Архивная публикация 1999 года: "Марина Якушкина. Дочь, сестра, жена"
В жизни Марину Якушкину окружает столько известных мужчин, что так и тянет описать ее (или, скорее, ее публичный образ) через мужские имена: она дочь известного журналиста-международника Генриха Боровика, сестра газетного магната Артема Боровика, жена пресс-секретаря президента РФ Дмитрия Якушкина. Но, очевидно, скрытая пружина ее биографии состояла в том, чтобы быть не дочерью, сестрой и женой кого-то, а самой собой.Гарри Восканян: Марина, со стороны кажется, что ваша жизнь протекает в заповеднике благополучия: и папа у вас был миллионер, и детство золотое, проведенное в Америке...
Марина Якушкина: Со стороны многое кажется. К сожалению, зависть -- частая спутница успеха. Однако в США я действительно прожила с родителями шесть лет, и детство, я думаю, тоже можно назвать золотым, хотя и не в том смысле, который вы имеете в виду.
До восьми лет мы с братом жили в Москве, окруженные заботой родителей, двух бабушек и дедушки. Первые в жизни яркие воспоминания -- это сказки, стихи, песни, библейские истории. И вот из такого домашнего рая (в детский сад мы никогда не ходили) мы попали в Америку.
Г.В.: Вашего отца послали туда работать?
М.Я.: Да, спецкором АПН в США. Шел конец 60-х годов, люди за границу ездили редко, а те, кто там работал, были наперечет, их считали везучими и богатыми -- отсюда и рассказы о миллионах моего отца. Наша жизнь за границей была действительно необычна, но не в смысле денег.
В отличие от семей советских дипломатов, живших одной колонией, мы оказались в чисто американской среде: у нас была квартира в хорошем районе, соседи-американцы. Родители, люди общительные, постоянно приглашали гостей -- у нас бывали Норман Мейлер, Артур Миллер, вдова Хемингуэя, художники, режиссеры, актеры. Родители и мы вместе с ними много путешествовали. Отец выписывал огромное количество газет и журналов -- мы все это читали.
Папа занимался и нашим идеологическим воспитанием: возил нас в такие страшные кварталы, куда нормальный американец никогда по своей воле не заглядывал. Там была ужасная нищета, хотя, я знаю, в Москве все считали, что Боровик американских нищих придумал. Но это действительно было правдой. А с другой стороны, мы бывали и на великосветских приемах. В Америке мы имели редкую возможность наблюдать жизнь практически всех слоев общества. Этой привилегией, в силу специфики работы, обладают только журналисты.
Летом мы обычно возвращались в Союз, ездили отдыхать в Пицунду и Коктебель. Это всегда было для нас радостью, ведь в Союзе оставались друзья и родные. Здесь текла совсем другая жизнь. Я выросла как бы в двух абсолютно непохожих мирах, что не мешало мне любить каждый из них.
Г.В.: Годы в Америке наложили отпечаток на ваш характер?
М.Я.: Конечно, и на характер, и на образ мыслей. Когда с детства наблюдаешь, как по-разному могут жить люди, учишься не абсолютизировать какую-либо модель. Любые лозунги кажутся смешными. Больше всего я не любила лозунг: "Ум, здоровье, силу -- партии!". Почему-то мне совсем не хотелось всем этим с партией делиться.
Вообще, Америка дает много. Мне, например,-- веру в свои силы и чувство независимости. Хотя, я думаю, здесь есть и заслуга родителей.
В Москве я училась в английской школе N45. Там до сих пор замечательный директор Мильграм. В нашем классе преподавал литературу потрясающий, известный на всю Москву человек -- Феликс Раскольников. Чем больше проходит времени, тем острее я сознаю, насколько я ему обязана. К сожалению, мой сын не смог у него учиться: в 70-е годы Раскольников был вынужден эмигрировать -- конечно, в Америку.
Г.В.: Кажется, со своим будущим мужем вы познакомились тоже в США?
