уж тут я рассмеялся чуть ли не в голос: до меня наконец дошло, что меня вовсе не обокрасть хотят, на мне и моей несчастной сумке просто учатся красть. У подростка что-то вроде практики в полевых условиях, а тот, что постарше, -- "инструктор".
Такие воры интересуют меня ровно в той степени, в какой и другие узкие специалисты, работающие в далеких от моего понимания сферах народного хозяйства.
Интересно, напротив, воровство массовое, ставшее стереотипом поведения миллионов самых обыкновенных людей и поэтому приметой повседневного быта, как пьянство или курение.
Толкаются
А массовое, бытовое явление легче всего понять, вглядевшись во что-нибудь такое же широкораспространенное и бытовое, но чуть попроще и поестественней. То есть что-то настолько естественное и привычное, что его давно уже не замечают. В сущности, ведь все массовые явления в жизни нации имеют, как правило, некий общий источник и причину.
Так вот, доведись мне отвечать на вопрос, заданный Карамзину, я добавил бы к каноническому тексту: "Толкаются..."
Вот загадка для больших умов: почему в стране, которая гордится своими просторами, так тесно и неудобно жить? Почему всякое более-менее серьезное перемещение в пространстве сопряжено здесь с неминуемым, многократным и не всегда безопасным соприкосновением с ближними?
Все я знаю про перенаселенность больших городов, про вечную нехватку вагонов, автобусов и прочих запчастей. Но Бог дал мне редкую и чрезвычайно ценимую мною возможность пользоваться общественным транспортом в те часы, когда даже на самых суетных центральных станциях метро останавливают будто бы "лишние" эскалаторы. И в автобусах, и в метро я езжу относительно комфортно, однако все равно едва ли не каждый день приобретаю синяк или шишку, чищу изгвазданную современниками одежду и обувь и спрашиваю себя в изумлении: в чем дело? Почему вон тот благообразного вида мужчина, обходя меня в пустом и просторном вагоне метро, саданул-таки мне крепким локтем по беззащитному позвоночнику? А почему эта хрупкая девушка с томиком Бориса Акунина в руках, смирно сидевшая передо мною (стоявшим) две остановки, вдруг резко вскочила, нанеся мне классический удар теменем в подбородок? Почему юный спортсмен с неглупым лицом решил войти в вагон именно в том месте довольно широкого дверного проема, где я -- единственный! -- выходил? Почему только после двух безуспешных попыток со взаимным уроном он понял, что можно сделать шаг в сторону и пройти мимо меня?
За что, горько думал я, меня так не любят соотечественники? Однако огляделся повнимательнее и немного успокоился: друг друга они тоже не любят, стало быть, дело не во мне. Дяденька, сместивший мне позвонок, тут же въехал коленкой в чей-то бронированный кейс и упал на сразу три стоявшие в ряд сумки с колесиками. Акунинская девушка, прибалдев, наверное, от соприкосновения с моим подбородком, замешкалась и застряла в сдвинувшихся дверях, из которых ее вышибли доброхоты -- решительным милосердным пинком.
Настигло ли воздаяние юного качка, я заметить не успел, поскольку в этот момент за пуговицу на моем воротнике зацепилась бахромой роскошной шали какая-то стремительно пробегавшая мимо московская Кармен. Чтобы расцепиться, мы воленс-ноленс остановились посреди бегущей к водопою, то бишь, тьфу, к эскалатору толпы и, разумеется, выслушали про себя массу всего интересного. Заглянуть в личико своей невольной визави я так и не смог -- об мою не слишком широкую корму разбивались яростные волны толпы, что как-то отвлекало от суетных эмоций. Простой вопрос: "Что, обойти трудно?" -- возник в голове несколько позже и остался риторическим. При этом все люди, о которых тут шла речь, -- клянусь! -- были трезвы, нормальны, физически здоровы и теоретически благорасположены к окружающим.
