Архивная публикация 2003 года: "Портрет жены-художника"

Заместитель председателя ВГТРК Андрей Быстрицкий хорошо разбирается в живописи. Шутит, что хороший художник тот, у кого легкие картины. Он знает, о чем говорит: более чем за 20 лет жизни с женой Галиной ему пришлось перетаскать не один десяток ее холстов.

Галина Быстрицкая: Мама Андрея предупреждала, что, если мы поженимся, он превратится в носильщика моих картин. Но он, похоже, смирился. Я ведь работаю всегда, даже в отпуск беру с собой этюдник. Вот тут, бывает, Андрей и поворчит: "Господи, опять тащить с собой все твое барахло?" Людмила Киселева: Не чтит семья вас как художника?

Г.Б.: На вернисажах я вижу, что родные мной гордятся. Но, по большому счету, ни муж, ни сын не хотят, чтобы я работала по-настоящему. Им гораздо больше нравится, когда я в фартуке у плиты. Я живописец подорванный, для меня день без работы прожит зря. Муж, сын и собака всю жизнь проходили вымазанные в краске. Когда маленький Гоша хотел ко мне подлизаться, он хвалил мою картину. А потом отбегал назад и говорил: "Нет, картина плохая".

Л.К.: Заняться живописью вы решили еще в детстве?

Г.Б.: Я окончила художественную школу. В детстве много болела и перерисовывала открытки, которые собирала моя тетя. Но мечтала стать не художником, а писательницей, печаталась в журнале "Юный натуралист". Всю жизнь люблю животных, даже писала письма Джералду Дарреллу с признаниями в любви. Любовь меня, кстати, тоже интересовала. В 13 лет я написала роман "Первая любовь" и, как любой автор, тут же всучила его ближнему - папе. Какой был скандал! Потом профессиональные литераторы говорили, что это потрясающая детская фантазия с эротическим подтекстом. У меня там действовали извращенцы и имелись все симптомы подростковой сексуальности. Так вот папа решил, что его дочь уже не невинна.

К.Л.: Так перед вами была прямая дорога в Литературный институт!

Г.Б.: Туда принимали только с двухгодичным стажем. И я решила поступать в Полиграфический. Вначале на редакторское, а после того, как мои рисунки оценил замечательный художник Юрий Барджелян, - на ХТОП (кафедра художественно-технического оформления печатной продукции). В то время "Полиграф" был наиболее продвинутым художественным вузом. В отличие от Суриковского и Строгановки, у нас признавали импрессионистов. А среди преподавателей были обвиненные в формализме в начале 30-х Фаворский, Истомин, Захаров, Гончаров.

Л.К.: И что, прощай литература? Г.Б.: Ну почему? Ведь только благодаря этому увлечению я познакомилась с будущим мужем. Моя подруга как-то рассказала, что ее сосед - настоящий литератор. Он состоял в Союзе молодых литераторов, печатался в сборниках. Я ему позвонила, отрекомендовалась почитательницей. Хотя, естественно, не читала ни строчки. Это был прикол, хохма.

Л.К.: Да вы, похоже, были боевой девушкой.

Г.Б.: А то! Мы познакомились, подружились, завязался роман. К счастью, мне действительно понравилось то, что писал Андрей. Можно сказать, что именно для него я научилась печатать на машинке. Как настоящая писательская жена редактировала тексты.

Л.К.: Будущего мужа не смутили богемные нравы, свойственные артистической среде?

Г.Б.: У меня муж не ревнивый. Мы оба не признаем чопорности, не любим подчеркивать свой статус и придерживаемся абсолютного демократизма в отношениях. Наш сын даже говорит, что мы - безбашенные родители. Я катаюсь на роликах, ношу только ту одежду, которая удобна. Могу прийти на прием в штанах-трубах с огромными карманами и смешной кепке. Мы любим путешествовать и одинаково комфортно чувствуем себя как в шикарных отелях, так и в деревенских избах без удобств. За нашими плечами нищие студенческие годы, и мы ко всему привыкли.

Л.К.: Вы сразу поженились?

Г.Б.: Такая большая любовь, как у нас, бывает раз в жизни. Так жахнуло, что другого выхода не было. Но, вообще-то, я была ярой сторонницей свободной любви. А зарегистрировались мы только потому, что я хотела отбиться от очень властного папы, от его тотального контроля. Мама всегда была на моей стороне, а с папой отношения не складывались. Мои родители узнали о свадьбе только недели через две. А родители Андрея - так и вовсе через два года.

Л.К.: Он-то почему скрывал?

Г.Б.: Его мама была тяжело больна, и мы не хотели ее расстраивать. Каким родителям понравится такой ранний брак? Мне было 18, а Андрей лишь на год старше. Мне тоже вряд ли понравится, если Гоша, в его 17, решит жениться. Л.К.: Но свадьба у вас хотя бы была?

Г.Б.: Свадьбу мы справляли тайно. Пришли в ЗАГС в непотребном виде - в рваных джинсах и свитерах - и расписались. А свидетельницами выступали мои одноклассницы, в то время занимающиеся проституцией. Л.К.: Вы даже свадьбу превратили в перфоманс?

Г.Б.: Да нет. Просто они не были близкими нашими друзьями и не могли бы рассказать о случившемся ни близким друзьям, ни родителям. В ЗАГСе нам сказали, что есть возможность получить компенсацию за обручальные кольца, которых мы не покупали. Мы бегом в сберкассу, получили бешеные деньги - 120 рублей! Накупили кучу вкусной еды, взяли такси и поехали в дом к Елене Ивановне Котлярской, у которой я жила, когда в очередной раз ушла от родителей. Это был потрясающий дом, настоящая, еще дворянская богема. Нас встретили торжественным свадебным маршем, исполняемым на рояле.