М.Я.: Верно. Отец Дмитрия работал в ООН. Дима пришел к нам в третий класс советской школы, до этого он учился в школе американской. Он был абсолютно американским мальчиком, с идеальным, без малейшего акцента, английским, очень веселым. Дима писал крупными квадратными буквами без наклона, что мне чрезвычайно понравилось. Ему-то почерк потом исправили, а я до сих пор пишу без наклона.
Г.В.: Неужели вы влюблены в Дмитрия Дмитриевича с девяти лет?
М.Я.: Все-таки был большой перерыв: Дима через два года из Америки уехал, а я оставалась там до восьмого класса. В детстве вообще влюбляешься постоянно...
Мы встретились вновь уже в Москве, в десятом классе. Как водится, ходили в кино, прогуливали уроки. У Дмитрия была карта Москвы начала века, и мы, вооружившись ею, ходили по городу и сравнивали современную застройку с дореволюционной. Самые красивые места фотографировали, и до сих пор у нас эти карточки хранятся.
Нам исполнилось восемнадцать лет, и мы заявили родителям, что хотим пожениться. Они были в шоке, но ничего не поделаешь -- любовь!
Г.В.: Чем же Дмитрий Дмитриевич так вас поразил?
М.Я.: Он совершенно не был похож на других: иначе говорил, читал другие книжки, по-своему реагировал на все происходящее. Видно было, что это человек другой, не советской культуры и вкуса, близкий мне по духу.
Он учился в МГИМО -- там нужно было выдерживать определенный стиль поведения: одеваться с иголочки (костюм-тройка, галстук), заниматься общественной работой, хорошо учиться, вступать в партию. В партию он, конечно, вступил -- без этого в политическом вузе делать было нечего. Но, когда дело доходило до более личных вещей: как одеваться, с кем дружить,-- переломить его было невозможно.
Тогда он принципиально носил свитера и джинсы. Терпеть не мог портфели-дипломаты -- непременный в то время атрибут начальственного стиля. Если ему дарили, он эти дипломаты передаривал.
Г.В.: Сейчас он одевается у кремлевских портных или у него есть свои любимые марки?
М.Я.: Чисто кремлевских портных уже не существует. Одеваться Дмитрий любит и за одеждой следит, внимательно выбирает галстуки и костюмы. Обычно гардеробом высокопоставленных чиновников занимаются их жены. Но я в деталях мужской моды не разбираюсь, могу только оценить, красиво или нет. А Дмитрий понимает. Его любимые марки -- "Франческо Смальто" и "Валентино". Я могу выбрать только галстук, ко всему остальному боюсь даже подходить.
А для меня самое главное, чтоб одежда соответствовала моему стилю и настроению. В любой хорошей коллекции всегда что-нибудь можно найти.
Г.В.: Но вернемся к началу вашей совместной жизни. Свадьба была пышная?
М.Я.: Мы поженились, когда учились на втором курсе: Дима -- в МГИМО, я -- на филфаке МГУ. Я категорически была против свадебного платья и вообще свадебных ритуалов, Дима был даже против колец, но я его уговорила, что хотя бы кольцо мне нужно.
Это событие было настолько важным для нас само по себе, что "украшать" его дополнительно было бессмысленно. Мы не хотели никакой помпы, гостей, безумного застолья с цыганским ансамблем и т.д. В загсе присутствовали только мы и свидетели, праздничный стол приготовила моя мама. А вечером мы уехали в Ленинград.
Г.В.: А от подарков вы тоже отказались?
М.Я.: Ну почему же? Подарки -- это приятно. Его родители подарили мне наручные часы "Сейко", а мои... честно говоря, не помню.
Через год у нас родился сын Иван. Мы благополучно закончили вузы. Дмитрий пошел работать в "Комсомольскую правду": он с восьмого класса писал туда заметки и мечтал там работать. Ему говорили: "Как? Ты не хочешь идти в МИД, ехать за границу?" Он действительно стремился только в журналистику.
Я поступила в аспирантуру. Писала диссертацию по лингвистике и параллельно воспитывала ребенка.
Дмитрий вообще-то не любил заниматься хозяйством, но тем не менее мне помогал. Мы с самого начала жили отдельно от родителей, и приходилось выручать друг друга: например, тот, у кого завтра был экзамен, к ребенку ночью не вставал.
