16.07.2007 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2007 года: "О демократиях I, II, III"

Демократии нет. И нет уже давно. Тот факт, что западные общества самоназываются демократиями, растворяя (маскируя) в этом термине все детали собственного реального устройства, должен пониматься прежде всего как явление идеологии.Попытки осознать и проанализировать собственную реальность на Западе, конечно, есть — не только в среде интеллектуалов, но и в политическом дискурсе. Незадолго до победы Саркози канал «Евроньюс» устами авторитетного французского эксперта прямо назвал политическую систему Франции выборной монархией. Так ли уж отличается ситуация в США и России? Должны ли мы заключить эти слова в кавычки? Радоваться или огорчаться по этому поводу?

Демократия I

Первое, что вводит нас в заблуждение по вопросу «о демократии», — это абстрактное формальное определение «на все времена», претендующее на самоочевидность. Вроде того, что «при демократии власть принадлежит народу». Или, сложнее, «народ передает власть своим представителям и контролирует их деятельность». Самый поверхностный взгляд на жизнь и деятельность западных обществ так называемых развитых стран показывает, что, скорее всего, никто ничего никому не передает — берут сами, с помощью политтехнологий и манипуляций управляемым сознанием (мнением), развитой и вполне легальной и легитимной коррупции (взятка платится не лично, а в правильный благотворительный фонд). И никто никого не контролирует — в лучшем случае можно услышать протесты. Да и как может передать (!) власть тот, кто не знает, что это такое? Кто занят исключительно сверхпотреблением? И как можно что-то контролировать, не зная в принципе, как оно на самом деле работает?

Демократия появлялась, развивалась и исчезала в истории каждый раз как конкретный организм, конкретная система общественных отношений, решающая вполне определенную историческую задачу. И исчезала либо вместе с решением этой задачи, либо с ее уходом со сцены в связи с потерей актуальности. Первая демократия (а по совести говоря, и последняя), и она же самая развитая, была создана в Риме. Попытка предметно сравнить сегодняшние демократические потуги западных обществ с Римом времен Республики вызывает лишь тоску об утраченном и уже не восстановимом образце, который сегодня мы не способны представить себе даже как идеал.

Разве можем мы представить себе избрание двух президентов вместо одного? Так, чтобы полномочия и права каждого были идентичны, никакого разграничения полномочий не было, в том числе и по территориям, а объем полномочий позволял бы непосредственно вмешиваться в деятельность любого властного лица? А ведь именно так избирались консулы — носители верховной власти в Республике. Избирались всего на год, но это никак не нарушало преемственности власти, «программ и планов Рима по собственному развитию», говоря сегодняшним языком. При возникновении кризиса вместо двух консулов назначался один диктатор. Решив проблему, он возвращал власть «на место». Многочисленные субъекты исполнительной власти — магистраты — выступали в общественной жизни лично, субъектно, потому ответственно, а не как «винтики машины», не как «госаппарат». Магистраты были выстроены в иерархию, но при этом народный трибун, низший магистрат, не имея права приказывать, имел полное право запрещать что-либо высшим должностям, в то время как сам подчинялся лишь запрещению коллегии.

Если бы вся эта хитрая механика должна была «стабилизироваться» только формально, она не продержалась бы и десяти лет. Так что секрет в целях, в задаче, ради которой существовала и развивалась эта система. Ради чего все это работало? И почему римской демократии в течение сотен лет не вредили ни подкупы, ни заговоры, ни побоища, частенько происходившие на Форуме для «правильного голосования», и вовсе не украшавшие формальную сторону дела?

Рим непрерывно и успешно воевал. При этом «Римским войском были граждане, собиравшиеся для отражения врага. Воинская повинность и гражданские права были тесно связаны, так что с освобождением от военной службы отнималось и право голоса в центуриях» («Римские древности», пособие для гимназий и самообразования. — СПб., М.: Изд.

Т-ва М.О. Вольф, 1910). Сами собрания граждан для решения внутренних вопросов Республики и голосования происходили на месте и в форме военных собраний, по центуриям. Римский гражданин передавал Республике не власть, а свою жизнь. А вот в обмен он мог получить либо власть — если дерзал избираться, либо права римского гражданина. Голосование «за кого-то» имело четкий смысл собственного отказа от участия во власти. Никакой «передачи» власти тут нет. Власть возникает и создается теми, кого вдохновили и поддержали боги. Это высший момент в карьере римского гражданина. Выборных должностей много, и ротация происходила быстро. Поэтому такой отказ вовсе не был символическим, абстрактным актом. Современный избиратель тоже фактически отказывается от власти, голосуя за другого, но в массе своей он не считает, что сам мог бы претендовать на власть. Свой голос он не ценит и жизнью за него не платит. Римский гражданин отказывался от власти только на короткое время и только за себя. Поскольку власть не может принадлежать всем, но лишь избранным, то все остальные граждане должны получить в обмен на жизнь права.

Римская демократия существовала с целью создания и развития института права. Это главное, что сделано ею. Широко понимаемые гражданские (то есть и публичные, политические, и частные) права были положены в фундамент всего дальнейшего развития европейской цивилизации.

