- Главная страница
- Архивная запись
- Архивная публикация 2007 года: "«Суверенная демократия»: история с продолжением"
Архивная публикация 2007 года: "«Суверенная демократия»: история с продолжением"
В последние месяцы на идеологическом фронте не без перемен. Накануне ответственнейшего избирательного цикла 2007—2008 годов главное идеологическое детище Кремля — концепция «суверенной демократии» — получило важное развитие и едва ли не международное признание.Предыстория вопроса
Что бы ни говорили, спрос на идеологию во многом возник в связи с «проблемой-2008». То есть и до этого определенное понимание того, «что делать?» со страной, у тех, кто ею руководит, существовало. Наличие у того же Владимира Путина собственного «целостного и внутренне не противоречивого понимания» того, что происходит в стране, признавали даже убежденные оппоненты нынешней властной команды. «Именно поэтому критиковать его по частностям просто не имеет смысла», — признался в свое время Николай Злобин, директор российских и азиатских программ Центра оборонной информации США, после одной из встреч западных политологов с президентом РФ («Профиль» №33, 2004).
Однако лишь накануне рубежных выборов 2007—2008 годов стало ясно, что собственное понимание (как часть сакрального знания немногих посвященных) стоит все-таки облечь в форму знания для многих.
Собственно, так и возникла идеология «суверенной демократии». В Кремле справедливо рассудили, что помимо пресловутой «вертикали», худо-бедно пронизывающей властное пространство России, у людей (и в первую очередь у широкого круга людей, принимающих решения) должно быть нечто большее. Нечто «нематериальное» — идеологическое. Иначе главную задачу политсезона — обеспечение преемственности курса — попросту не решить. Нужна была «консенсусная» идея — идея, способная объединить вокруг себя и разношерстные массы государственной и партийной бюрократии (часто скрывающейся под термином «элита»), и «широкие народные массы» (так называемый электорат). И такая идея была сформулирована: разработанная заместителем главы кремлевской администрации Владиславом Сурковым концепция «суверенной демократии» (как бы кто к ней ни относился) как раз и предлагала объединяющие начала. Во-первых, суверенитет — как вневременную для любой страны ценность и, во-вторых, демократию — как ценность «на перспективу», ценность, вкус к которой страна только недавно стала ощущать.
Впрочем, как всякая добротно сформулированная концепция (а в этом Суркову не откажешь), «суверенная демократия» изначально имела не только прикладную (назовем ее «предвыборной») составляющую. Не случайно за два года своего существования детище Суркова вполне переросло формат «матрицы для текущей идеологической работы» (при этом не лишаясь свойств таковой: все-таки Сурков не только теоретик «суверенной демократии», но и один из эффективнейших ее практиков!), став еще и способом (наряду с другими) объяснения того, как вообще устроена «демократия по-российски». И, предложив при этом ответ на один из самых «проклятых вопросов» России: в каком направлении ведет страну действующая власть?
Смыслы и значения
Собственно, именно этому — размышлениям о специфике «демократии по-российски» вообще и о том, «куда ж (по мнению тех, кто сейчас находится на властном олимпе) нам плыть», — и была посвящена лекция Владислава Суркова «Русская политическая культура: взгляд из утопии», прочитанная им месяц назад и почему-то до сих пор так и не ставшая предметом широкого обсуждения. Может быть, потому, что одни привыкли к тому, что любые слова Суркова нужно воспринимать исключительно как команды (и тогда «нечего тут обсуждать!»), а другие предпочитают немедленно отметать все, сказанное им (под зажигательным лозунгом «Долой слугу кровавого режима!»). Это, кстати, тоже к вопросу о «русской политической культуре»...
Между тем на несколько «июньских тезисов» Суркова стоит обратить особое внимание. Тем более что они, как представляется, и определяют сущность некоего этапа в развитии всей «сурковской концепции».
Самое важное: по словам помощника президента, «демократический порядок» в России «жизнеспособен в той мере, в какой естествен». Фактически замглавы администрации президента говорит о том, что власть народа (демократия как таковая) должна быть адекватна уровню народного развития и естественна с точки зрения методов решения задач, стоящих перед людьми.