Старшое поколение всегда советовало нам не становиться для сына "бытовыми персонажами", держать дистанцию.
Г.В.: Вы сторонница такой системы?
М.Я.: Она хороша в идеале, когда у вас большой дом, дети бегают на одной его половине, взрослые живут на другой. Когда приходят гости, на них не шикают: "Тихо, тихо! Дети спят!"
Но в той ситуации, в которой жили мы, воссоздать эту систему было невозможно. У нас была двухкомнатная квартира, оставшаяся мне от деда. Впрочем, я считаю, что дистанция между родителями и детьми все равно должна существовать.
Г.В.: Как складывалась ваша дальнейшая карьера?
М.Я.: Я защитила диссертацию, параллельно преподавала французский язык. С огромным удовольствием вспоминаю время, когда занималась научной работой,-- это был один из самых замечательных этапов моей жизни и, возможно, самое интересное дело, какому я когда-либо себя посвящала. А занималась я многим, от журналистики до бизнеса. Вообще, лингвистика -- захватывающая наука, она помогает понять, как устроено наше сознание.
Дмитрий же, придя в "Комсомолку" рядовым корреспондентом, дорос до заведующего отделом международной политики. Потом его, молодого и перспективного, пригласили работать в АПН. В 1986 году мы уехали во Францию -- муж стал заведовать европейским корпунктом АПН и "Московских новостей".
Во Франции мы провели четыре очень интересных года. Когда вернулись, Егор Яковлев предложил Дмитрию возглавить международный отдел "МН". Но у газеты своя жизнь: после стремительного взлета следует спад. Дмитрий ушел на телевидение. Потом стал главным редактором русского варианта журнала GEO. Затем ему предложили вести на РТР программу "Подробности", что он и делал (любовь к политике пересилила любовь к географии) вплоть до назначения на должность пресс-секретаря президента России.
Я еще во Франции стала заниматься журналистикой. Приехав в Москву, некоторое время работала в модной тогда "Независимой газете". Постепенно это стало мне неинтересно, и я попробовала работать независимым продюсером для западных телекомпаний. Объездила всю Россию -- больше всего мне запомнились Колыма и Заполярье.
Потом наступил капитализм, и со своим амплуа freelance пришлось расстаться. Я возглавила службу PR в крупной французской косметической фирме. Это отличная школа, но, честно говоря, солидные западные компании подозрительно похожи на советские учреждения.
Г.В.: Ваш супруг быстро согласился стать пресс-секретарем президента?
М.Я.: Довольно быстро. Хотя и понимал, что ситуация непростая: президентский срок Ельцина подходит к концу, а это чревато политической конфронтацией. Но если тебе судьба бросает такой вызов, от него нельзя отказываться. Я искренне считаю, что Дмитрий Дмитриевич -- тот человек, который сейчас нашей политике нужен. Он не провоцирует конфликты, не обостряет противоречия. В то же время он человек абсолютно порядочный и, когда необходимо, жесткий.
Г.В.: Вы хотите сказать, что внешняя сдержанность Дмитрия Дмитриевича всего лишь маска?
М.Я.: В обычных ситуациях у него действительно ровный характер. Но когда он чем-то недоволен или его что-то задевает за живое дома или на работе, он может быть очень суровым. Для многих его гнев бывает неожиданным. Он никогда не прощает нечестности и непорядочности.
Г.В.: Вашего мужа узнают на улице?
М.Я.: Недавно мы пошли на рынок, остановились у прилавка с сырниками. Бабка-продавщица начала гадать, где это она моего мужа видела. Тут подошел ее дед и говорит: "Ты что, бабка, не узнаешь? Это же голос Батюшки". Короче, сырники нам подарили.
Г.В.: Чем сейчас занимается ваш сын?
М.Я.: Он заканчивает исторический факультет МГУ и параллельно работает.
Г.В.: Вы копите деньги на черный день?
М.Я.: По правде говоря, мне иметь заначку противопоказано. Я либо забуду, куда деньги положила, либо потеряю их.
Г.В.: Дмитрий Дмитриевич щедрый человек?