Римская демократия ушла со сцены относительно спокойно и постепенно. Задача развития права (и института гражданства) сменилась задачей адаптации системы права к стремительно растущей массе граждан. Гражданами должны были стать и становились сначала жители Италии, а потом и провинций (современная Западная Европа). Не они завоевывали, а их завоевали. Обязанности населения заключались больше в том, чтобы содержать империю. Война Цезаря с Помпеем не ставила под сомнение существование самого Рима. Убийство Цезаря не было революцией, оно было направлено не против его дела, но лишь против его самого. Октавиана Августа уговаривали не уходить от власти, изобретая формально-правовое основание для каждого момента его правления. Империя возникла на согласии граждан отказаться от власти не на время, а навсегда, не только за себя, но и за другие поколения. «Народные права фактически были уничтожены Тиверием (14—37 п. Р.Х.)... И италики сделались наконец подданными и, внося налоги, должны были подобно провинциалам участвовать в издержках по управлению. Политическая деятельность сменилась теперь интересами общинного самоуправления» («Римские древности»).

Демократия II

Нас отделяют от Рима два исторических шага развития — христианство и европейский рационализм/капитализм (философия и наука Нового времени). Ими и определено второе рождение демократии.

В отличие от римской и греческой культуры источник современной демократии — историческая ситуация с революциями. Начиная с церковной революции Лютера, известной как Реформация, через Правление Государственного совета и парламента (1649—1653) и Протекторат Оливера Кромвеля в Англии (1653—1658), через Американскую революцию (как она называется в США), то есть Войну за независимость (ок. 1788), Великую Французскую революцию (1789—1793), прямо продолжившую ее Наполеоновскую модернизацию (1799—1815), французские революции 1848 и 1879 (Парижская коммуна) годов именно эта (одна и та же) историческая ситуация продолжается в российских революциях февраля 1917-го и 1991 года (от путча ГКЧП до сговора в Беловежской Пуще). Каждая революция индивидуальна, персонифицирована и выражает уникальный акт самоорганизации и самоопределения общества, охваченного рамками определенного организма власти. Революций не так много, их множество «обозримо». Уничтожая (аннулируя) сложившуюся власть, общество фиксирует ее неадекватность историческим задачам. Фиксирует отставание уничтожаемой власти от процессов развития, задаваемых философией, свободной общественной мыслью, наукой, промышленностью, экономикой, возникшими «регионами будущего». Возникает ситуация потребности, а точнее, проблема воспроизводства власти. Война внутри общества, являющаяся следствием революции (но не самой революцией), может продолжаться несколько поколений и становится исторической платой за революцию.

Эффективным понятием революции, позволяющим понять связь революций с демократией, является понятие революции, введенное методологом науки Томасом Куном и известное как «научная революция». Отказ научного сообщества от одной парадигмы (веры) и принятие другой, более или менее сформированной, и есть революция научных представлений, власть которых в научных сообществах гораздо жестче, чем власть в обществе в целом.

Событие революции часто ошибочно связывают с применением насилия против носителей действующей власти. Революция — прежде всего крушение самой власти, общих (народных) представлений о ее правильности, «обнуление» той суммы согласия с авторитетами, которая в конечном счете и есть власть. Над нами властвует то, с чем мы согласны, во что (и кому) мы верим. Великая французская революция имеет астрологически точную дату своего осуществления. Это не момент взятия Бастилии, который и празднуется как памятная дата. И не момент казни короля. Великая революция произошла в момент, когда 17 июня 1789 года Генеральные Штаты отказались работать «по сословиям» и объявили себя Национальным собранием, а 20 июня, перейдя в первый попавшийся частный зал (для игры в мяч), принесли присягу сохранять форму своей работы, пока не выработают Конституцию для Франции. Насилие и кровь здесь ни при чем. Февральская революция 1917 года (собственно революция, так как в октябре совершился государственный контрреволюционный переворот) произошла в тот момент, когда Николай II услышал от воюющей армии (во всяком случае от Ставки и командующих) твердое мнение о необходимости своего отречения. И согласился с ним.

Самим революционерам кажется, что эпоха революций покончила с абсолютизмом. Но это лишь анархическая мечта. Революция уничтожает эту абсолютную власть, но не абсолютную власть как таковую. Само согласие общества с революцией содержит в себе источник возрождения абсолютизма. Неизбежным механизмом восстановления власти становятся контрреволюции, реванши и реставрации, в которых субъект абсолютной власти восстает из пепла, часто пройдя существенную модернизацию. Применяется необходимое насилие. На определенной стадии необходимость в революции появляется вновь.