Л.К.: Где же вы жили?

Г.Б.: Где ни попадя. У друзей, на съемных квартирах, у родителей. А после окончания института Андрея забрали в армию, и начались полтора года ужаса.

Л.К.: Для Андрея или для вас? Г.Б.: Наверное, я переживала сильнее. Андрей говорит, что эти годы прошли не без пользы. Помню, как приезжала к нему на присягу в Наро-Фоминск. Стою на КПП, вижу: по плацу идет Андрей - обритый, одетый в чудовищную шинель. Я пыталась привозить ему книжки, даже самоучитель по испанскому языку. Однажды собрала друзей, мы поехали в Наро-Фоминск и пытались "выкупить" Андрея у комбата. Пообещали, что бесплатно распишем столовую, а взамен просили выдать нам Андрея на три месяца. Но комбат был непреклонен. Кстати, благодаря этим поездкам я в свое время написала картину "Воскресный день": КПП, над которым летают черные вороны. Мрачная такая картина. Она экспонировалась на моей крупной выставке во Дворце культуры АЗЛК. Когда этот завод посещал Ельцин, тогда еще не президент, картину сняли, сочтя ее "неполиткорректной".

Л.К.: Когда вы работаете, вы терпите присутствие других, даже любимых, людей? Г.Б.: Когда я работаю, мне никто не нужен. Семья с этим смирилась. Когда накапливается внутренний материал, уезжаю из дома на несколько месяцев и пишу по четыре холста в день. Это ужасно изматывает. Когда отхожу - начинаю подтягивать домашнее хозяйство. Наверное, семья действительно единый организм, одно тело. За двадцать лет в нашей жизни бывало всякое. Мы и расставались, и сходились, и ссорились, и мирились. Но я всегда, даже на расстоянии, понимала, что происходит с Андреем

Л.К.: Гоша, скорее, ваш сын или Андрея?

Г.Б.: Старик Монтень был прав, когда сказал, что мужчина должен рожать детей лет в 35. Только в этом возрасте он знает, как воспитывать. Андрей - отец взрослого ребенка. Только года два назад он смог оценить его как собеседника. Раньше я постоянно пеняла, что он не обращает на Гошу внимания. А теперь вспоминаю рассказы о римских воинах, которые уходили в походы на десятки лет, а их сыновья чтили отцов и гордились ими. Л.К.: Чем занимается Гоша?

Г.Б.: Заканчивает школу. И пока, к сожалению, совсем не занимается творчеством. Маленьким Гоша очень хорошо рисовал, но лет в десять заявил, что все равно никогда не научится рисовать так же хорошо, как мама, и резко бросил. Готовится поступать в Высшую школу экономики. Андрей преподает в этом вузе журналистику и одобряет его выбор. Л.К.: А вы, похоже, не слишком?

Г.Б.: Я стараюсь подстегивать его к творчеству, потому что только искусство дает необходимую влагу для души. Творчество избавляет человека от всех жизненных проблем, предоставляет необходимый щит. Когда я пишу, я парю над миром, уверенная, что могу изменить все вокруг. Я и Андрея все время подстегиваю к творчеству. После армии он занялся социологией, потом политикой, увлекся журналистикой, пришел на телевидение. Но он продолжает писать, правда, времени катастрофически не хватает. Однажды я написала его портрет и подписала картину "Портрет знаменитого писателя Андрея Быстрицкого". Меня очень расстраивает, что сегодня Андрей редко берет в руки перо. Он был страшно польщен. А наш приятель-хирург заказал мне портрет, подписанный "Портрет знаменитого хирурга".

Л.К.: Как мужней жене, наверняка приходится посещать статусные мероприятия.

Г.Б.: К сожалению, да. Мне на этих приемах скучно. Только попаду в чопорную обстановку, и сразу хочется посмеяться, рассказать скабрезный анекдот. Не люблю, когда пыжатся и топорщат перья, и от светских раутов стараюсь уклоняться. Тем более, как соберешься куда, посмотришь на руки - мама родная! Художнику невозможно сохранять безупречный маникюр. Л.К.: Андрею все равно, как вы выглядите?

Г.Б.: Нет, конечно. Как любому мужчине, ему хочется, чтобы женщина рядом была супер. Но я мудрая жена и знаю, что главное для мужчины - разнообразие. Своим подругам с семейными проблемами я всегда рассказываю японскую притчу. "Однажды женщина, у которой муж завел любовницу, попросила у лисы совета. Та сказала: муж должен видеть тебя не только красавицей, но и служанкой". Все должно быть на контрасте, этот рецепт работает бесперебойно. Вот я и ношу периодически грязные джинсы, а временами - высокие каблуки, чулки и шикарное белье.

Л.К.: Вечерами муж делится с вами своими служебными проблемами? Г.Б.: Если не совсем валится с ног. Я выслушиваю, понимая, что должна быть плечом и опорой. А иногда даю советы, которые он считает разумными.

Л.К.: А какой совет вы можете дать девушке, "обдумывающей житье", как женщина с более чем двадцатилетним стажем замужества?

Г.Б.: Вся жизнь - сплошной урок, вычленить что-то одно очень сложно. Хотя сегодня, например, я практически уверена, что ревность - абсолютно бесполезное чувство. Ревновать мужчин бессмысленно. Их надо либо прощать, либо менять.