Архивная публикация 2000 года: "Министр и муза"
Анвар Шамузафаров, председатель Госстроя России, считает, что его способности ни в какое сравнение не идут с выдающимся талантом его жены, балерины Рано Каримовой. Рано, в свою очередь, уверена, что муж одарен сверх меры. За их в несколько восточном духе реверансами с интересом наблюдает 19-летняя дочь, красавица Лазиза -- награда родителям за все пережитые трудности.Анвар Шамузафаров: Долгое время я был тенью своей жены. С 1974 по 1885 год она была юной примой узбекского балета. Ее, в отличие от меня, начинающего архитектора, знала вся страна.
Людмила Лунина: И где робкие архитекторы знакомятся с балетными звездами?
Рано Каримова: После каждого спектакля я получала от неведомого поклонника дивный цветок -- розу или гладиолус -- в тон своего сценического костюма.
А однажды в перерывах между выходами увидела в просвете кулис высокую стройную фигуру идеального танцора. Я ее по-балетному отметила и, наверное, задержала взгляд, потому что девочки из кордебалета сказали: "Ну, Раноша, зацепило..." Я повернулась к ним, а когда посмотрела обратно, незнакомца уже не было.
Л.Л.: И долго вы, Анвар Шамухамедович, призраком мерцали?
А.Ш.: С год. Она была примадонна, небожительница. Мне казалось, что балерины не могут общаться с простыми смертными.
Л.Л.: И что же случилось потом?
А.Ш.: Мой друг должен был жениться и позвал меня на смотрины своей девушки. Смотрины проходили в том же доме, где жила Рано. Мы оказались за одним столом, я пригласил ее танцевать. "Скажите, а это не вы мне цветы дарите?" Пришлось признаться.
Р.К.: Он все время молчал.
А.Ш.: Когда она была рядом, у меня наступал паралич. Наша женитьба стала главным делом всего театра, от гримеров до директора. Только через четыре года я набрался смелости и сделал Рано предложение.
Л.Л.: Рано, а вы не расскажете, как становятся балеринами? С этим надо родиться или папа с мамой как-то подтолкнули?
Р.К.: Мама была учительницей в школе, но танцевала народные танцы. Я, когда родилась, весила пять килограммов. И до четырех лет не могла ходить: ноги были слабые и развернуты в разные стороны.
А.Ш.: Потом это стало ее преимуществом -- выворотность ног.
Р.К.: А мама, глядя, как я ползаю, говорила: "Ничего, она у меня обязательно будет танцевать!" Мама умерла, когда мне было восемь лет. И ее слова стали чем-то вроде завета. Через два года я поступила в Ташкентское хореографическое училище. Был страшный конкурс: все девочки в гольфах, юбочках. Я босая, в майке и трусах: одеть-то некому! Меня еще спрашивали, узбечка ли я, почему без косичек? А у меня был бант, я сама его завязала. Но, наверное, природные данные были таковы, что взяли меня сразу. И через какое-то время как лучшую отобрали для учебы в Ленинграде, в Вагановском училище.
В старших классах моим педагогом была великая балерина Наталья Дудинская. И позже она долгие годы опекала меня и следила за моими успехами. Несмотря на то, что у меня было распределение в Кировский (ныне Мариинский) театр, пришлось вернуться в Ташкент -- об этом настойчиво хлопотали из ЦК Компартии Узбекистана.
А.Ш.: И тут обнаружился я, который ходил за Рано как тень. Конечно, я ей был даром не нужен. Поклонников море. Жизнь заполнена работой. Рано танцевала все ведущие партии.
Л.Л.: А как же дочка -- разве балеринам можно иметь детей?
Р.К.: Нельзя, но очень хотелось. Я не замечала, но Анвар говорил, что на улицах я заглядывала в каждую детскую коляску.
Лазизе было чуть больше месяца, когда мы с Анваром принесли ее в театр и положили на рояль, где она преспокойно заснула. Так она за кулисами и выросла.