Кровопролитие и насилие — социальные последствия ликвидации власти (согласия с авторитетом, действующей парадигмой) в ходе потери контроля над конфликтами, функция которого принадлежит власти. Требуется гражданская война для установления новой власти. Именно избежание социальных последствий революций, их историческое обслуживание, их схематизация и технологизация являются основными функциями современной демократии. Заказчиком на демократию II становится сама власть, вполне абсолютистская и тотальная. Вторая демократия — это интеллектуальная и социальная технология проблематизации и смены оснований власти, главных предметов веры при воспроизводстве власти и без ее катастрофического разрушения. В отличие от относительного плавного перехода демократии в абсолютизм, когда демократия «вырождается», а абсолютизм демонстрирует позитивную парадигму власти, революция происходит внезапно, скачком, «сносит» основания власти и создает онтологический и метафизический вакуум. Такой вакуум нельзя заполнить мгновенно. Новая власть с неизбежностью должна легитимизировать себя, обращаясь к идее проекта. Вторая демократия была с момента своего исторического появления — и остается до сих пор — прежде всего проектом, выдвинутым субъектом централизованной абсолютистской власти, которому при современных масштабах управления деятельностью и обществом нет реальной альтернативы.

Современная демократия — изобретение по схематизации и даже технологизации собственно акта революции как смены господствующих представлений, тождественной смене авторитета общественной коммуникации, то есть власти, суммы общественного согласия, принимаемого на веру. Схема акта революции, закрепленная в процедурах демократии и являющаяся их содержанием, позволяет отделить его от социализации в конфликте (и гражданском противостоянии) и осуществлять более или менее контролируемо и регулярно в имитационном и даже ритуальном режиме. Гражданская война заменяется в демократии имитацией по понятию: дискуссией и борьбой в коммуникации. Демократия — это социализация проблематизации и институционализация публичного самоопределения власти.

С этой целью демократия II ставит целью не уничтожение, а сохранение противников власти, поддержание их активности и развитие их позиции, так как за этой позицией в качестве содержания выделяется альтернативное социальное знание, а не действие по захвату власти. Демократия исторична, поскольку предписывает победителю долг реализации его представлений и социальных знаний, одновременно презюмируя их историческую ограниченность. Демократия требует от победителя установки на самоопределение и проблематизацию своих представлений в интересах целого — всей нации, а может быть, и человечества. Реализуемо ли это? При одном существенном условии — придется управлять большинством, по сути лишая его власти. Ведь если бы власть осталась у большинства, оно раздавило бы меньшинство и абсолютизм вернулся демократически не реформированным (как это не раз и было в истории). С другой стороны, необходимо как-то дополнительно управлять и обществом в целом. Ведь публично проблематизируемая власть, сохраняющая своих противников, неизбежно дефицитна. Эта управленческая деятельность, дополняющая власть, — новый персонаж на исторической сцене. Демократия II оказывается принципиально управляемой. В противном случае она — утопия.

Управление должно компенсировать более или менее постоянный и сознательно организуемый в интересах развития кризис (дефицит) власти и обеспечивать снижение социальных издержек проблематизации власти и ее воспроизводства. Отличие управления от власти здесь принципиально. Ведь управляющая система охватывает и контролирует управляемую общественную систему рефлексивно, а не за счет приказа. Управляемый субъект не знает о самом факте управления им, не знает о существовании управляющего. В то же время власть публична по сути, подвластный знает, кому подвластен, и с чем он, собственно, соглашается, как с содержанием власти.

Еще не будучи до конца построен, а тем более реализован, проект современной демократии — управляемой демократии — уже находится в глубоком кризисе. Всеобщность избирательного права включила в механизмы демократии огромные массы населения, мало понимающего, в чем, собственно, они участвуют. Это, в свою очередь, потребовало резкого усиления управленческого фактора по отношению к властному. Сегодня «невидимое» управление повсюду вытесняет власть, вместо того чтобы поддерживать и укреплять ее через механизмы демократии, как это предполагалось вначале (в XVIII—XIX веках). Управленческая деятельность начинает продуцировать свой собственный интерес, принимающий форму, в частности, американского финансового империалистического капитализма. Есть ли шанс у демократии выжить? То есть все-таки выполнить свою функцию — предотвратить масштабный и кровавый слом общественных систем, «пользующихся» демократией? Сами «управленцы» этого делать не будут, ведь они стоят за сценой. А власть, то есть субъект исторической ответственности, становится все слабее. На «конец истории» от Фукуямы это совсем не похоже. Неотомист Жак Маритен в декабре 1949 года в рамках курса «Анализ политических институтов США» так выражал «последнюю надежду» демократии в разделе «Демократическая светская вера»: «...политическое общество должно признать, что люди, принадлежащие к самым различным философским и религиозным течениям, могут и должны сотрудничать во имя общих целей и общего благополучия в том случае, если они сходным образом принимают основные принципы общества свободных людей... Вера, о которой идет речь, есть гражданская или светская вера, а не религиозная... (она) имеет дело с практическими принципами, которые человеческое сознание может стараться оправдать... с совершенно различных философских точек зрения... является не чем иным, как сводом практических выводов или практических точек совпадения...» (Жак Маритен. Человек и государство. — М.: 2000, Идея-Пресс).

Именно эту гипотетическую светскую веру, никак не «инсталлированную» и не укорененную (от Вьетнама до Ирака), западные идеологи и называют сегодня правами человека. Правда, по мнению христианских иерархов, их неплохо было бы дополнить обязанностями, которые все еще описывает только старая, религиозная вера. Так что пока демократия III остается только надеждой, прожектом, утопией.

Демократия III...