Можно бесконечно долго пенять Суркову-практику, «отстроившему» внутриполитическое пространство. Но при этом стоит иметь в виду, что не он первый занялся этим «отстраиванием». И значит, есть в этом периодически повторяющемся (с разной степенью интенсивности, но это, скорее, дело вкуса) «отстраивании» что-то генетически присущее демократии по-российски как таковой. Как будто она не может иначе существовать — причем ни до Суркова, ни во «время Суркова», ни (есть такое подозрение) после Суркова.
Только два примера из недавней, но при этом вполне «досурковской» (тогда он еще не работал в Кремле) истории страны. Сюжет первый — расстрел парламента осенью 1993-го: две ветви власти не смогли договориться (не было опыта, процедур и сдерживающих рычагов) и одна из ветвей решила проблему с помощью танков. Сюжет второй — выборы президента летом 1996-го: чтобы обеспечить «демократу» победу над «коммунистом», пришлось подключать не совсем демократические рычаги. В результате «бабло победило зло». «Бабло» рассудило, что следование нормам демократии (при отсутствии общественного консенсуса о путях развития страны и влиятельных политических структур, способных удержать страну от разворота на 180 градусов) привело бы к необратимым социальным последствиям (так бы и случилось).
И в том, и в другом случае политическая система возникшей на обломках СССР страны оказалась элементарно не способна решать проблемы людей, все еще оставшихся ментально и поведенчески в пресловутом «совке». (Кстати, судя по опросам, значительная часть этих людей с пониманием отнеслись к путинским преобразованиям в политической сфере. Может быть, им кажется, что нынешняя модель более адекватна их личным запросам?) И поэтому и в 93-м, и в 96-м, и даже в 99-м (с этого времени наше демократическое «всё» — это федеральные телеканалы) помимо «чисто демократических» механизмов оказались востребованы механизмы более «естественные».
Что в этом удивительного? Исторический опыт многих стран показывает, что путь к «демократии в чистом виде» (даже если брать в качестве таковой любую из существующих национальных форм) весьма и весьма длинный. И у каждого — у каждого человека и каждого общества — он свой. Результат приблизительно общий, а путь все-таки свой.
И до тех пор, пока та или иная страна не прошла солидный отрезок этого пути, бюрократии, военным или просто денежным мешкам (в нашем случае так называемой олигархии) время от времени, но в особенности на крутых «виражах истории», приходится «подправлять» выбор населения. По крайней мере, до тех пор, пока само население готово с такой «правкой» мириться.
Сурков, собственно, и предлагает не заблуждаться по поводу самих себя. Во-первых, мы не настолько демократичны, как хотим казаться со стороны. Это касается и населения в целом, и власти, которая, как известно, у нас по-прежнему «плоть от плоти». Во-вторых, говорит Сурков, наше общество, вопреки привычной со славянофильских времен сказке, это общество индивидуалистов. Аргумент в пользу данного утверждения прост и потому неопровержим: «Если кто из вас пытался хоть раз уговорить соседей общими средствами установить в подъезде домофон, тот знает, как дорого дается минимальная коллективизация. А как у нас водят машины? Поперек дороги, по встречной, в пьяном виде, бессмысленно и беспощадно. Коллективист так не водит. Он уважает других членов коллектива».
Именно отсюда, делает вывод Сурков, «и избыточная персонификация коллегиальных структур: сильные личности часто компенсируют слабую эффективность коллективов, дефицит взаимного доверия и самоорганизации».
В лекции Суркова вообще много неприятной правды. Причем не только об «обществе, в котором мы живем» («самоуправление у нас вяловатое», «общество какое-то малогражданское»), но и о власти, которую он представляет. Помимо слов об избыточности персонификации он говорит и о «неказистой вертикали», и о том, что во все времена «охранительные и патерналистские настроения, чрезмерно усиливаясь, подавляли активную общественную среду, приводя к дисфункции институтов развития». И о том, что, если смотреть на нынешнюю Россию из будущего (именно этот метод еще одно из озвученных Сурковым ноу-хау), среди прочего увидишь и «бурно ветвящуюся бюрократию, прилипшую к нефтяной трубе».
