Архивная публикация 2007 года: "Овсянка с клеем"
Всемирная деревня: в Санкт-Петербурге немецкие парни, проходящие альтернативную гражданскую службу, опекают последних ленинградцев, переживших блокаду.
Проходя по Невскому проспекту мимо шикарных бутиков и ресторанов, Филипп Кюн иногда задумывается: ведь было время, когда жителям этих домов приходилось есть обои. И топить книгами, чтобы не замерзнуть. И потом, когда в маленьком супермаркете на углу Невского он покупает сахар и стиральный порошок, ему представляется, что тень истории омрачает нынешний блеск дворцов Петербурга — или Ленинграда, как иногда говорит старушка, за которой он ухаживает.
Филипп Кюн, двадцатилетний немец с темно-русыми волосами, направляется к 77-летней Ксении Товарковской. Он проходит альтернативную службу в городе на Неве, задуманном его основателем — Петром Великим — как «окно в Европу». Для Кюна этот город стал, скорее, дверью, через которую он покинул благополучный мир немецкого среднего класса, чтобы оказаться в новой России с ее колоссальным контрастом между бедностью и богатством.
Филипп поднимается на лифте, который в три раза старше его, и стучит в дверь на четвертом этаже старого дома в центре Петербурга. Чтобы добраться до двери, Ксении понадобилось пять минут. Ее мучает артроз и проблемы с позвоночником. С пенсии, которая в пересчете составляет 170 евро, на искусственный тазобедренный сустав не накопишь. Иногда, поднимаясь при помощи костылей с дивана, она вскрикивает от боли. Под ее седыми волосами выступают жемчужины пота. Филипп варит для Ксении кашу. Кастрюля сохранилась с 20-х годов, она досталась в наследство от тетки. «В ней мы всегда варили тот суп, вкус которого я никогда не забуду», — говорит Ксения. Чтобы овсяная каша на воде имела хоть какой-то вкус, в ней размачивали древесный клей. «А уж если у нас появлялся один лавровый листок, это было уже настоящее пиршество». А соседям приходилось есть обои со стен, вспоминает она.
За время, пока город был блокирован гитлеровским вермахтом, с 1941 по 1944 год, более миллиона людей погибло под градом бомбежек, умерло от голода или болезней. Около 500 тыс. советских военнослужащих погибли в боях, прежде чем Красной армии через 872 дня удалось освободить Ленинград. О блокаде города Кюн слышал в своей гамбургской школе — на этот рассказ ушло минут пять.
«Филипп, там, где ты сейчас стоишь, у нас была печь. Мы топили ее книгами Достоевского, Пушкина и Гёте», — рассказывает Ксения. Когда через окно в комнату задувало снег, они спали в свитерах и пальто. Она в восторге от своих немецких опекунов: «Филипп, сынок, никто не умеет так хорошо мыть окна, как вы, мои немецкие мальчики. Вы и продукты для меня покупаете, и разговариваете со мной. Без вас мне бы давно не жить».
Когда одна из бомб разорвалась совсем близко, стекла разлетелись вдребезги, и пришлось заделывать окна тем, что было под рукой. Гитлер приказал сравнять с землей город, который он считал колыбелью большевизма. О немецких бомбардировщиках поэтесса Анна Ахматова писала: «Птицы смерти в зените стоят».
В квартире жили пятеро. Выжили только Ксения и ее мать. Отец погиб на фронте, бабушка и тетка умерли от истощения. Они слабели на глазах у Ксении. А ей тогда было двенадцать. Сегодня на комоде рядом с семейными фотографиями стоит баночка из-под крема «Альди» для ухода за кожей. Ее прислали немцы — в начале 90-х, когда Советский Союз испустил дух и Петербург снова оказался в бедственном положении.
Ксения просит Филиппа достать из шкафа коробочку с документами. Покопавшись в ней, она находит свое свидетельство о рождении. В нем каллиграфическим почерком готическим шрифтом написано: «Ксения Аугуста крещена в одна тысяча тридцатом году, двадцать второго мая в Ленинграде пастором Х. Берендтсом». Ее мать была немкой, и Ксения до сих пор помнит немецкую песенку «Все мои утята».
