Архивная публикация 2007 года: "Контуры постдемократии"
Сегодня существует полная ясность в вопросе о том, почему и для чего в XVII—XIX веках одновременно во многих центрах европейской цивилизации возникли демократии.Это была реакция на череду кровопролитных революций и гражданских войн, имевших в основе кризис всего феодального мироустройства и мировоззрения.
Кризис проистекал из того, что, во-первых, люди в основном уже ушли от архаического отождествления индивидуума с родом, а это лишало легитимности династический принцип власти. А во-вторых, отечество в то время защищали уже призывные солдаты-простолюдины, а не воины из знати, что лишало легитимности господство всего феодального сословия. Демократия создавала новую легитимность, на основе представления, что народ и есть источник власти. Экономические же соображения, о которых пишут и марксисты, и либералы, тоже имели место, но существенно менее значимое — опыт Прусско-германского государства в XIX—ХХ веках и Китая в ХХ—ХХI веках показывает, что экономическим лидером, притом на рыночных принципах, могут быть и вовсе недемократические страны.
Понятно и то, почему демократия повсеместно распространилась в ХХ веке. Ощущение того, что «кого выбрали, того и имеем, захотим — перевыберем», успокаивало население и реально отвело угрозу революций, переведя политическую энергию масс в предвыборную борьбу (мы в России наблюдали это в 90-е годы). Власть, имеющая источником народ, концентрируется на устройстве жизни этого самого народа, больше ей заниматься нечем — а это создает высокий уровень комфортности существования; это относится не только к материальной стороне, но и к правам и свободам личности. Общество потребления — высшая и последняя стадия демократии — создает оптимальные условия для развития бизнеса и еще более успокаивает народ. А поскольку выборы системно зависят от денег, то обладатели капиталов — а при демократии они и есть элита — легко могут влиять на политику или даже активно в ней участвовать. Все это создает весьма привлекательный образ и для масс, и для элит.
К ХХI веку стали понятны и ограничения демократии. Народ в целом (причем любой народ) имеет такое распределение интеллектуальных способностей, что осмысленный и даже просто адекватный выбор при всеобщем избирательном праве, увы, невозможен — поэтому у руля шоумены неизбежно вытесняют политиков и качество власти стремительно падает. Короткий срок, на который избирается власть, и господствующий в обществе потребления принцип «живи для себя» превращают ее носителей во временщиков, принципиально неспособных к постановке стратегических задач, а удлинение сроков при этом принципе жизни обязательно приведет к злоупотреблениям. Можно, конечно, превратить выборную власть в пустой фасад, а реальные решения принимать тайно (это и называется управляемой демократией), но это лишает ее главной основы — легитимности. И демократическая страна превращается в корабль, на котором есть капитан с командой, но нет штурмана: они успешно поддерживают корабль на плаву и даже не подпускают пиратов — но куда они плывут, никто не знает. А продолжаться это может, пока корабль в относительно спокойных водах, — не имея курса, он рано или поздно окажется там, где угрозы будут несовместимы с выживанием.
Похоже, что спокойные воды кончаются. И потому, что появился новый враг — радикальный ислам, — который хоть пока и слабее демократий, но с которым они явно не справляются уже сейчас. Да и во внутренней политике есть, оказалось, такие проблемы, с которыми никак не получается справиться по-демократически, — в первую очередь это сосуществование разных этнических и религиозных общин. Так что нам сейчас кидаться в демократию, как в омут головой, — то же, что покупать на все деньги акции летом 1929 года, в канун Великой депрессии: как же, ведь рынок растет уже многие десятилетия подряд!
Чем же заменить демократию так, чтобы преодолеть ее главный дефект — принципиально неспособную к стратегии власть — и при этом сохранить хотя бы некоторые из ее преимуществ? Ответ очевиден: только разновидностью феодализма, пусть и на новом витке спирали. Потому что все виды государственного строя, которые человечество прошло за свою историю, — это либо демократия, где источником власти считается народ, а элитой являются обладатели капиталов, либо феодализм, где источник власти трансцендентен, а в высшую элиту входят по заслугам перед страной или верой. Все остальное малосущественно и определяет лишь разновидности того или другого, хотя само слово «феодализм» взято чисто условно.
Это значит, что у государства появится смысл существования, не сводимый к выживанию. Источник власти будет лежать в государственной идеологии (лучше всего религиозной — лишь она истинно трансцендентна), и ею будут ограничиваться плюрализм и мультикультурность. Носителем же власти будет служилое сословие, как бы оно ни называлось, и элементы демократии будут только внутри него. Но важно сделать так, чтобы оно было не наследственным, а абсолютно открытым, а отсутствие политических свобод у масс сочеталось с полной свободой частной жизни и экономической деятельности. Такого «неофеодализма» никогда не бывало, и построить его — историческая миссия, достойная нашего народа. Тем более что такая попытка уже была, хотя и не вполне удачная, — советский строй был не чем иным, как реставрацией феодализма после капиталистического периода, закончившегося Февральской революцией. И только так мы можем примириться со своим советским прошлым: не хаять его и не восхищаться им, а считать его лишь ступенью, не первой и не последней, в продолжающемся восхождении.
