Архивная публикация 2007 года: "Посмотреть в глаза зайцу"
Бродячие сюжеты возникают кучно, как шрапнель, и всегда свидетельствуют о том, что в обществе возникла неутоленная потребность высказаться.В фильме Славы Росса «Тупой жирный заяц» провинциальный тюзовский артист всю свою молодость отдал роли Зайца, но мечтает о Гамлете. В спектакле московского «Современника» по пьесе Николая Коляды «Заяц. Love story» провинциальные актеры пытались внедрить в детскую постановку — «Зайку-зазнайку» — отзвуки жизненных бурь и мечтали о ярких чувствах, ярком искусстве, яркой жизни. В последнем фильме Станислава Говорухина «Артистка» актриса средненького театра всю молодость отдает ролям буфетчиц, а мечтает о Гертруде (из «Гамлета»).
Оба фильма — смешные и грустные комедии, спектакль — трагикомедия. Из всех трех складывается щемящее ощущение профуканной жизни и отлета идеалов в сферу несбыточного.
Тупой жирный заяц
Вы видели глаза зайца, жующего морковку? Сам он симпатичный, а глаза — стеклянные, как у зомби. Он даже счастья от обретенной морковки выразить не способен. А может, его и не испытывает. Сергей Михалков в своей пьесе «Зайка-зазнайка» зайца идеализировал, как идеализировал и способность соотечественников испытывать счастье от справедливо распределенной морковной пайки. Актеры в его пьесах всегда сильно страдали, потому что не верили в то, что играют. Наверное, поэтому драматурги так дружно накинулись на зайца как явление. Все три вещи созданы людьми талантливыми, и каждая доставляет миру свою долю раздумий о нашем сегодня.
В «Тупом жирном зайце» намечаются признаки театральных реформ: новая жизнь властно врывается в замшелый захолустный театр в лице ее новых хозяев — деловых мужиков с мертвой капиталистической хваткой. У них тоже есть свои идеалы, но еще более смутные, чем призрак отца Гамлета. Такого человека играет Александр Баширов с его уникальной способностью изображать разного рода питекантропов. Это — спонсор, буревестник зари капиталистической эры. Он тоже мечтает. Он мечтает дорасти до уровня тех, кто остается в истории, — Третьякова какого-нибудь или Морозова. А пока производит колбасу. Но готов вложить деньги в искусство. Почему? Там красивые женщины, там говорят про непонятное, а на сцене изъясняются с красивым подвыванием. Он фактически покупает бедствующий театр и по праву хозяина устанавливает там свои правила: в фойе теперь торгуют колбасой, а в репертуаре скоро появится новый детский спектакль согласно его прогрессивным вкусам — про эротику, плоть и вампиров.
Театральным людям знаком этот процесс обновления. Я знаю театр, где бывший буфет сдали под фаст-фуд, и теперь зрители, внемля Гамлету, глотают слюнки от набегающих ароматных волн жареного гамбургера. А иногда спонсоры захаживают в гости к актрисам, потому что театр — дом тоже публичный. Субретки учатся танцевать на столе, спонсоры делают гусарское лицо и пытаются стащить с дивной ножки туфлю, чтоб отпить из нее шампанского брют. А спектакли, по идее, выгодно не давать вообще, потому что за аренду помещения заплатят больше, чем зрители за Шекспира.
Надо ль оказать сопротивленье? Тупой жирный заяц пытался. Что привело к попытке самоубийства. Спасла его, конечно, любовь. Это нормальный финал современного иррационального фильма, который даровать нам более социальную надежду уже не рискует. Только тающую в новорусском мареве улыбку Кабирии.