М.Я.: Щедрый. Он вообще не любит мелочиться. Масштабность личности подразумевает такие качества, как благородство и щедрость.
Г.В.: Ваш брат играет на стороне Лужкова, супруг -- в команде Ельцина. Не влияет ли этот расклад на семейные отношения?
М.Я.: Мы договорились дома политические темы не обсуждать. Каждый занимается тем, что ему интересно. Общее же у мужа и брата -- их профессионализм.
Г.В.: Чем вы сейчас занимаетесь?
М.Я.: Малым бизнесом, скажем так. Мое дело пока в самом начале, и это меня воодушевляет. Я тоже принимаю вызов времени.
Г.В.: Где вы предпочитаете отдыхать, чем заполнено ваше свободное время?
М.Я.: Мы оба обожаем путешествовать. Надо сказать, что это относится и к нашему сыну, вместе с ним мы объездили практически всю Европу и Америку. В начале семейной жизни наши любимые маршруты различались. Дима любил холодную Прибалтику, походы с рюкзаком, я -- Кавказ, море, солнце и комфорт. Сейчас, когда есть возможность, мы ездим вместе.
Свободного времени у Дмитрия практически нет. Рабочие звонки иногда раздаются и ночью. Чтобы снять напряжение, после работы он играет в теннис, общается с друзьями. Любит вкусно поесть.
Хотите, открою страшную тайну? Дмитрий, конечно, знает толк в устрицах, улитках и хороших винах. Но! Самое любимое его блюдо -- жаренные на постном масле вчерашние макароны. Я это "блюдо" никогда не готовлю, потому что испытываю перед ним почти мистический ужас. Но вообще готовить я люблю, хотя и не всегда получается это делать.
Г.В.: Вы живете вместе более двадцати лет. Вам не скучно?
М.Я.: Нет. Скука -- это свойство людей, а не отношений.
Г.В.: Марина, вам комфортно в жизни?
М.Я.: Мой характер не позволяет расслабиться и удовлетвориться достигнутым. У меня всегда есть цель, к которой надо идти.
В жизни Марину Якушкину окружает столько известных мужчин, что так и тянет описать ее (или, скорее, ее публичный образ) через мужские имена: она дочь известного журналиста-международника Генриха Боровика, сестра газетного магната Артема Боровика, жена пресс-секретаря президента РФ Дмитрия Якушкина. Но, очевидно, скрытая пружина ее биографии состояла в том, чтобы быть не дочерью, сестрой и женой кого-то, а самой собой.Гарри Восканян: Марина, со стороны кажется, что ваша жизнь протекает в заповеднике благополучия: и папа у вас был миллионер, и детство золотое, проведенное в Америке...
Марина Якушкина: Со стороны многое кажется. К сожалению, зависть -- частая спутница успеха. Однако в США я действительно прожила с родителями шесть лет, и детство, я думаю, тоже можно назвать золотым, хотя и не в том смысле, который вы имеете в виду.
До восьми лет мы с братом жили в Москве, окруженные заботой родителей, двух бабушек и дедушки. Первые в жизни яркие воспоминания -- это сказки, стихи, песни, библейские истории. И вот из такого домашнего рая (в детский сад мы никогда не ходили) мы попали в Америку.
Г.В.: Вашего отца послали туда работать?
М.Я.: Да, спецкором АПН в США. Шел конец 60-х годов, люди за границу ездили редко, а те, кто там работал, были наперечет, их считали везучими и богатыми -- отсюда и рассказы о миллионах моего отца. Наша жизнь за границей была действительно необычна, но не в смысле денег.
В отличие от семей советских дипломатов, живших одной колонией, мы оказались в чисто американской среде: у нас была квартира в хорошем районе, соседи-американцы. Родители, люди общительные, постоянно приглашали гостей -- у нас бывали Норман Мейлер, Артур Миллер, вдова Хемингуэя, художники, режиссеры, актеры. Родители и мы вместе с ними много путешествовали. Отец выписывал огромное количество газет и журналов -- мы все это читали.