А.Ш.: Я был кормящим отцом. График строился таким образом, чтобы без няни Рано и мне работать и воспитывать дочь. Ребенка было жалко: он оказался брошен на произвол судьбы.
Я помню: ей два года, я уезжаю в командировку. Вечером привожу ее на спектакль, за кулисы: "Сиди тихо как мышь. Если пискнешь, мама может упасть и, не дай Бог, что-нибудь сломает". Бедная девочка сидела, не шелохнувшись, все четыре акта. И плакала -- но тихо.
Так она и в школе себя вела: сидела и внимательно слушала. И была круглой отличницей. Ее сплошные пятерки меня пугали. "Поставьте ей хотя бы четверку,-- говорил я учительнице,-- чтобы она приобрела опыт неудач, так же нельзя..."
Р.К.: Но всей этой замечательной жизни в один прекрасный день пришел конец. Мы вынуждены были из Ташкента уехать, фактически бежать, за двадцать дней поменяв трехкомнатную квартиру на комнату в Москве.
Л.Л.: Что случилось?
А.Ш.: Рано была музой первого секретаря узбекского ЦК Шарафа Рашидова. "Рашидовщину" помните? Этот пожилой человек был в душе большим романтиком. Он называл Рано своей дочкой, писал стихи, поэмы, либретто, на которые потом ставились балеты -- специально для нее.
В 1983-м Рано четыре вечера танцевала в Большом театре в Москве один из спектаклей Рашидова -- был ошеломляющий успех. А через двадцать дней Рашидов умер -- говорили, что покончил жизнь самоубийством.
Р.К.: Началась настоящая травля. Вначале объявили, что мое присутствие в театре нежелательно, потом предложили уехать или в Самарканд, или в Куйбышев. У меня было приглашение на работу в Москву от Григоровича и от министра культуры Демичева -- и мы уехали в столицу. Но рука партноменклатуры дотянулась и сюда: Григорович тут же от своего предложения отказался, да и другие не хотели неприятностей.
А.Ш.: Восемь месяцев Рано была без работы. Для балерины это трагедия.
Р.К.: Если бы не Анвар, не дочура, я бы не выдержала: против нас ополчились абсолютно все.
А.Ш.: Сейчас все эти люди наши большие друзья, они сожалеют о происшедшем. Мы все понимаем и прощаем -- но тогда понять это было невозможно.
Л.Л.: Что же вас спасло?
А.Ш.: В 1985 году к власти пришел Горбачев. И всех, кто нас преследовал,-- а это были первые лица Узбекистана: Акил Салимов, председатель Президиума Верховного Совета, Рано Абдуллаева, главный идеолог узбекских коммунистов,-- их всех Гдлян и Иванов посадил в тюрьму.
Однажды, в конце 80-х, мы случайно встретили Иванова в метро -- и кинулись к нему со словами благодарности. Он ничего не понял, но был впечатлен.
Потом Рано по приказу Демичева взяли в театр В.Василева и Н.Касаткиной. У нее была ставка "звезды", ее выпускали на гастроли за границу -- и не давали ни одной ведущей роли. Она долго вызывала воспоминания о Рашидове.
Л.Л.: Мне хочется дождаться счастливого конца этой печальной истории.
А.Ш.: Не во всех сказках счастливый финал.
Р.К.: Три года назад я станцевала Джульетту в спектакле "Ромео и Юлия" в постановке И.Чернышова. В этом году -- фрагменты из балета "Жизель" в Колонном зале Дома Союзов. Сейчас танцую и репетирую в театре "Русский балет" у Вячеслава Гордеева, где меня все любят. Недавно позвонил режиссер Рустам Хамдамов: "Раноша, приезжай. Мы тебя в старинный бухарский ковер завернем". Я приехала -- и меня долго снимали вместе с Ренатой Литвиновой. В следующем году фильм выйдет на экраны.
А.Ш.: Сейчас Рано зовут в Большой. Она вот плакала, узнав о приглашении: все-таки поздно.
Л.Л.: Но балерины танцуют и в пятьдесят, и в шестьдесят.