Артистка
В фильме Станислава Говорухина «Артистка» героиня обделена и ролями, и любовью. Гертруда ей не светит, прекрасный принц тоже. О ней вздыхает, правда, сосед-электрик Босякин, но он всегда под мухой, даром что у него лицо Александра Абдулова. Ей сочувствует соседка Муся, которую очень смешно играет Мария Аронова. И обе они смеются над неказистым Викентием, будущим нобелевским лауреатом из Института паразитологии, зашедшим на огонек. А потом, конечно, свершится чудесный поворот судьбы: Викентий окажется искомым принцем, а в довесок к нему и вожделенная Гертруда свалится прямо в руки, поставив героиню перед трудным выбором между искусством и любовью. Пьеса Валерия Мухарьямова, ставшая сценарием фильма, такая теплая, человечная и смешная, что непонятно, отчего она не востребована театрами. В ней отточенные диалоги, как в классической комедии положений.
Но меня сейчас больше интересует эта упрямая иррациональная вера в счастье, которое однажды нахлынет так, что отворяй ворота. Совершенно сказочным образом. Сказка, которая вся зиждется на сказочных случайностях, сигнализирует о своей несбыточности. Потребность в таких сказках резко повышается во времена общественных кризисов, когда люди нуждаются в утешении, без него им не выжить. Поэтому был такой спрос на голливудские сказки в США времен Великой депрессии. Поэтому таким утешительным было наше кино в войну: патетика и героика возникли потом, когда победили, а пока воевали — снимали «Актрису», «Сильву», «Близнецов», «Воздушного извозчика» и «Небесный тихоход».
Массированное появление сказок в кино и театре сегодня косвенно сигнализирует о том, что все смешалось в Датском королевстве. Люди перестали ощущать почву под ногами, им кажется, что жизнь свистит мимо, и показать это лучше, чем на судьбе зависимого актерского племени, невозможно. Впрочем, внимательные зрители смогут добавить к предложенной мною триаде еще много сказок, сладких и жестоких, которые должны напомнить, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Наше кино выдает на-гора сплошные фэнтези, которые иногда прикидываются реальностью, но при этом не имеют к ней отношения и все равно заканчиваются поцелуем в диафрагму — как ультракрутые «Дерзкие дни», к примеру. Даже американцы ощутили эту нашу новую потребность, и первый фильм, который они сняли для нас на нашей почве и на нашем языке, оказался про Золушку, с актуальным для России названием «В ожидании чуда».
Заяц. Love story
«Заяц. Love story» на сцене «Современника» сделал явным еще одно тревожное противоречие времени: увеличивается расщелина между столицей и возглавляемой ею Россией. В судьбе пьесы екатеринбургского драматурга Николая Коляды на московской сцене эта расщелина прямо-таки зияет.
Коляда — талант стихийный, он слышит голоса современных улиц, ощущает парадоксы нынешней жизни и передает ее трагический абсурд на чисто интуитивном уровне. Его театр в этом смысле можно сравнить с кинематографом Киры Муратовой: точно так же индивидуален и уникален, как личность — явление разовое, не поддающееся тиражированию. Театр «неправильный», резкий, жестоко правдивый и неожиданно сентиментальный. Театр, в котором живут, причудливо переплетаясь и трансформируясь, традиции Чехова с его лирической созерцательностью и Горького с его открытой трагической публицистикой. Это, так сказать, Чехов открытых страстей в клочья и Горький, не интересующийся политикой. Коляда сам ставит свои пьесы в этом екатеринбургском театре на 48 мест, и его спектакль «Амиго», привезенный на «Золотую маску», открыл по-новому правдивых актеров, которые умеют естественно существовать в ритмах, пока неведомых столичной сцене. Их монологи, их обращенные в пространство диалоги условны и безусловны одновременно: это способы изъясняться, открытые эпохой MTV и рэпа. Это сценическое существование не по Станиславскому, а исключительно по Коляде. И в то же время — театр. Торжествующий, карнавальный, полный эффектных эмоциональных контрастов.