Папа занимался и нашим идеологическим воспитанием: возил нас в такие страшные кварталы, куда нормальный американец никогда по своей воле не заглядывал. Там была ужасная нищета, хотя, я знаю, в Москве все считали, что Боровик американских нищих придумал. Но это действительно было правдой. А с другой стороны, мы бывали и на великосветских приемах. В Америке мы имели редкую возможность наблюдать жизнь практически всех слоев общества. Этой привилегией, в силу специфики работы, обладают только журналисты.
Летом мы обычно возвращались в Союз, ездили отдыхать в Пицунду и Коктебель. Это всегда было для нас радостью, ведь в Союзе оставались друзья и родные. Здесь текла совсем другая жизнь. Я выросла как бы в двух абсолютно непохожих мирах, что не мешало мне любить каждый из них.
Г.В.: Годы в Америке наложили отпечаток на ваш характер?
М.Я.: Конечно, и на характер, и на образ мыслей. Когда с детства наблюдаешь, как по-разному могут жить люди, учишься не абсолютизировать какую-либо модель. Любые лозунги кажутся смешными. Больше всего я не любила лозунг: "Ум, здоровье, силу -- партии!". Почему-то мне совсем не хотелось всем этим с партией делиться.
Вообще, Америка дает много. Мне, например,-- веру в свои силы и чувство независимости. Хотя, я думаю, здесь есть и заслуга родителей.
В Москве я училась в английской школе N45. Там до сих пор замечательный директор Мильграм. В нашем классе преподавал литературу потрясающий, известный на всю Москву человек -- Феликс Раскольников. Чем больше проходит времени, тем острее я сознаю, насколько я ему обязана. К сожалению, мой сын не смог у него учиться: в 70-е годы Раскольников был вынужден эмигрировать -- конечно, в Америку.
Г.В.: Кажется, со своим будущим мужем вы познакомились тоже в США?
М.Я.: Верно. Отец Дмитрия работал в ООН. Дима пришел к нам в третий класс советской школы, до этого он учился в школе американской. Он был абсолютно американским мальчиком, с идеальным, без малейшего акцента, английским, очень веселым. Дима писал крупными квадратными буквами без наклона, что мне чрезвычайно понравилось. Ему-то почерк потом исправили, а я до сих пор пишу без наклона.
Г.В.: Неужели вы влюблены в Дмитрия Дмитриевича с девяти лет?
М.Я.: Все-таки был большой перерыв: Дима через два года из Америки уехал, а я оставалась там до восьмого класса. В детстве вообще влюбляешься постоянно...
Мы встретились вновь уже в Москве, в десятом классе. Как водится, ходили в кино, прогуливали уроки. У Дмитрия была карта Москвы начала века, и мы, вооружившись ею, ходили по городу и сравнивали современную застройку с дореволюционной. Самые красивые места фотографировали, и до сих пор у нас эти карточки хранятся.
Нам исполнилось восемнадцать лет, и мы заявили родителям, что хотим пожениться. Они были в шоке, но ничего не поделаешь -- любовь!
Г.В.: Чем же Дмитрий Дмитриевич так вас поразил?
М.Я.: Он совершенно не был похож на других: иначе говорил, читал другие книжки, по-своему реагировал на все происходящее. Видно было, что это человек другой, не советской культуры и вкуса, близкий мне по духу.
Он учился в МГИМО -- там нужно было выдерживать определенный стиль поведения: одеваться с иголочки (костюм-тройка, галстук), заниматься общественной работой, хорошо учиться, вступать в партию. В партию он, конечно, вступил -- без этого в политическом вузе делать было нечего. Но, когда дело доходило до более личных вещей: как одеваться, с кем дружить,-- переломить его было невозможно.
Тогда он принципиально носил свитера и джинсы. Терпеть не мог портфели-дипломаты -- непременный в то время атрибут начальственного стиля. Если ему дарили, он эти дипломаты передаривал.
Г.В.: Сейчас он одевается у кремлевских портных или у него есть свои любимые марки?