С этим свидетельством пенсионерка пятнадцать лет назад приковыляла к кирхе Св. Петра на Невском. Немецкий пастор помогал российским немцам составлять заявление на гражданство ФРГ. Когда пришел отказ, один из соседей сказал: «Ну вот, теперь немцы еще раз сживают тебя со свету». Ксения ответила только одно: «В таких решениях виновно правительство, а не народ». Это было в 1991 году, когда «Советский Союз распался и все мы оказались в нищете». Ксения привыкла рассказывать о своей жизни по хронологии катастроф — даже тогда, когда происходит что-то хорошее. «Потом они прислали мне немецких ребят, — рассказывает она, — это было в год, когда затонул «Курск». Значит — в 2000 году.
Филипп, который собирается стать юристом, говорит, что за одиннадцать месяцев альтернативной службы увидел «больше несправедливости, чем за всю свою жизнь в Германии». Ему рассказывали, как перед международным экономическим форумом милиция отловила на петербургских улицах детей-попрошаек и вывезла их в лес, за 150 километров от города, — чтобы никто из них не портил картину города, охваченного экономическим подъемом. Филипп видел запущенные квартиры с грибком на стенах и с запахом мочи, в которых он вслух читал своим старикам Библию, — потому что им больше не с кем поговорить.
Через несколько недель Филиппу придет пора возвращаться в Германию. На прощание Ксения сама сварит для него щи с сосисками. Она будет нежно звать его по-русски — Филя. И тогда этот юноша, проходящий альтернативную гражданскую службу и которого отец считает «несколько изнеженным», расскажет ей, насколько мелкими кажутся ему его проблемы и проблемы Германии теперь — после того, как он узнал в Петербурге, что такое настоящая нищета.
Для пиршества Ксения снова достанет старую кастрюлю своей тетки. И оба они еще раз вспомнят, что в ней варили суп, который мать Ксении сдабривала древесным клеем, когда весь Ленинград голодал.
Всемирная деревня: в Санкт-Петербурге немецкие парни, проходящие альтернативную гражданскую службу, опекают последних ленинградцев, переживших блокаду.
Проходя по Невскому проспекту мимо шикарных бутиков и ресторанов, Филипп Кюн иногда задумывается: ведь было время, когда жителям этих домов приходилось есть обои. И топить книгами, чтобы не замерзнуть. И потом, когда в маленьком супермаркете на углу Невского он покупает сахар и стиральный порошок, ему представляется, что тень истории омрачает нынешний блеск дворцов Петербурга — или Ленинграда, как иногда говорит старушка, за которой он ухаживает.
Филипп Кюн, двадцатилетний немец с темно-русыми волосами, направляется к 77-летней Ксении Товарковской. Он проходит альтернативную службу в городе на Неве, задуманном его основателем — Петром Великим — как «окно в Европу». Для Кюна этот город стал, скорее, дверью, через которую он покинул благополучный мир немецкого среднего класса, чтобы оказаться в новой России с ее колоссальным контрастом между бедностью и богатством.
Филипп поднимается на лифте, который в три раза старше его, и стучит в дверь на четвертом этаже старого дома в центре Петербурга. Чтобы добраться до двери, Ксении понадобилось пять минут. Ее мучает артроз и проблемы с позвоночником. С пенсии, которая в пересчете составляет 170 евро, на искусственный тазобедренный сустав не накопишь. Иногда, поднимаясь при помощи костылей с дивана, она вскрикивает от боли. Под ее седыми волосами выступают жемчужины пота. Филипп варит для Ксении кашу. Кастрюля сохранилась с 20-х годов, она досталась в наследство от тетки. «В ней мы всегда варили тот суп, вкус которого я никогда не забуду», — говорит Ксения. Чтобы овсяная каша на воде имела хоть какой-то вкус, в ней размачивали древесный клей. «А уж если у нас появлялся один лавровый листок, это было уже настоящее пиршество». А соседям приходилось есть обои со стен, вспоминает она.