Словом, испытывая такое каждый божий день, поневоле впадаешь в тяжелую думу, начинаешь анализировать, сопоставлять, классифицировать, и на выходе этого процесса в конце концов появляются какие-то выводы.
Права вещей
Первое, что я понял: большинство моих соотечественников и современников страдают более или менее серьезными нарушениями координации движений, а также избытком неточно направляемой энергии. И, судя по некоторым историческим источникам, болезни эти давние, можно сказать, наследственные. Вспомните классику: "Шел в комнату, попал в другую" или "Заставь дурака Богу молиться -- он и лоб расшибет".
В каждое свое движение ближние вкладывают некое лишнее усилие, отчего часто попадают не туда, куда хотели, отчего дружеские объятия становятся особо опасным (поскольку неожиданным) видом членовредительства, отчего самая глубокая резьба вечно срывается, а самый невинный выпивон закадычных друзей чреват смертельным исходом.
К этому надо добавить, что в стране, где время ну никак не хочет превращаться в деньги (так его, праздного, много!), все почему-то ужасно спешат -- просто-таки на крыльях летают, попутно тараня всякий опознанный или неопознанный, но тоже летающий объект -- и все равно фатально опаздывают.
Вполне может быть, что та же причина -- плохая координация движений и избыточная, неточно направляемая энергия -- лежит и в основе бытового, массового воровства. Ну, как это бывает -- правая рука не ведает, что делает левая, мозги при этом заняты решением вечных вопросов типа "кто виноват?" и "что делать?", а энергетика всего этого такая мощная, что человек превращается во что-то вроде магнита, к которому притягиваются разнообразные предметы -- свои и чужие. Те, которые натурально "плохо лежат".
Второе, что я понял: если болезнь носит такой массовый характер, значит, причины у нее социальные. Помните, про подагру нам объясняли, что это болезнь богатых чревоугодников, а про туберкулез -- что это болезнь трущоб и тюрем? Нужды нет, что от туберкулеза почему-то пачками мерли и богачи -- зато про трущобную подагру медстатистика точно умалчивает.
Так вот, сразу же напрашиваются версии. Помнится, в тяжкие годы "холодной войны" мракобесы-советологи объясняли природную агрессивность "русских" варварским обычаем туго пеленать младенцев. Чушь, конечно, собачья, но какой богатый образ! А любой удачный образ указывает-таки путь к истине. Ежели пеленки понимать метафорически, то ведь таки да, невозможно не признать -- татаро-монгольское иго, крепостное право, тоталитарный режим. И вдруг -- свобода! Да у нас и солдаты-то строем ходить разучились! Мы, можно сказать, пьяные теперь от этой свободы, под ногами земли не чуем! Нам, понимаете ли, для того, чтобы понять, на том или на этом мы свете, надо непременно крепко соприкоснуться с ближним -- чтобы искры из глаз! Опять же, как уже наши социологи-историки утверждают, -- чувство локтя, коллективизм, соборность нам искони присущи. Потому и не можем мы в очередях стоять, как, например, американцы -- чинно, в метре друг от друга, будто неродные. Духовную общность мы непременно должны подтвердить жаркой телесной близостью. Отчего с подозрением обходим пустой вагон и премся в самый переполненный.
И еще я понял, может быть, самое главное: к синякам и шишкам, пятнам и дырам, которыми награждают меня окружающие каждый день, самое прямое отношение имеет слабо развитое у нас чувство собственных, если можно так выразиться, "габаритов" и, стало быть, неопределенность сферы ответственности.
Ну, положим, свое тело наш человек еще кое-как осознает собственностью и даже пытается за его действия отвечать и оными действиями управлять. Но уже шуба, надетая на это тело (а приличная шуба или дубленка увеличивает объем "объекта" минимум на четверть) оказывается за пределами ответственности. Человек двигается словно голый и потому за всех задевает. А ежели на тело в шубе надеть еще и мощный автомобиль -- это вообще поэма! Впрочем, "выдь на волю", послушай, какой скрежет слышен на любой оживленной улице, или смотри ежедневные сводки ДТП. Какой русский не любит быстрой езды!