М.Я.: Чисто кремлевских портных уже не существует. Одеваться Дмитрий любит и за одеждой следит, внимательно выбирает галстуки и костюмы. Обычно гардеробом высокопоставленных чиновников занимаются их жены. Но я в деталях мужской моды не разбираюсь, могу только оценить, красиво или нет. А Дмитрий понимает. Его любимые марки -- "Франческо Смальто" и "Валентино". Я могу выбрать только галстук, ко всему остальному боюсь даже подходить.
А для меня самое главное, чтоб одежда соответствовала моему стилю и настроению. В любой хорошей коллекции всегда что-нибудь можно найти.
Г.В.: Но вернемся к началу вашей совместной жизни. Свадьба была пышная?
М.Я.: Мы поженились, когда учились на втором курсе: Дима -- в МГИМО, я -- на филфаке МГУ. Я категорически была против свадебного платья и вообще свадебных ритуалов, Дима был даже против колец, но я его уговорила, что хотя бы кольцо мне нужно.
Это событие было настолько важным для нас само по себе, что "украшать" его дополнительно было бессмысленно. Мы не хотели никакой помпы, гостей, безумного застолья с цыганским ансамблем и т.д. В загсе присутствовали только мы и свидетели, праздничный стол приготовила моя мама. А вечером мы уехали в Ленинград.
Г.В.: А от подарков вы тоже отказались?
М.Я.: Ну почему же? Подарки -- это приятно. Его родители подарили мне наручные часы "Сейко", а мои... честно говоря, не помню.
Через год у нас родился сын Иван. Мы благополучно закончили вузы. Дмитрий пошел работать в "Комсомольскую правду": он с восьмого класса писал туда заметки и мечтал там работать. Ему говорили: "Как? Ты не хочешь идти в МИД, ехать за границу?" Он действительно стремился только в журналистику.
Я поступила в аспирантуру. Писала диссертацию по лингвистике и параллельно воспитывала ребенка.
Дмитрий вообще-то не любил заниматься хозяйством, но тем не менее мне помогал. Мы с самого начала жили отдельно от родителей, и приходилось выручать друг друга: например, тот, у кого завтра был экзамен, к ребенку ночью не вставал.
Старшое поколение всегда советовало нам не становиться для сына "бытовыми персонажами", держать дистанцию.
Г.В.: Вы сторонница такой системы?
М.Я.: Она хороша в идеале, когда у вас большой дом, дети бегают на одной его половине, взрослые живут на другой. Когда приходят гости, на них не шикают: "Тихо, тихо! Дети спят!"
Но в той ситуации, в которой жили мы, воссоздать эту систему было невозможно. У нас была двухкомнатная квартира, оставшаяся мне от деда. Впрочем, я считаю, что дистанция между родителями и детьми все равно должна существовать.
Г.В.: Как складывалась ваша дальнейшая карьера?
М.Я.: Я защитила диссертацию, параллельно преподавала французский язык. С огромным удовольствием вспоминаю время, когда занималась научной работой,-- это был один из самых замечательных этапов моей жизни и, возможно, самое интересное дело, какому я когда-либо себя посвящала. А занималась я многим, от журналистики до бизнеса. Вообще, лингвистика -- захватывающая наука, она помогает понять, как устроено наше сознание.
Дмитрий же, придя в "Комсомолку" рядовым корреспондентом, дорос до заведующего отделом международной политики. Потом его, молодого и перспективного, пригласили работать в АПН. В 1986 году мы уехали во Францию -- муж стал заведовать европейским корпунктом АПН и "Московских новостей".
Во Франции мы провели четыре очень интересных года. Когда вернулись, Егор Яковлев предложил Дмитрию возглавить международный отдел "МН". Но у газеты своя жизнь: после стремительного взлета следует спад. Дмитрий ушел на телевидение. Потом стал главным редактором русского варианта журнала GEO. Затем ему предложили вести на РТР программу "Подробности", что он и делал (любовь к политике пересилила любовь к географии) вплоть до назначения на должность пресс-секретаря президента России.
Я еще во Франции стала заниматься журналистикой. Приехав в Москву, некоторое время работала в модной тогда "Независимой газете". Постепенно это стало мне неинтересно, и я попробовала работать независимым продюсером для западных телекомпаний. Объездила всю Россию -- больше всего мне запомнились Колыма и Заполярье.