Сегодня существует полная ясность в вопросе о том, почему и для чего в XVII—XIX веках одновременно во многих центрах европейской цивилизации возникли демократии.Это была реакция на череду кровопролитных революций и гражданских войн, имевших в основе кризис всего феодального мироустройства и мировоззрения.
Кризис проистекал из того, что, во-первых, люди в основном уже ушли от архаического отождествления индивидуума с родом, а это лишало легитимности династический принцип власти. А во-вторых, отечество в то время защищали уже призывные солдаты-простолюдины, а не воины из знати, что лишало легитимности господство всего феодального сословия. Демократия создавала новую легитимность, на основе представления, что народ и есть источник власти. Экономические же соображения, о которых пишут и марксисты, и либералы, тоже имели место, но существенно менее значимое — опыт Прусско-германского государства в XIX—ХХ веках и Китая в ХХ—ХХI веках показывает, что экономическим лидером, притом на рыночных принципах, могут быть и вовсе недемократические страны.
Понятно и то, почему демократия повсеместно распространилась в ХХ веке. Ощущение того, что «кого выбрали, того и имеем, захотим — перевыберем», успокаивало население и реально отвело угрозу революций, переведя политическую энергию масс в предвыборную борьбу (мы в России наблюдали это в 90-е годы). Власть, имеющая источником народ, концентрируется на устройстве жизни этого самого народа, больше ей заниматься нечем — а это создает высокий уровень комфортности существования; это относится не только к материальной стороне, но и к правам и свободам личности. Общество потребления — высшая и последняя стадия демократии — создает оптимальные условия для развития бизнеса и еще более успокаивает народ. А поскольку выборы системно зависят от денег, то обладатели капиталов — а при демократии они и есть элита — легко могут влиять на политику или даже активно в ней участвовать. Все это создает весьма привлекательный образ и для масс, и для элит.
К ХХI веку стали понятны и ограничения демократии. Народ в целом (причем любой народ) имеет такое распределение интеллектуальных способностей, что осмысленный и даже просто адекватный выбор при всеобщем избирательном праве, увы, невозможен — поэтому у руля шоумены неизбежно вытесняют политиков и качество власти стремительно падает. Короткий срок, на который избирается власть, и господствующий в обществе потребления принцип «живи для себя» превращают ее носителей во временщиков, принципиально неспособных к постановке стратегических задач, а удлинение сроков при этом принципе жизни обязательно приведет к злоупотреблениям. Можно, конечно, превратить выборную власть в пустой фасад, а реальные решения принимать тайно (это и называется управляемой демократией), но это лишает ее главной основы — легитимности. И демократическая страна превращается в корабль, на котором есть капитан с командой, но нет штурмана: они успешно поддерживают корабль на плаву и даже не подпускают пиратов — но куда они плывут, никто не знает. А продолжаться это может, пока корабль в относительно спокойных водах, — не имея курса, он рано или поздно окажется там, где угрозы будут несовместимы с выживанием.
Похоже, что спокойные воды кончаются. И потому, что появился новый враг — радикальный ислам, — который хоть пока и слабее демократий, но с которым они явно не справляются уже сейчас. Да и во внутренней политике есть, оказалось, такие проблемы, с которыми никак не получается справиться по-демократически, — в первую очередь это сосуществование разных этнических и религиозных общин. Так что нам сейчас кидаться в демократию, как в омут головой, — то же, что покупать на все деньги акции летом 1929 года, в канун Великой депрессии: как же, ведь рынок растет уже многие десятилетия подряд!
Чем же заменить демократию так, чтобы преодолеть ее главный дефект — принципиально неспособную к стратегии власть — и при этом сохранить хотя бы некоторые из ее преимуществ? Ответ очевиден: только разновидностью феодализма, пусть и на новом витке спирали. Потому что все виды государственного строя, которые человечество прошло за свою историю, — это либо демократия, где источником власти считается народ, а элитой являются обладатели капиталов, либо феодализм, где источник власти трансцендентен, а в высшую элиту входят по заслугам перед страной или верой. Все остальное малосущественно и определяет лишь разновидности того или другого, хотя само слово «феодализм» взято чисто условно.