Возьмем картинку попроще, не такую кроваво-романтическую. Вот совсем уже простые вещи -- портфель, сумка, рюкзак, зонтик. Взяв эти замечательные предметы в руку или повесив на плечо, наши люди, как правило, не чувствуют за них никакой ответственности. Ежели сосед в метро задел тебя локтем, он, если не полный хам, скажет: "Прошу прощения". Но если он же двинет тебя в бок ручкой зонтика, чаще всего услышишь -- без всякого "простите" -- серьезно-поясняющее: "Это зонтик". Вот спасибо, родной, а я не догадался!
И вот, поскольку вещи как бы не совсем мои, а как бы даже сами свои они вдруг наделяются собственным характером, нравом и даже -- не побоюсь этого слова -- правами! Сколько раз бывало: садишься в поезд, находишь свое место, а на нем большая, уверенная, уважающая себя ВЕЩЬ. Минут пять тупо добиваешься: чья? Наконец кто-нибудь, как бы стряхивая некое наваждение, нехотя и чуть ли не удивленно признается: ну моя...
И, оскорбившись за нее, как за изгнанного друга, долго-долго убирает и долго-долго смотрит на тебя, как на татарина, и думает небось что-нибудь вроде: ведь он (телевизор, утюг, мешок с картошкой) такой нежный, такой впечатлительный, а тут пришел хам, права качает...
На два дома
Все вышесказанное означает, что с любой вещью, раз у нее есть нрав и право -- своей ли, чужой ли, -- можно познакомиться, сдружиться, сродниться. Ну и, разумеется, уйти с ней вместе. В новую, так сказать, жизнь...
Где-то здесь, в этих психологических нюансах и кроется, должно быть, причина любительского и часто совершенно бессмысленного (не побоюсь даже сказать -- бескорыстного) воровства, так распространенного в России.
Не знаю точной статистики, но почти уверен, что из десяти машин, угоняемых у нас, минимум половина угоняется "просто так", потому что понравились и захотелось прокатиться. Таких любителей, которых однажды "бес попутал", ловят у нас, как правило, очень быстро, и можно не сомневаться, что из миллиона отсиживающих срок они составляют едва ли не половину. Бес силен, и на их месте может оказаться каждый. О том и говорит популярная поговорка: "От сумы да от тюрьмы не зарекайся".
А вообще, наблюдая разные сферы российской жизни, поневоле приходишь к выводу, что и в начале третьего тысячелетия от Р.Х. массовый наш обыватель существует одновременно в двух, причем враждебных друг другу реальностях. С одной стороны, в социальной, где есть собственность и четкое различение своего и чужого, где есть государство и право, которые эту собственность защищают (ну говорят, что защищают), где на этом фундаменте держится сложнейший механизм рационально организованного современного общества. С другой -- в первобытно-природной, никак и ничем еще не регламентированной, где даже понятия такие -- "собственность", "я", "мое", "твое" -- просто еще не возникли за полной ненадобностью.
И, надо сказать, жизнь в двух реальностях даже эмоционально чертовски тяжела, как жизнь на два дома или на две семьи: у каждой реальности свои законы, к которым надо заново адаптироваться по нескольку раз на дню, и путаница при этом совершенно неизбежна.
Тут может возникнуть справедливый вопрос: отчего же это в России первобытно-природное мироощущение оказалось таким стойким? Да ведь не бином Ньютона: большинство российских жителей сначала долгие века держали в первобытном состоянии, а потом, после полувека некоторого послабления, опять загнали в варварское состояние. А чем ближе человек к природе, тем легче ему выжить в самых экстремальных условиях. Создавать такие условия (когда не обманешь -- не продашь, не подмажешь -- не поедешь, не украдешь -- не поешь) российская власть во всех ее модификациях была, как известно, большая мастерица.