Потом наступил капитализм, и со своим амплуа freelance пришлось расстаться. Я возглавила службу PR в крупной французской косметической фирме. Это отличная школа, но, честно говоря, солидные западные компании подозрительно похожи на советские учреждения.
Г.В.: Ваш супруг быстро согласился стать пресс-секретарем президента?
М.Я.: Довольно быстро. Хотя и понимал, что ситуация непростая: президентский срок Ельцина подходит к концу, а это чревато политической конфронтацией. Но если тебе судьба бросает такой вызов, от него нельзя отказываться. Я искренне считаю, что Дмитрий Дмитриевич -- тот человек, который сейчас нашей политике нужен. Он не провоцирует конфликты, не обостряет противоречия. В то же время он человек абсолютно порядочный и, когда необходимо, жесткий.
Г.В.: Вы хотите сказать, что внешняя сдержанность Дмитрия Дмитриевича всего лишь маска?
М.Я.: В обычных ситуациях у него действительно ровный характер. Но когда он чем-то недоволен или его что-то задевает за живое дома или на работе, он может быть очень суровым. Для многих его гнев бывает неожиданным. Он никогда не прощает нечестности и непорядочности.
Г.В.: Вашего мужа узнают на улице?
М.Я.: Недавно мы пошли на рынок, остановились у прилавка с сырниками. Бабка-продавщица начала гадать, где это она моего мужа видела. Тут подошел ее дед и говорит: "Ты что, бабка, не узнаешь? Это же голос Батюшки". Короче, сырники нам подарили.
Г.В.: Чем сейчас занимается ваш сын?
М.Я.: Он заканчивает исторический факультет МГУ и параллельно работает.
Г.В.: Вы копите деньги на черный день?
М.Я.: По правде говоря, мне иметь заначку противопоказано. Я либо забуду, куда деньги положила, либо потеряю их.
Г.В.: Дмитрий Дмитриевич щедрый человек?
М.Я.: Щедрый. Он вообще не любит мелочиться. Масштабность личности подразумевает такие качества, как благородство и щедрость.
Г.В.: Ваш брат играет на стороне Лужкова, супруг -- в команде Ельцина. Не влияет ли этот расклад на семейные отношения?
М.Я.: Мы договорились дома политические темы не обсуждать. Каждый занимается тем, что ему интересно. Общее же у мужа и брата -- их профессионализм.
Г.В.: Чем вы сейчас занимаетесь?
М.Я.: Малым бизнесом, скажем так. Мое дело пока в самом начале, и это меня воодушевляет. Я тоже принимаю вызов времени.
Г.В.: Где вы предпочитаете отдыхать, чем заполнено ваше свободное время?
М.Я.: Мы оба обожаем путешествовать. Надо сказать, что это относится и к нашему сыну, вместе с ним мы объездили практически всю Европу и Америку. В начале семейной жизни наши любимые маршруты различались. Дима любил холодную Прибалтику, походы с рюкзаком, я -- Кавказ, море, солнце и комфорт. Сейчас, когда есть возможность, мы ездим вместе.
Свободного времени у Дмитрия практически нет. Рабочие звонки иногда раздаются и ночью. Чтобы снять напряжение, после работы он играет в теннис, общается с друзьями. Любит вкусно поесть.
Хотите, открою страшную тайну? Дмитрий, конечно, знает толк в устрицах, улитках и хороших винах. Но! Самое любимое его блюдо -- жаренные на постном масле вчерашние макароны. Я это "блюдо" никогда не готовлю, потому что испытываю перед ним почти мистический ужас. Но вообще готовить я люблю, хотя и не всегда получается это делать.
Г.В.: Вы живете вместе более двадцати лет. Вам не скучно?
М.Я.: Нет. Скука -- это свойство людей, а не отношений.
Г.В.: Марина, вам комфортно в жизни?
М.Я.: Мой характер не позволяет расслабиться и удовлетвориться достигнутым. У меня всегда есть цель, к которой надо идти.
ГАРРИ ВОСКАНЯН
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