Это значит, что у государства появится смысл существования, не сводимый к выживанию. Источник власти будет лежать в государственной идеологии (лучше всего религиозной — лишь она истинно трансцендентна), и ею будут ограничиваться плюрализм и мультикультурность. Носителем же власти будет служилое сословие, как бы оно ни называлось, и элементы демократии будут только внутри него. Но важно сделать так, чтобы оно было не наследственным, а абсолютно открытым, а отсутствие политических свобод у масс сочеталось с полной свободой частной жизни и экономической деятельности. Такого «неофеодализма» никогда не бывало, и построить его — историческая миссия, достойная нашего народа. Тем более что такая попытка уже была, хотя и не вполне удачная, — советский строй был не чем иным, как реставрацией феодализма после капиталистического периода, закончившегося Февральской революцией. И только так мы можем примириться со своим советским прошлым: не хаять его и не восхищаться им, а считать его лишь ступенью, не первой и не последней, в продолжающемся восхождении.
| Сурков как зеркальце российского политического натурализма Такого жанра, как правда, не существует. Существуют все остальные виды жанров, и то, что является правдой в одном жанре, является абсолютной ложью в другом. Это хорошо известно. Сурков в данном случае выступил как политический реалист. Сурков выступил как кошмарный политический натуралист, я бы сказал. Политический натурализм — это явление редкое и достаточно гадкое. Политический натурализм себе могут позволить люди, имеющие либо исключительное положение, либо исключительную наглость, либо исключительный интеллект. Я не знаю, каким из этих достоинств располагает непосредственно Сурков. Но работает он почему-то в жанре политического натурализма. Это, конечно, абсолютная бестактность в отношении всех тех мифологем, которые создаются ежедневно, ежедневно расцветают, ежедневно отмирают, образуя вот этот трясинный культурный слой, из которого растет интеллигенция, между прочим. Потому что это — основное удобрение для интеллигенции, вот эти отмершие политические, социальные мифологемы. Сурков поступает бестактно. Он называет вещи своими именами. Это недопустимо в политике. Отчасти жанр политического натурализма — то, что он предлагает называть вещи своими именами. Тем не менее политический натурализм, зеркальцем и апостолом которого является на данный момент Сурков, он произошел, он «стрясся». К сожалению, то, что эти слова были сказаны, и то, как они были сказаны, является Событием, в отличие от множества других слов на тему политики, в отличие от множества мифологем, которые появляются то там, то тут и стоят две копейки. Вот когда звучат постулаты политического натурализма, когда вещи названы своими именами, обычно вспять ничего повернуть не удается. Стоит предмет правильно обозначить, к нему начинают, к сожалению, правильно относиться. Сурков честно и очень неприятно сообщил о том, что такое российская политическая демократия и что такое суверенная демократия. Надо сказать, что вместо слова «суверенная» он мог подставить любое другое — позолоченная, бронзовая, свинцовая, книжная…. Без разницы. Здесь прилагательные никакой роли не играют. Потому что он, увы, очень безжалостно обошелся со всеми теми иллюзиями, которыми мы живы каждый день и которые мы каждый день генерируем сами про себя. Хорошо это или плохо, я не знаю. Я только понимаю, что, увы, с правдой всегда неприятно иметь дело. Правда вообще такая гадостная штука, абсолютно не нужная, абсолютно неупотребимая, крайне неудобная, разрушительная, грязная по своей природе. Как и все естественное, натуральное. Возьми овечью шерсть, от нее воняет, и по ней ползают медленные овечьи блохи. Тем не менее это самое экологичное из всего, что мы можем найти еще до химобработок, до дубления. И вот так же примерно выглядит правда Суркова. Но с этим теперь придется считаться. Единственное, я уверен, что, конечно, сторонники «нас возвышающего обмана» вопреки низкой истине, они все равно… они задавят количеством, толпой, говорком, обещаниями, посулами, рукопожатиями, тусовочками, бокальчиками, поднятием шампанского, дурацкими разбиваниями лбов перед российским двуглавым гербом, бездумным, губительным для Путина культом Путина. Потому что Путина нельзя культивировать, как культивируется матрешка, продаваемая для интуриста. Это самый скверный культ из всех, какие только возможны. Путина тоже можно и нужно культивировать как политического натуралиста, потому что он позволял и позволяет себе предельные по дерзости, я имею в виду — по жанровой дерзости, высказывания и поступки. Здесь я понимаю, на чем они спелись — Путин с Сурковым, — оба натуралисты. Это, конечно, ужасно, но тем не менее натурализм, хотя он не имеет ничего общего с правдой, — это лучший из всех жанров, и я, как режиссер и художник, и, конечно, как натуралист, натуралистов приветствую. |
Читайте на смартфоне наши Telegram-каналы: Профиль-News, и журнал Профиль. Скачивайте полностью бесплатное мобильное приложение журнала "Профиль".