...Так что ежели наш человек, ни в чем таком прежде не замеченный, вдруг что-то спер и горячо убеждает недоверчивых судей, что сам не знает, как это получилось, надо, пожалуй, ему верить. Это просто он по рассеянности одну реальность с другой перепутал или в его подсознании проснулась резервная система самосохранения. Которая и до сих пор в нашей стране не рудимент.
У великого русского историографа Николая Михайловича Карамзина вот уже третий век держится очень даже приличный индекс цитирования. Причем обеспечивает его не многотомная "История государства Российского", а одно-единственное словцо, брошенное им, должно быть, в сердцах. За границей классика спросили, что делается в России, и он ответил любопытным раз и навсегда: "Воруют..." С тех пор прошло больше двухсот лет, устарела карамзинская "История", забыты все его стихи и рассказы, но "воруют" -- бессмертно и крылато. Потому что действительно воруют...Вечный вопрос
Так что Карамзин, в сущности, создал две "Истории государства Российского" -- парадную и, так сказать, для повседневного пользования. И наверняка по нескольку сотен экземпляров первой уворовывали из типографии с каждого тиража...
Сколько веков в России воровали, столько и мучились сакраментальным вопросом: "Почему?" Я тут на днях зашел в Интернет и засунул в поисковую машину этот волнующий вопрос в самой простодушной формулировке: "Почему в России воруют?" Через секунду Rambler мне выдал: "Найдено -- сайтов 5910, документов 32 968". Ну, решил я, если на такой простой вопрос современники дают тридцать тысяч ответов, значит, ответа на него до сих пор нет. А потому закрыл поисковое окошко и стал думать сам.
Чтобы не свихнуться, сферу размышлений сразу же ограничил: ну не интересуют меня, к примеру, профессиональные воры и грабители. С ними как раз все просто -- работа у людей такая, а потому и с мотивацией все в порядке. Профессии этой всерьез учатся, всю жизнь повышают квалификацию, а значит, настоящих мастеров в проценте к населению очень немного. Вот тут на днях Министерство труда сообщило, что численность работников высшей квалификации в России составляет 5% от экономически активного населения -- столько же, думаю, у нас и профессиональных воров от числа тех, к чьим рукам систематически что-то прилипает.
Кстати, однажды мне пришлось побывать в роли воровского "учебного пособия": зашел как-то в ГУМ, а на плече висела у меня сумка с кармашками на молниях. И чуть ли не у входа приклеились ко мне двое: мужик лет тридцати пяти и мальчонка лет шестнадцати. Наклонился я над витриной и тут же почувствовал за спиной какое-то молниеносное движение -- словно бы воздух чуть колыхнулся. Оглядываюсь -- спутники мои в пяти метрах от меня, прилежно разглядывают витрину. Осторожно скашиваю глаза на сумку: так и есть -- молния на одном из кармашков расстегнута. "Черт с ней! -- подумал. -- Все равно в кармашках ничего нет". Пошел дальше как ни в чем не бывало, уже не оглядываясь, чтобы воры не поняли, что я их вычислил. Уж насчет большой-то молнии я был совершенно спокоен -- ее вечно заедало.
У следующей витрины, над которой я наклонился, акция повторилась: второй кармашек расстегнут. "Бедняги, -- подумал я, -- в два приема ничего не нашли, а на третий вообще будет полный облом. Нервная работа!" Но следующего их шага я, к стыду своему, не предвидел. Да и кто бы о таком догадался? Не стали они возиться с основной молнией -- даром она не была им нужна! Покосившись после третьего молниеносного налета на сумку, я увидел один из кармашков... застегнутым! Вот уж тут я рассмеялся чуть ли не в голос: до меня наконец дошло, что меня вовсе не обокрасть хотят, на мне и моей несчастной сумке просто учатся красть. У подростка что-то вроде практики в полевых условиях, а тот, что постарше, -- "инструктор".
Такие воры интересуют меня ровно в той степени, в какой и другие узкие специалисты, работающие в далеких от моего понимания сферах народного хозяйства.