Наконец, помощник президента говорит и о том, что централизация власти (то, кстати, убежденным сторонником и непосредственным исполнителем чего Сурков является все последние годы) «уже сегодня и тем более завтра может быть оправданна лишь в той степени, в какой служит целям перехода России на следующую ступень, на качественно новый уровень цивилизации». А вовсе не является благом сама по себе, как кто-то, возможно, уже привык думать...
Что говорить: лекция Суркова уточнила понимание того, что подразумевается под понятием «суверенная демократия». Выражаясь словами президента Путина, сказанными на пресс-конференции по итогам саммита G-8 в Хайлигендамме, «это совсем не значит, что мы будем выдумывать, мы не будем выдумывать для себя какой-то особый российский способ существования и какую-то особую российскую демократию». «Мы будем развиваться так же, как и все цивилизованные страны, на общих принципах», — сказал Путин.
Признание по умолчанию
Кстати, слова президента об «общих принципах развития», судя по всему, не случайно прозвучали на недавнем саммите «Большой восьмерки». Именно там вопреки многочисленным прогнозам по поводу того, что «Семерка» непременно будет пенять Москве на ее антидемократический дрейф, выяснилось, что тема «демократии в России» вовсе не является стержневой для партнеров Владимира Путина по G-8. И лидеры «западных демократий» прекрасно понимают, что поставляющая им нефть и газ, финансово независимая от них Россия вряд ли будет прислушиваться к их «урокам демократии». Получается, что в Хайлигендамме курс на построение в России суверенной демократии (то есть, по Суркову, «жизнеспособной в той мере, в какой она естественна» для населения) получил весьма ощутимую поддержку со стороны западных лидеров. Как говорится, «по умолчанию» (молчание, как известно, знак согласия).
Характерно, что одновременно с признанием «суверенной демократии» как явления наметился консенсус и по поводу термина «суверенная демократия». Причем как между внутренними, так и внешними «пользователями».
С одной стороны, термин прижился в рядах преемников. И если один из заявленных преемников — Сергей Иванов — с самого начала поддерживал идею «суверенной демократии», включив ее даже в так называемую «триаду национальных ценностей» (наряду с сильной экономикой и военной мощью), то другой номинант — Дмитрий Медведев, изначально весьма прохладно отзывавшийся о термине, — лишь недавно вошел в число безоговорочных ее адептов. «Дело ведь не в терминах и прилагательных, которые могут быть применимы к понятию «демократия», — заявил Медведев на встрече с прокремлевскими «Нашими». — Я считаю, что демократия может быть эффективной только в условиях суверенного государства. А суверенитет может дать результат только в условиях демократического режима»...
С другой стороны, термин явно пришелся по вкусу западным интеллектуалам. Очередное проявление «общественного признания» произошло в ходе визита в Россию авторитетнейшего американского философа и футуролога Фрэнсиса Фукуямы. Выступая на Санкт-Петербургском экономическом форуме, автор «Конца истории» неожиданно для многих заявил, что «было бы очень недемократичным, если бы глобализация заставила всех создать культурное единообразие... У Европы, Соединенных Штатов, Японии, России, Казахстана будут свои, особые пути развития: модернизация и развитие в конечном счете определяются людьми, которые живут в данном обществе, а не чужаками» (заметим в скобках: попадание в список Фукуямы Казахстана со своим теперь уже пожизненным президентом представляется весьма характерным).
А в эфире «Эха Москвы» Фукуяма, рассуждая о термине «суверенная демократия», даже нашел «позитивный смысл в том, что Россия будет искать свой собственный путь к демократическим изменениям».