Занятно, что, ставя теперь «Зайца» в «Современнике», Галина Волчек откровенно заимствовала в «Коляда-театре» любовь к резким музыкально-вокальным аккордам-воплям, к механическим игрушкам, победно дефилирующим по сцене и подытоживающим жизнь героев. Пьеса написана на двоих: в затрапезном поселке встречаются московская артистка с трудной судьбой и бомжеватый осветитель местного ДК, который когда-то был ее партнером по сцене и мужем. Играют Нина Дорошина и Валентин Гафт — актеры, что называется, Божьей милостью, но — традиционной школы изображения и переживания. И чувствуешь, что пьеса с театром идут параллельными курсами, не сцепляясь, не поджигая друг друга. И с тоской вспоминаешь недавно виденных екатеринбургских актеров — вот они бы это сумели! Без шекспировского надрыва, без педалирования и надсадной ноты, на которой проводит всю свою роль любимая актриса Нина Дорошина, но с абсолютным, именно современным чувством правды.
Коллега точно заметила: Гафт в этой пьесе тоскует по Шекспиру и обретает крылья только в сцене с шекспировским монологом. Переверну ситуацию: это пьеса тоскует по актеру другого типа. Им не сыграть друг друга. Актеры «Коляда-театра» живут такой жизнью, им не нужно ничего изображать и наигрывать, актеры же столичного «Современника» могут эту жизнь только представить — и себе, и нам. Безусловное у них стало условным, трагедия «здесь и сейчас» в «Современнике» стала драмой с другой планеты, горький и беспощадный самоанализ сменился профессиональным сочувствием малым сим. А так все правильно, и финальный механический заяц, каких в России делать не умеют, исправно проедет, кокетливо виляя задом, по широкой сцене «Современника».
Однако проблема отложенной самореализации людей остается. Рынок рекрутировал в торговые отношения людей науки, культуры, искусства, они сумели добыть денег для семьи — как и было рекомендовано в программных лозунгах новой эпохи. Но гамлетовские вопросы их мучают как никогда. Успех посредственного фильма «Остров» доказывает, каким актуальным стал вопрос о попутно утраченных духовных ценностях. Вопрос теперь в том, в каких палестинах общество попытается их отыскать.
Бродячие сюжеты возникают кучно, как шрапнель, и всегда свидетельствуют о том, что в обществе возникла неутоленная потребность высказаться.В фильме Славы Росса «Тупой жирный заяц» провинциальный тюзовский артист всю свою молодость отдал роли Зайца, но мечтает о Гамлете. В спектакле московского «Современника» по пьесе Николая Коляды «Заяц. Love story» провинциальные актеры пытались внедрить в детскую постановку — «Зайку-зазнайку» — отзвуки жизненных бурь и мечтали о ярких чувствах, ярком искусстве, яркой жизни. В последнем фильме Станислава Говорухина «Артистка» актриса средненького театра всю молодость отдает ролям буфетчиц, а мечтает о Гертруде (из «Гамлета»).
Оба фильма — смешные и грустные комедии, спектакль — трагикомедия. Из всех трех складывается щемящее ощущение профуканной жизни и отлета идеалов в сферу несбыточного.
Тупой жирный заяц
Вы видели глаза зайца, жующего морковку? Сам он симпатичный, а глаза — стеклянные, как у зомби. Он даже счастья от обретенной морковки выразить не способен. А может, его и не испытывает. Сергей Михалков в своей пьесе «Зайка-зазнайка» зайца идеализировал, как идеализировал и способность соотечественников испытывать счастье от справедливо распределенной морковной пайки. Актеры в его пьесах всегда сильно страдали, потому что не верили в то, что играют. Наверное, поэтому драматурги так дружно накинулись на зайца как явление. Все три вещи созданы людьми талантливыми, и каждая доставляет миру свою долю раздумий о нашем сегодня.