Интересно, напротив, воровство массовое, ставшее стереотипом поведения миллионов самых обыкновенных людей и поэтому приметой повседневного быта, как пьянство или курение.
Толкаются
А массовое, бытовое явление легче всего понять, вглядевшись во что-нибудь такое же широкораспространенное и бытовое, но чуть попроще и поестественней. То есть что-то настолько естественное и привычное, что его давно уже не замечают. В сущности, ведь все массовые явления в жизни нации имеют, как правило, некий общий источник и причину.
Так вот, доведись мне отвечать на вопрос, заданный Карамзину, я добавил бы к каноническому тексту: "Толкаются..."
Вот загадка для больших умов: почему в стране, которая гордится своими просторами, так тесно и неудобно жить? Почему всякое более-менее серьезное перемещение в пространстве сопряжено здесь с неминуемым, многократным и не всегда безопасным соприкосновением с ближними?
Все я знаю про перенаселенность больших городов, про вечную нехватку вагонов, автобусов и прочих запчастей. Но Бог дал мне редкую и чрезвычайно ценимую мною возможность пользоваться общественным транспортом в те часы, когда даже на самых суетных центральных станциях метро останавливают будто бы "лишние" эскалаторы. И в автобусах, и в метро я езжу относительно комфортно, однако все равно едва ли не каждый день приобретаю синяк или шишку, чищу изгвазданную современниками одежду и обувь и спрашиваю себя в изумлении: в чем дело? Почему вон тот благообразного вида мужчина, обходя меня в пустом и просторном вагоне метро, саданул-таки мне крепким локтем по беззащитному позвоночнику? А почему эта хрупкая девушка с томиком Бориса Акунина в руках, смирно сидевшая передо мною (стоявшим) две остановки, вдруг резко вскочила, нанеся мне классический удар теменем в подбородок? Почему юный спортсмен с неглупым лицом решил войти в вагон именно в том месте довольно широкого дверного проема, где я -- единственный! -- выходил? Почему только после двух безуспешных попыток со взаимным уроном он понял, что можно сделать шаг в сторону и пройти мимо меня?
За что, горько думал я, меня так не любят соотечественники? Однако огляделся повнимательнее и немного успокоился: друг друга они тоже не любят, стало быть, дело не во мне. Дяденька, сместивший мне позвонок, тут же въехал коленкой в чей-то бронированный кейс и упал на сразу три стоявшие в ряд сумки с колесиками. Акунинская девушка, прибалдев, наверное, от соприкосновения с моим подбородком, замешкалась и застряла в сдвинувшихся дверях, из которых ее вышибли доброхоты -- решительным милосердным пинком.
Настигло ли воздаяние юного качка, я заметить не успел, поскольку в этот момент за пуговицу на моем воротнике зацепилась бахромой роскошной шали какая-то стремительно пробегавшая мимо московская Кармен. Чтобы расцепиться, мы воленс-ноленс остановились посреди бегущей к водопою, то бишь, тьфу, к эскалатору толпы и, разумеется, выслушали про себя массу всего интересного. Заглянуть в личико своей невольной визави я так и не смог -- об мою не слишком широкую корму разбивались яростные волны толпы, что как-то отвлекало от суетных эмоций. Простой вопрос: "Что, обойти трудно?" -- возник в голове несколько позже и остался риторическим. При этом все люди, о которых тут шла речь, -- клянусь! -- были трезвы, нормальны, физически здоровы и теоретически благорасположены к окружающим.
Словом, испытывая такое каждый божий день, поневоле впадаешь в тяжелую думу, начинаешь анализировать, сопоставлять, классифицировать, и на выходе этого процесса в конце концов появляются какие-то выводы.
Права вещей
Первое, что я понял: большинство моих соотечественников и современников страдают более или менее серьезными нарушениями координации движений, а также избытком неточно направляемой энергии. И, судя по некоторым историческим источникам, болезни эти давние, можно сказать, наследственные. Вспомните классику: "Шел в комнату, попал в другую" или "Заставь дурака Богу молиться -- он и лоб расшибет".