Видимо, футуролог по определению не может не быть оптимистом... n
В последние месяцы на идеологическом фронте не без перемен. Накануне ответственнейшего избирательного цикла 2007—2008 годов главное идеологическое детище Кремля — концепция «суверенной демократии» — получило важное развитие и едва ли не международное признание.Предыстория вопроса
Что бы ни говорили, спрос на идеологию во многом возник в связи с «проблемой-2008». То есть и до этого определенное понимание того, «что делать?» со страной, у тех, кто ею руководит, существовало. Наличие у того же Владимира Путина собственного «целостного и внутренне не противоречивого понимания» того, что происходит в стране, признавали даже убежденные оппоненты нынешней властной команды. «Именно поэтому критиковать его по частностям просто не имеет смысла», — признался в свое время Николай Злобин, директор российских и азиатских программ Центра оборонной информации США, после одной из встреч западных политологов с президентом РФ («Профиль» №33, 2004).
Однако лишь накануне рубежных выборов 2007—2008 годов стало ясно, что собственное понимание (как часть сакрального знания немногих посвященных) стоит все-таки облечь в форму знания для многих.
Собственно, так и возникла идеология «суверенной демократии». В Кремле справедливо рассудили, что помимо пресловутой «вертикали», худо-бедно пронизывающей властное пространство России, у людей (и в первую очередь у широкого круга людей, принимающих решения) должно быть нечто большее. Нечто «нематериальное» — идеологическое. Иначе главную задачу политсезона — обеспечение преемственности курса — попросту не решить. Нужна была «консенсусная» идея — идея, способная объединить вокруг себя и разношерстные массы государственной и партийной бюрократии (часто скрывающейся под термином «элита»), и «широкие народные массы» (так называемый электорат). И такая идея была сформулирована: разработанная заместителем главы кремлевской администрации Владиславом Сурковым концепция «суверенной демократии» (как бы кто к ней ни относился) как раз и предлагала объединяющие начала. Во-первых, суверенитет — как вневременную для любой страны ценность и, во-вторых, демократию — как ценность «на перспективу», ценность, вкус к которой страна только недавно стала ощущать.
Впрочем, как всякая добротно сформулированная концепция (а в этом Суркову не откажешь), «суверенная демократия» изначально имела не только прикладную (назовем ее «предвыборной») составляющую. Не случайно за два года своего существования детище Суркова вполне переросло формат «матрицы для текущей идеологической работы» (при этом не лишаясь свойств таковой: все-таки Сурков не только теоретик «суверенной демократии», но и один из эффективнейших ее практиков!), став еще и способом (наряду с другими) объяснения того, как вообще устроена «демократия по-российски». И, предложив при этом ответ на один из самых «проклятых вопросов» России: в каком направлении ведет страну действующая власть?
Смыслы и значения
Собственно, именно этому — размышлениям о специфике «демократии по-российски» вообще и о том, «куда ж (по мнению тех, кто сейчас находится на властном олимпе) нам плыть», — и была посвящена лекция Владислава Суркова «Русская политическая культура: взгляд из утопии», прочитанная им месяц назад и почему-то до сих пор так и не ставшая предметом широкого обсуждения. Может быть, потому, что одни привыкли к тому, что любые слова Суркова нужно воспринимать исключительно как команды (и тогда «нечего тут обсуждать!»), а другие предпочитают немедленно отметать все, сказанное им (под зажигательным лозунгом «Долой слугу кровавого режима!»). Это, кстати, тоже к вопросу о «русской политической культуре»...
Между тем на несколько «июньских тезисов» Суркова стоит обратить особое внимание. Тем более что они, как представляется, и определяют сущность некоего этапа в развитии всей «сурковской концепции».
Самое важное: по словам помощника президента, «демократический порядок» в России «жизнеспособен в той мере, в какой естествен». Фактически замглавы администрации президента говорит о том, что власть народа (демократия как таковая) должна быть адекватна уровню народного развития и естественна с точки зрения методов решения задач, стоящих перед людьми.
Можно бесконечно долго пенять Суркову-практику, «отстроившему» внутриполитическое пространство. Но при этом стоит иметь в виду, что не он первый занялся этим «отстраиванием». И значит, есть в этом периодически повторяющемся (с разной степенью интенсивности, но это, скорее, дело вкуса) «отстраивании» что-то генетически присущее демократии по-российски как таковой. Как будто она не может иначе существовать — причем ни до Суркова, ни во «время Суркова», ни (есть такое подозрение) после Суркова.