Р.К.: Как ученица Дудинской, я не могу себе этого позволить. На сцене Большого надо танцевать блестяще -- как я могла еще десять лет назад. Или не делать этого вообще.
Л.Л.: Но, наверное, не все так ужасно.
Р.К.: Конечно, вот Лазиза выросла. Сейчас она учится в Юридической академии. С другой стороны, я перед Анваром в долгу: столько лет он жил ради меня.
Л.Л.: Анвар Шамухамедович, как же вы стали большим начальником?
А.Ш.: В Москве я работал рядовым архитектором в одном из многочисленных проектных институтов. В 1988-м произошло землетрясение в Армении, и Госстрой СССР отправил меня, достаточного редкого специалиста по сейсмостойкому строительству, восстанавливать армянские города.
Вскоре с новой силой вспыхнул конфликт из-за Нагорного Карабаха, и кому-то надо было заняться вопросами компенсации потерянного армянами и азербайджанцами имущества. Так я написал первое в своей жизни постановление, которое было принято союзным правительством.
В следующий раз на меня обратили внимание в 1991 году. Надо было изложить меры по решению жилищной проблемы в СССР, и я эту программу подготовил. Чуть позже ее нарезали на куски и по частям вставили в программу ГКЧП. Там много чего написано про ужесточение политического режима, но есть и кое-что приятное для народа -- большей частью мои слова.
У меня обнаружился талант к составлению законов. Я написал почти все постперестроечные указы президента и постановления правительства, связанные с жилищной политикой,-- а их около двухсот. Чтобы было понятно: у нас в стране Чубайс занимался приватизацией промышленных предприятий, а я -- приватизацией жилья. За шесть лет я дорос до заместителя министра. В должности председателя Госстроя с лета 1999 года.
Л.Л.: А откуда вы, архитектор, знаете, как писать законы?
А.Ш.: Мой папа был известным в Ташкенте адвокатом. У нас дома была полулегальная юридическая контора. Отец был немолод, уставал, и я начиная с десяти лет почти каждый день после школы работал у него секретарем. Он мне диктовал иски, прошения, апелляции и прочее. И так продолжалось лет пятнадцать, вплоть до его смерти.
Ни один вуз не дал бы мне такой практики. Но я это все ненавидел. Вместо того чтобы на улице играть в футбол или рисовать, я сидел и писал. Отец уговаривал меня стать юристом. Я сказал: никогда. Но от судьбы не уйдешь.
Правда, в Москве у меня была сильная мотивация. Мы жили в коммуналке, и составленные мною законы помогли нам (как и миллионам других россиян) ее расселить.
Р.К.: Анвар очень талантлив. Он все балеты знает наизусть. А какой он художник, какие картины пишет!
А.Ш.: Мы забыли кое-что интересное -- как я, когда у нас было трудно с деньгами, писал акварелью портреты на Арбате. За два дня зарабатывал столько, сколько платили в моем НИИ за месяц. А дочь (пока Рано по многу месяцев находилась на гастролях) при мне состояла клакером, зазывалой. Ее это развлекало.
Когда после землетрясения я уезжал в Армению, художники с Арбата смеялись: "Сколько тебе платят -- 230 рублей? Их здесь можно заработать за день".
Л.Л.: Вы тщеславны?
А.Ш.: В 1997 году, при Черномырдине, мне предлагали стать вице-премьером. Я отказался. А зачем? Мы в правительстве совершаем важнейшие шаги, которые надо совершить, но они и тяжелейшие, на них популярность не заработаешь.
Л.Л.: А вы не думали уйти в бизнес?
А.Ш.: В 1998 году я решил, что достаточно поработал на общество -- хорошо бы пожить для себя. И ушел. А через семь месяцев вернулся. Потому что всю жилищную реформу стали разваливать со скоростью звука. Все пошло наперекосяк. Поэтому, пока ситуация не примет необратимый характер, надо работать.
А сейчас, когда мне бывает тяжело, я иду на спектакли театра "Русский балет" -- смотреть Рано.