В каждое свое движение ближние вкладывают некое лишнее усилие, отчего часто попадают не туда, куда хотели, отчего дружеские объятия становятся особо опасным (поскольку неожиданным) видом членовредительства, отчего самая глубокая резьба вечно срывается, а самый невинный выпивон закадычных друзей чреват смертельным исходом.
К этому надо добавить, что в стране, где время ну никак не хочет превращаться в деньги (так его, праздного, много!), все почему-то ужасно спешат -- просто-таки на крыльях летают, попутно тараня всякий опознанный или неопознанный, но тоже летающий объект -- и все равно фатально опаздывают.
Вполне может быть, что та же причина -- плохая координация движений и избыточная, неточно направляемая энергия -- лежит и в основе бытового, массового воровства. Ну, как это бывает -- правая рука не ведает, что делает левая, мозги при этом заняты решением вечных вопросов типа "кто виноват?" и "что делать?", а энергетика всего этого такая мощная, что человек превращается во что-то вроде магнита, к которому притягиваются разнообразные предметы -- свои и чужие. Те, которые натурально "плохо лежат".
Второе, что я понял: если болезнь носит такой массовый характер, значит, причины у нее социальные. Помните, про подагру нам объясняли, что это болезнь богатых чревоугодников, а про туберкулез -- что это болезнь трущоб и тюрем? Нужды нет, что от туберкулеза почему-то пачками мерли и богачи -- зато про трущобную подагру медстатистика точно умалчивает.
Так вот, сразу же напрашиваются версии. Помнится, в тяжкие годы "холодной войны" мракобесы-советологи объясняли природную агрессивность "русских" варварским обычаем туго пеленать младенцев. Чушь, конечно, собачья, но какой богатый образ! А любой удачный образ указывает-таки путь к истине. Ежели пеленки понимать метафорически, то ведь таки да, невозможно не признать -- татаро-монгольское иго, крепостное право, тоталитарный режим. И вдруг -- свобода! Да у нас и солдаты-то строем ходить разучились! Мы, можно сказать, пьяные теперь от этой свободы, под ногами земли не чуем! Нам, понимаете ли, для того, чтобы понять, на том или на этом мы свете, надо непременно крепко соприкоснуться с ближним -- чтобы искры из глаз! Опять же, как уже наши социологи-историки утверждают, -- чувство локтя, коллективизм, соборность нам искони присущи. Потому и не можем мы в очередях стоять, как, например, американцы -- чинно, в метре друг от друга, будто неродные. Духовную общность мы непременно должны подтвердить жаркой телесной близостью. Отчего с подозрением обходим пустой вагон и премся в самый переполненный.
И еще я понял, может быть, самое главное: к синякам и шишкам, пятнам и дырам, которыми награждают меня окружающие каждый день, самое прямое отношение имеет слабо развитое у нас чувство собственных, если можно так выразиться, "габаритов" и, стало быть, неопределенность сферы ответственности.
Ну, положим, свое тело наш человек еще кое-как осознает собственностью и даже пытается за его действия отвечать и оными действиями управлять. Но уже шуба, надетая на это тело (а приличная шуба или дубленка увеличивает объем "объекта" минимум на четверть) оказывается за пределами ответственности. Человек двигается словно голый и потому за всех задевает. А ежели на тело в шубе надеть еще и мощный автомобиль -- это вообще поэма! Впрочем, "выдь на волю", послушай, какой скрежет слышен на любой оживленной улице, или смотри ежедневные сводки ДТП. Какой русский не любит быстрой езды!