За время, пока город был блокирован гитлеровским вермахтом, с 1941 по 1944 год, более миллиона людей погибло под градом бомбежек, умерло от голода или болезней. Около 500 тыс. советских военнослужащих погибли в боях, прежде чем Красной армии через 872 дня удалось освободить Ленинград. О блокаде города Кюн слышал в своей гамбургской школе — на этот рассказ ушло минут пять.
«Филипп, там, где ты сейчас стоишь, у нас была печь. Мы топили ее книгами Достоевского, Пушкина и Гёте», — рассказывает Ксения. Когда через окно в комнату задувало снег, они спали в свитерах и пальто. Она в восторге от своих немецких опекунов: «Филипп, сынок, никто не умеет так хорошо мыть окна, как вы, мои немецкие мальчики. Вы и продукты для меня покупаете, и разговариваете со мной. Без вас мне бы давно не жить».
Когда одна из бомб разорвалась совсем близко, стекла разлетелись вдребезги, и пришлось заделывать окна тем, что было под рукой. Гитлер приказал сравнять с землей город, который он считал колыбелью большевизма. О немецких бомбардировщиках поэтесса Анна Ахматова писала: «Птицы смерти в зените стоят».
В квартире жили пятеро. Выжили только Ксения и ее мать. Отец погиб на фронте, бабушка и тетка умерли от истощения. Они слабели на глазах у Ксении. А ей тогда было двенадцать. Сегодня на комоде рядом с семейными фотографиями стоит баночка из-под крема «Альди» для ухода за кожей. Ее прислали немцы — в начале 90-х, когда Советский Союз испустил дух и Петербург снова оказался в бедственном положении.
Ксения просит Филиппа достать из шкафа коробочку с документами. Покопавшись в ней, она находит свое свидетельство о рождении. В нем каллиграфическим почерком готическим шрифтом написано: «Ксения Аугуста крещена в одна тысяча тридцатом году, двадцать второго мая в Ленинграде пастором Х. Берендтсом». Ее мать была немкой, и Ксения до сих пор помнит немецкую песенку «Все мои утята».
С этим свидетельством пенсионерка пятнадцать лет назад приковыляла к кирхе Св. Петра на Невском. Немецкий пастор помогал российским немцам составлять заявление на гражданство ФРГ. Когда пришел отказ, один из соседей сказал: «Ну вот, теперь немцы еще раз сживают тебя со свету». Ксения ответила только одно: «В таких решениях виновно правительство, а не народ». Это было в 1991 году, когда «Советский Союз распался и все мы оказались в нищете». Ксения привыкла рассказывать о своей жизни по хронологии катастроф — даже тогда, когда происходит что-то хорошее. «Потом они прислали мне немецких ребят, — рассказывает она, — это было в год, когда затонул «Курск». Значит — в 2000 году.
Филипп, который собирается стать юристом, говорит, что за одиннадцать месяцев альтернативной службы увидел «больше несправедливости, чем за всю свою жизнь в Германии». Ему рассказывали, как перед международным экономическим форумом милиция отловила на петербургских улицах детей-попрошаек и вывезла их в лес, за 150 километров от города, — чтобы никто из них не портил картину города, охваченного экономическим подъемом. Филипп видел запущенные квартиры с грибком на стенах и с запахом мочи, в которых он вслух читал своим старикам Библию, — потому что им больше не с кем поговорить.
Через несколько недель Филиппу придет пора возвращаться в Германию. На прощание Ксения сама сварит для него щи с сосисками. Она будет нежно звать его по-русски — Филя. И тогда этот юноша, проходящий альтернативную гражданскую службу и которого отец считает «несколько изнеженным», расскажет ей, насколько мелкими кажутся ему его проблемы и проблемы Германии теперь — после того, как он узнал в Петербурге, что такое настоящая нищета.
Для пиршества Ксения снова достанет старую кастрюлю своей тетки. И оба они еще раз вспомнят, что в ней варили суп, который мать Ксении сдабривала древесным клеем, когда весь Ленинград голодал.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