Анвар Шамузафаров, председатель Госстроя России, считает, что его способности ни в какое сравнение не идут с выдающимся талантом его жены, балерины Рано Каримовой. Рано, в свою очередь, уверена, что муж одарен сверх меры. За их в несколько восточном духе реверансами с интересом наблюдает 19-летняя дочь, красавица Лазиза -- награда родителям за все пережитые трудности.Анвар Шамузафаров: Долгое время я был тенью своей жены. С 1974 по 1885 год она была юной примой узбекского балета. Ее, в отличие от меня, начинающего архитектора, знала вся страна.
Людмила Лунина: И где робкие архитекторы знакомятся с балетными звездами?
Рано Каримова: После каждого спектакля я получала от неведомого поклонника дивный цветок -- розу или гладиолус -- в тон своего сценического костюма.
А однажды в перерывах между выходами увидела в просвете кулис высокую стройную фигуру идеального танцора. Я ее по-балетному отметила и, наверное, задержала взгляд, потому что девочки из кордебалета сказали: "Ну, Раноша, зацепило..." Я повернулась к ним, а когда посмотрела обратно, незнакомца уже не было.
Л.Л.: И долго вы, Анвар Шамухамедович, призраком мерцали?
А.Ш.: С год. Она была примадонна, небожительница. Мне казалось, что балерины не могут общаться с простыми смертными.
Л.Л.: И что же случилось потом?
А.Ш.: Мой друг должен был жениться и позвал меня на смотрины своей девушки. Смотрины проходили в том же доме, где жила Рано. Мы оказались за одним столом, я пригласил ее танцевать. "Скажите, а это не вы мне цветы дарите?" Пришлось признаться.
Р.К.: Он все время молчал.
А.Ш.: Когда она была рядом, у меня наступал паралич. Наша женитьба стала главным делом всего театра, от гримеров до директора. Только через четыре года я набрался смелости и сделал Рано предложение.
Л.Л.: Рано, а вы не расскажете, как становятся балеринами? С этим надо родиться или папа с мамой как-то подтолкнули?
Р.К.: Мама была учительницей в школе, но танцевала народные танцы. Я, когда родилась, весила пять килограммов. И до четырех лет не могла ходить: ноги были слабые и развернуты в разные стороны.
А.Ш.: Потом это стало ее преимуществом -- выворотность ног.
Р.К.: А мама, глядя, как я ползаю, говорила: "Ничего, она у меня обязательно будет танцевать!" Мама умерла, когда мне было восемь лет. И ее слова стали чем-то вроде завета. Через два года я поступила в Ташкентское хореографическое училище. Был страшный конкурс: все девочки в гольфах, юбочках. Я босая, в майке и трусах: одеть-то некому! Меня еще спрашивали, узбечка ли я, почему без косичек? А у меня был бант, я сама его завязала. Но, наверное, природные данные были таковы, что взяли меня сразу. И через какое-то время как лучшую отобрали для учебы в Ленинграде, в Вагановском училище.
В старших классах моим педагогом была великая балерина Наталья Дудинская. И позже она долгие годы опекала меня и следила за моими успехами. Несмотря на то, что у меня было распределение в Кировский (ныне Мариинский) театр, пришлось вернуться в Ташкент -- об этом настойчиво хлопотали из ЦК Компартии Узбекистана.
А.Ш.: И тут обнаружился я, который ходил за Рано как тень. Конечно, я ей был даром не нужен. Поклонников море. Жизнь заполнена работой. Рано танцевала все ведущие партии.
Л.Л.: А как же дочка -- разве балеринам можно иметь детей?
Р.К.: Нельзя, но очень хотелось. Я не замечала, но Анвар говорил, что на улицах я заглядывала в каждую детскую коляску.
Лазизе было чуть больше месяца, когда мы с Анваром принесли ее в театр и положили на рояль, где она преспокойно заснула. Так она за кулисами и выросла.
А.Ш.: Я был кормящим отцом. График строился таким образом, чтобы без няни Рано и мне работать и воспитывать дочь. Ребенка было жалко: он оказался брошен на произвол судьбы.