Возьмем картинку попроще, не такую кроваво-романтическую. Вот совсем уже простые вещи -- портфель, сумка, рюкзак, зонтик. Взяв эти замечательные предметы в руку или повесив на плечо, наши люди, как правило, не чувствуют за них никакой ответственности. Ежели сосед в метро задел тебя локтем, он, если не полный хам, скажет: "Прошу прощения". Но если он же двинет тебя в бок ручкой зонтика, чаще всего услышишь -- без всякого "простите" -- серьезно-поясняющее: "Это зонтик". Вот спасибо, родной, а я не догадался!
И вот, поскольку вещи как бы не совсем мои, а как бы даже сами свои они вдруг наделяются собственным характером, нравом и даже -- не побоюсь этого слова -- правами! Сколько раз бывало: садишься в поезд, находишь свое место, а на нем большая, уверенная, уважающая себя ВЕЩЬ. Минут пять тупо добиваешься: чья? Наконец кто-нибудь, как бы стряхивая некое наваждение, нехотя и чуть ли не удивленно признается: ну моя...
И, оскорбившись за нее, как за изгнанного друга, долго-долго убирает и долго-долго смотрит на тебя, как на татарина, и думает небось что-нибудь вроде: ведь он (телевизор, утюг, мешок с картошкой) такой нежный, такой впечатлительный, а тут пришел хам, права качает...
На два дома
Все вышесказанное означает, что с любой вещью, раз у нее есть нрав и право -- своей ли, чужой ли, -- можно познакомиться, сдружиться, сродниться. Ну и, разумеется, уйти с ней вместе. В новую, так сказать, жизнь...
Где-то здесь, в этих психологических нюансах и кроется, должно быть, причина любительского и часто совершенно бессмысленного (не побоюсь даже сказать -- бескорыстного) воровства, так распространенного в России.
Не знаю точной статистики, но почти уверен, что из десяти машин, угоняемых у нас, минимум половина угоняется "просто так", потому что понравились и захотелось прокатиться. Таких любителей, которых однажды "бес попутал", ловят у нас, как правило, очень быстро, и можно не сомневаться, что из миллиона отсиживающих срок они составляют едва ли не половину. Бес силен, и на их месте может оказаться каждый. О том и говорит популярная поговорка: "От сумы да от тюрьмы не зарекайся".
А вообще, наблюдая разные сферы российской жизни, поневоле приходишь к выводу, что и в начале третьего тысячелетия от Р.Х. массовый наш обыватель существует одновременно в двух, причем враждебных друг другу реальностях. С одной стороны, в социальной, где есть собственность и четкое различение своего и чужого, где есть государство и право, которые эту собственность защищают (ну говорят, что защищают), где на этом фундаменте держится сложнейший механизм рационально организованного современного общества. С другой -- в первобытно-природной, никак и ничем еще не регламентированной, где даже понятия такие -- "собственность", "я", "мое", "твое" -- просто еще не возникли за полной ненадобностью.
И, надо сказать, жизнь в двух реальностях даже эмоционально чертовски тяжела, как жизнь на два дома или на две семьи: у каждой реальности свои законы, к которым надо заново адаптироваться по нескольку раз на дню, и путаница при этом совершенно неизбежна.
Тут может возникнуть справедливый вопрос: отчего же это в России первобытно-природное мироощущение оказалось таким стойким? Да ведь не бином Ньютона: большинство российских жителей сначала долгие века держали в первобытном состоянии, а потом, после полувека некоторого послабления, опять загнали в варварское состояние. А чем ближе человек к природе, тем легче ему выжить в самых экстремальных условиях. Создавать такие условия (когда не обманешь -- не продашь, не подмажешь -- не поедешь, не украдешь -- не поешь) российская власть во всех ее модификациях была, как известно, большая мастерица.
...Так что ежели наш человек, ни в чем таком прежде не замеченный, вдруг что-то спер и горячо убеждает недоверчивых судей, что сам не знает, как это получилось, надо, пожалуй, ему верить. Это просто он по рассеянности одну реальность с другой перепутал или в его подсознании проснулась резервная система самосохранения. Которая и до сих пор в нашей стране не рудимент.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