В «Тупом жирном зайце» намечаются признаки театральных реформ: новая жизнь властно врывается в замшелый захолустный театр в лице ее новых хозяев — деловых мужиков с мертвой капиталистической хваткой. У них тоже есть свои идеалы, но еще более смутные, чем призрак отца Гамлета. Такого человека играет Александр Баширов с его уникальной способностью изображать разного рода питекантропов. Это — спонсор, буревестник зари капиталистической эры. Он тоже мечтает. Он мечтает дорасти до уровня тех, кто остается в истории, — Третьякова какого-нибудь или Морозова. А пока производит колбасу. Но готов вложить деньги в искусство. Почему? Там красивые женщины, там говорят про непонятное, а на сцене изъясняются с красивым подвыванием. Он фактически покупает бедствующий театр и по праву хозяина устанавливает там свои правила: в фойе теперь торгуют колбасой, а в репертуаре скоро появится новый детский спектакль согласно его прогрессивным вкусам — про эротику, плоть и вампиров.
Театральным людям знаком этот процесс обновления. Я знаю театр, где бывший буфет сдали под фаст-фуд, и теперь зрители, внемля Гамлету, глотают слюнки от набегающих ароматных волн жареного гамбургера. А иногда спонсоры захаживают в гости к актрисам, потому что театр — дом тоже публичный. Субретки учатся танцевать на столе, спонсоры делают гусарское лицо и пытаются стащить с дивной ножки туфлю, чтоб отпить из нее шампанского брют. А спектакли, по идее, выгодно не давать вообще, потому что за аренду помещения заплатят больше, чем зрители за Шекспира.
Надо ль оказать сопротивленье? Тупой жирный заяц пытался. Что привело к попытке самоубийства. Спасла его, конечно, любовь. Это нормальный финал современного иррационального фильма, который даровать нам более социальную надежду уже не рискует. Только тающую в новорусском мареве улыбку Кабирии.
Артистка
В фильме Станислава Говорухина «Артистка» героиня обделена и ролями, и любовью. Гертруда ей не светит, прекрасный принц тоже. О ней вздыхает, правда, сосед-электрик Босякин, но он всегда под мухой, даром что у него лицо Александра Абдулова. Ей сочувствует соседка Муся, которую очень смешно играет Мария Аронова. И обе они смеются над неказистым Викентием, будущим нобелевским лауреатом из Института паразитологии, зашедшим на огонек. А потом, конечно, свершится чудесный поворот судьбы: Викентий окажется искомым принцем, а в довесок к нему и вожделенная Гертруда свалится прямо в руки, поставив героиню перед трудным выбором между искусством и любовью. Пьеса Валерия Мухарьямова, ставшая сценарием фильма, такая теплая, человечная и смешная, что непонятно, отчего она не востребована театрами. В ней отточенные диалоги, как в классической комедии положений.
Но меня сейчас больше интересует эта упрямая иррациональная вера в счастье, которое однажды нахлынет так, что отворяй ворота. Совершенно сказочным образом. Сказка, которая вся зиждется на сказочных случайностях, сигнализирует о своей несбыточности. Потребность в таких сказках резко повышается во времена общественных кризисов, когда люди нуждаются в утешении, без него им не выжить. Поэтому был такой спрос на голливудские сказки в США времен Великой депрессии. Поэтому таким утешительным было наше кино в войну: патетика и героика возникли потом, когда победили, а пока воевали — снимали «Актрису», «Сильву», «Близнецов», «Воздушного извозчика» и «Небесный тихоход».
Массированное появление сказок в кино и театре сегодня косвенно сигнализирует о том, что все смешалось в Датском королевстве. Люди перестали ощущать почву под ногами, им кажется, что жизнь свистит мимо, и показать это лучше, чем на судьбе зависимого актерского племени, невозможно. Впрочем, внимательные зрители смогут добавить к предложенной мною триаде еще много сказок, сладких и жестоких, которые должны напомнить, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Наше кино выдает на-гора сплошные фэнтези, которые иногда прикидываются реальностью, но при этом не имеют к ней отношения и все равно заканчиваются поцелуем в диафрагму — как ультракрутые «Дерзкие дни», к примеру. Даже американцы ощутили эту нашу новую потребность, и первый фильм, который они сняли для нас на нашей почве и на нашем языке, оказался про Золушку, с актуальным для России названием «В ожидании чуда».