Я помню: ей два года, я уезжаю в командировку. Вечером привожу ее на спектакль, за кулисы: "Сиди тихо как мышь. Если пискнешь, мама может упасть и, не дай Бог, что-нибудь сломает". Бедная девочка сидела, не шелохнувшись, все четыре акта. И плакала -- но тихо.
Так она и в школе себя вела: сидела и внимательно слушала. И была круглой отличницей. Ее сплошные пятерки меня пугали. "Поставьте ей хотя бы четверку,-- говорил я учительнице,-- чтобы она приобрела опыт неудач, так же нельзя..."
Р.К.: Но всей этой замечательной жизни в один прекрасный день пришел конец. Мы вынуждены были из Ташкента уехать, фактически бежать, за двадцать дней поменяв трехкомнатную квартиру на комнату в Москве.
Л.Л.: Что случилось?
А.Ш.: Рано была музой первого секретаря узбекского ЦК Шарафа Рашидова. "Рашидовщину" помните? Этот пожилой человек был в душе большим романтиком. Он называл Рано своей дочкой, писал стихи, поэмы, либретто, на которые потом ставились балеты -- специально для нее.
В 1983-м Рано четыре вечера танцевала в Большом театре в Москве один из спектаклей Рашидова -- был ошеломляющий успех. А через двадцать дней Рашидов умер -- говорили, что покончил жизнь самоубийством.
Р.К.: Началась настоящая травля. Вначале объявили, что мое присутствие в театре нежелательно, потом предложили уехать или в Самарканд, или в Куйбышев. У меня было приглашение на работу в Москву от Григоровича и от министра культуры Демичева -- и мы уехали в столицу. Но рука партноменклатуры дотянулась и сюда: Григорович тут же от своего предложения отказался, да и другие не хотели неприятностей.
А.Ш.: Восемь месяцев Рано была без работы. Для балерины это трагедия.
Р.К.: Если бы не Анвар, не дочура, я бы не выдержала: против нас ополчились абсолютно все.
А.Ш.: Сейчас все эти люди наши большие друзья, они сожалеют о происшедшем. Мы все понимаем и прощаем -- но тогда понять это было невозможно.
Л.Л.: Что же вас спасло?
А.Ш.: В 1985 году к власти пришел Горбачев. И всех, кто нас преследовал,-- а это были первые лица Узбекистана: Акил Салимов, председатель Президиума Верховного Совета, Рано Абдуллаева, главный идеолог узбекских коммунистов,-- их всех Гдлян и Иванов посадил в тюрьму.
Однажды, в конце 80-х, мы случайно встретили Иванова в метро -- и кинулись к нему со словами благодарности. Он ничего не понял, но был впечатлен.
Потом Рано по приказу Демичева взяли в театр В.Василева и Н.Касаткиной. У нее была ставка "звезды", ее выпускали на гастроли за границу -- и не давали ни одной ведущей роли. Она долго вызывала воспоминания о Рашидове.
Л.Л.: Мне хочется дождаться счастливого конца этой печальной истории.
А.Ш.: Не во всех сказках счастливый финал.
Р.К.: Три года назад я станцевала Джульетту в спектакле "Ромео и Юлия" в постановке И.Чернышова. В этом году -- фрагменты из балета "Жизель" в Колонном зале Дома Союзов. Сейчас танцую и репетирую в театре "Русский балет" у Вячеслава Гордеева, где меня все любят. Недавно позвонил режиссер Рустам Хамдамов: "Раноша, приезжай. Мы тебя в старинный бухарский ковер завернем". Я приехала -- и меня долго снимали вместе с Ренатой Литвиновой. В следующем году фильм выйдет на экраны.
А.Ш.: Сейчас Рано зовут в Большой. Она вот плакала, узнав о приглашении: все-таки поздно.
Л.Л.: Но балерины танцуют и в пятьдесят, и в шестьдесят.