Только два примера из недавней, но при этом вполне «досурковской» (тогда он еще не работал в Кремле) истории страны. Сюжет первый — расстрел парламента осенью 1993-го: две ветви власти не смогли договориться (не было опыта, процедур и сдерживающих рычагов) и одна из ветвей решила проблему с помощью танков. Сюжет второй — выборы президента летом 1996-го: чтобы обеспечить «демократу» победу над «коммунистом», пришлось подключать не совсем демократические рычаги. В результате «бабло победило зло». «Бабло» рассудило, что следование нормам демократии (при отсутствии общественного консенсуса о путях развития страны и влиятельных политических структур, способных удержать страну от разворота на 180 градусов) привело бы к необратимым социальным последствиям (так бы и случилось).
И в том, и в другом случае политическая система возникшей на обломках СССР страны оказалась элементарно не способна решать проблемы людей, все еще оставшихся ментально и поведенчески в пресловутом «совке». (Кстати, судя по опросам, значительная часть этих людей с пониманием отнеслись к путинским преобразованиям в политической сфере. Может быть, им кажется, что нынешняя модель более адекватна их личным запросам?) И поэтому и в 93-м, и в 96-м, и даже в 99-м (с этого времени наше демократическое «всё» — это федеральные телеканалы) помимо «чисто демократических» механизмов оказались востребованы механизмы более «естественные».
Что в этом удивительного? Исторический опыт многих стран показывает, что путь к «демократии в чистом виде» (даже если брать в качестве таковой любую из существующих национальных форм) весьма и весьма длинный. И у каждого — у каждого человека и каждого общества — он свой. Результат приблизительно общий, а путь все-таки свой.
И до тех пор, пока та или иная страна не прошла солидный отрезок этого пути, бюрократии, военным или просто денежным мешкам (в нашем случае так называемой олигархии) время от времени, но в особенности на крутых «виражах истории», приходится «подправлять» выбор населения. По крайней мере, до тех пор, пока само население готово с такой «правкой» мириться.
Сурков, собственно, и предлагает не заблуждаться по поводу самих себя. Во-первых, мы не настолько демократичны, как хотим казаться со стороны. Это касается и населения в целом, и власти, которая, как известно, у нас по-прежнему «плоть от плоти». Во-вторых, говорит Сурков, наше общество, вопреки привычной со славянофильских времен сказке, это общество индивидуалистов. Аргумент в пользу данного утверждения прост и потому неопровержим: «Если кто из вас пытался хоть раз уговорить соседей общими средствами установить в подъезде домофон, тот знает, как дорого дается минимальная коллективизация. А как у нас водят машины? Поперек дороги, по встречной, в пьяном виде, бессмысленно и беспощадно. Коллективист так не водит. Он уважает других членов коллектива».
Именно отсюда, делает вывод Сурков, «и избыточная персонификация коллегиальных структур: сильные личности часто компенсируют слабую эффективность коллективов, дефицит взаимного доверия и самоорганизации».
В лекции Суркова вообще много неприятной правды. Причем не только об «обществе, в котором мы живем» («самоуправление у нас вяловатое», «общество какое-то малогражданское»), но и о власти, которую он представляет. Помимо слов об избыточности персонификации он говорит и о «неказистой вертикали», и о том, что во все времена «охранительные и патерналистские настроения, чрезмерно усиливаясь, подавляли активную общественную среду, приводя к дисфункции институтов развития». И о том, что, если смотреть на нынешнюю Россию из будущего (именно этот метод еще одно из озвученных Сурковым ноу-хау), среди прочего увидишь и «бурно ветвящуюся бюрократию, прилипшую к нефтяной трубе».
Наконец, помощник президента говорит и о том, что централизация власти (то, кстати, убежденным сторонником и непосредственным исполнителем чего Сурков является все последние годы) «уже сегодня и тем более завтра может быть оправданна лишь в той степени, в какой служит целям перехода России на следующую ступень, на качественно новый уровень цивилизации». А вовсе не является благом сама по себе, как кто-то, возможно, уже привык думать...