Заяц. Love story
«Заяц. Love story» на сцене «Современника» сделал явным еще одно тревожное противоречие времени: увеличивается расщелина между столицей и возглавляемой ею Россией. В судьбе пьесы екатеринбургского драматурга Николая Коляды на московской сцене эта расщелина прямо-таки зияет.
Коляда — талант стихийный, он слышит голоса современных улиц, ощущает парадоксы нынешней жизни и передает ее трагический абсурд на чисто интуитивном уровне. Его театр в этом смысле можно сравнить с кинематографом Киры Муратовой: точно так же индивидуален и уникален, как личность — явление разовое, не поддающееся тиражированию. Театр «неправильный», резкий, жестоко правдивый и неожиданно сентиментальный. Театр, в котором живут, причудливо переплетаясь и трансформируясь, традиции Чехова с его лирической созерцательностью и Горького с его открытой трагической публицистикой. Это, так сказать, Чехов открытых страстей в клочья и Горький, не интересующийся политикой. Коляда сам ставит свои пьесы в этом екатеринбургском театре на 48 мест, и его спектакль «Амиго», привезенный на «Золотую маску», открыл по-новому правдивых актеров, которые умеют естественно существовать в ритмах, пока неведомых столичной сцене. Их монологи, их обращенные в пространство диалоги условны и безусловны одновременно: это способы изъясняться, открытые эпохой MTV и рэпа. Это сценическое существование не по Станиславскому, а исключительно по Коляде. И в то же время — театр. Торжествующий, карнавальный, полный эффектных эмоциональных контрастов.
Занятно, что, ставя теперь «Зайца» в «Современнике», Галина Волчек откровенно заимствовала в «Коляда-театре» любовь к резким музыкально-вокальным аккордам-воплям, к механическим игрушкам, победно дефилирующим по сцене и подытоживающим жизнь героев. Пьеса написана на двоих: в затрапезном поселке встречаются московская артистка с трудной судьбой и бомжеватый осветитель местного ДК, который когда-то был ее партнером по сцене и мужем. Играют Нина Дорошина и Валентин Гафт — актеры, что называется, Божьей милостью, но — традиционной школы изображения и переживания. И чувствуешь, что пьеса с театром идут параллельными курсами, не сцепляясь, не поджигая друг друга. И с тоской вспоминаешь недавно виденных екатеринбургских актеров — вот они бы это сумели! Без шекспировского надрыва, без педалирования и надсадной ноты, на которой проводит всю свою роль любимая актриса Нина Дорошина, но с абсолютным, именно современным чувством правды.
Коллега точно заметила: Гафт в этой пьесе тоскует по Шекспиру и обретает крылья только в сцене с шекспировским монологом. Переверну ситуацию: это пьеса тоскует по актеру другого типа. Им не сыграть друг друга. Актеры «Коляда-театра» живут такой жизнью, им не нужно ничего изображать и наигрывать, актеры же столичного «Современника» могут эту жизнь только представить — и себе, и нам. Безусловное у них стало условным, трагедия «здесь и сейчас» в «Современнике» стала драмой с другой планеты, горький и беспощадный самоанализ сменился профессиональным сочувствием малым сим. А так все правильно, и финальный механический заяц, каких в России делать не умеют, исправно проедет, кокетливо виляя задом, по широкой сцене «Современника».
Однако проблема отложенной самореализации людей остается. Рынок рекрутировал в торговые отношения людей науки, культуры, искусства, они сумели добыть денег для семьи — как и было рекомендовано в программных лозунгах новой эпохи. Но гамлетовские вопросы их мучают как никогда. Успех посредственного фильма «Остров» доказывает, каким актуальным стал вопрос о попутно утраченных духовных ценностях. Вопрос теперь в том, в каких палестинах общество попытается их отыскать.
Читайте на смартфоне наши Telegram-каналы: Профиль-News, и журнал Профиль. Скачивайте полностью бесплатное мобильное приложение журнала "Профиль".