Р.К.: Как ученица Дудинской, я не могу себе этого позволить. На сцене Большого надо танцевать блестяще -- как я могла еще десять лет назад. Или не делать этого вообще.
Л.Л.: Но, наверное, не все так ужасно.
Р.К.: Конечно, вот Лазиза выросла. Сейчас она учится в Юридической академии. С другой стороны, я перед Анваром в долгу: столько лет он жил ради меня.
Л.Л.: Анвар Шамухамедович, как же вы стали большим начальником?
А.Ш.: В Москве я работал рядовым архитектором в одном из многочисленных проектных институтов. В 1988-м произошло землетрясение в Армении, и Госстрой СССР отправил меня, достаточного редкого специалиста по сейсмостойкому строительству, восстанавливать армянские города.
Вскоре с новой силой вспыхнул конфликт из-за Нагорного Карабаха, и кому-то надо было заняться вопросами компенсации потерянного армянами и азербайджанцами имущества. Так я написал первое в своей жизни постановление, которое было принято союзным правительством.
В следующий раз на меня обратили внимание в 1991 году. Надо было изложить меры по решению жилищной проблемы в СССР, и я эту программу подготовил. Чуть позже ее нарезали на куски и по частям вставили в программу ГКЧП. Там много чего написано про ужесточение политического режима, но есть и кое-что приятное для народа -- большей частью мои слова.
У меня обнаружился талант к составлению законов. Я написал почти все постперестроечные указы президента и постановления правительства, связанные с жилищной политикой,-- а их около двухсот. Чтобы было понятно: у нас в стране Чубайс занимался приватизацией промышленных предприятий, а я -- приватизацией жилья. За шесть лет я дорос до заместителя министра. В должности председателя Госстроя с лета 1999 года.
Л.Л.: А откуда вы, архитектор, знаете, как писать законы?
А.Ш.: Мой папа был известным в Ташкенте адвокатом. У нас дома была полулегальная юридическая контора. Отец был немолод, уставал, и я начиная с десяти лет почти каждый день после школы работал у него секретарем. Он мне диктовал иски, прошения, апелляции и прочее. И так продолжалось лет пятнадцать, вплоть до его смерти.
Ни один вуз не дал бы мне такой практики. Но я это все ненавидел. Вместо того чтобы на улице играть в футбол или рисовать, я сидел и писал. Отец уговаривал меня стать юристом. Я сказал: никогда. Но от судьбы не уйдешь.
Правда, в Москве у меня была сильная мотивация. Мы жили в коммуналке, и составленные мною законы помогли нам (как и миллионам других россиян) ее расселить.
Р.К.: Анвар очень талантлив. Он все балеты знает наизусть. А какой он художник, какие картины пишет!
А.Ш.: Мы забыли кое-что интересное -- как я, когда у нас было трудно с деньгами, писал акварелью портреты на Арбате. За два дня зарабатывал столько, сколько платили в моем НИИ за месяц. А дочь (пока Рано по многу месяцев находилась на гастролях) при мне состояла клакером, зазывалой. Ее это развлекало.
Когда после землетрясения я уезжал в Армению, художники с Арбата смеялись: "Сколько тебе платят -- 230 рублей? Их здесь можно заработать за день".
Л.Л.: Вы тщеславны?
А.Ш.: В 1997 году, при Черномырдине, мне предлагали стать вице-премьером. Я отказался. А зачем? Мы в правительстве совершаем важнейшие шаги, которые надо совершить, но они и тяжелейшие, на них популярность не заработаешь.
Л.Л.: А вы не думали уйти в бизнес?
А.Ш.: В 1998 году я решил, что достаточно поработал на общество -- хорошо бы пожить для себя. И ушел. А через семь месяцев вернулся. Потому что всю жилищную реформу стали разваливать со скоростью звука. Все пошло наперекосяк. Поэтому, пока ситуация не примет необратимый характер, надо работать.
А сейчас, когда мне бывает тяжело, я иду на спектакли театра "Русский балет" -- смотреть Рано.
ЛЮДМИЛА ЛУНИНА
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