Что говорить: лекция Суркова уточнила понимание того, что подразумевается под понятием «суверенная демократия». Выражаясь словами президента Путина, сказанными на пресс-конференции по итогам саммита G-8 в Хайлигендамме, «это совсем не значит, что мы будем выдумывать, мы не будем выдумывать для себя какой-то особый российский способ существования и какую-то особую российскую демократию». «Мы будем развиваться так же, как и все цивилизованные страны, на общих принципах», — сказал Путин.
Признание по умолчанию
Кстати, слова президента об «общих принципах развития», судя по всему, не случайно прозвучали на недавнем саммите «Большой восьмерки». Именно там вопреки многочисленным прогнозам по поводу того, что «Семерка» непременно будет пенять Москве на ее антидемократический дрейф, выяснилось, что тема «демократии в России» вовсе не является стержневой для партнеров Владимира Путина по G-8. И лидеры «западных демократий» прекрасно понимают, что поставляющая им нефть и газ, финансово независимая от них Россия вряд ли будет прислушиваться к их «урокам демократии». Получается, что в Хайлигендамме курс на построение в России суверенной демократии (то есть, по Суркову, «жизнеспособной в той мере, в какой она естественна» для населения) получил весьма ощутимую поддержку со стороны западных лидеров. Как говорится, «по умолчанию» (молчание, как известно, знак согласия).
Характерно, что одновременно с признанием «суверенной демократии» как явления наметился консенсус и по поводу термина «суверенная демократия». Причем как между внутренними, так и внешними «пользователями».
С одной стороны, термин прижился в рядах преемников. И если один из заявленных преемников — Сергей Иванов — с самого начала поддерживал идею «суверенной демократии», включив ее даже в так называемую «триаду национальных ценностей» (наряду с сильной экономикой и военной мощью), то другой номинант — Дмитрий Медведев, изначально весьма прохладно отзывавшийся о термине, — лишь недавно вошел в число безоговорочных ее адептов. «Дело ведь не в терминах и прилагательных, которые могут быть применимы к понятию «демократия», — заявил Медведев на встрече с прокремлевскими «Нашими». — Я считаю, что демократия может быть эффективной только в условиях суверенного государства. А суверенитет может дать результат только в условиях демократического режима»...
С другой стороны, термин явно пришелся по вкусу западным интеллектуалам. Очередное проявление «общественного признания» произошло в ходе визита в Россию авторитетнейшего американского философа и футуролога Фрэнсиса Фукуямы. Выступая на Санкт-Петербургском экономическом форуме, автор «Конца истории» неожиданно для многих заявил, что «было бы очень недемократичным, если бы глобализация заставила всех создать культурное единообразие... У Европы, Соединенных Штатов, Японии, России, Казахстана будут свои, особые пути развития: модернизация и развитие в конечном счете определяются людьми, которые живут в данном обществе, а не чужаками» (заметим в скобках: попадание в список Фукуямы Казахстана со своим теперь уже пожизненным президентом представляется весьма характерным).
А в эфире «Эха Москвы» Фукуяма, рассуждая о термине «суверенная демократия», даже нашел «позитивный смысл в том, что Россия будет искать свой собственный путь к демократическим изменениям».
Видимо, футуролог по определению не может не быть оптимистом... n
| «Какой будет демократия в России в 2040 году?» Учитывая, что демократия — это «не точка в развитии, а сам процесс», «Профиль» решил узнать у 30—40-летних политиков (лет через тридцать они как раз будут завершать свою политическую карьеру), какую демократию они оставят в наследство будущим поколениям россиян. Владимир Груздев, зампредседателя комитета Госдумы по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству («Единая Россия»): «Тридцать с небольшим лет — срок, огромный для политиков. Для истории же это не столь уж большой срок. Не столь большой это срок и для того, чтобы семена, заложенные сегодня российскими политиками, дали плоды. А учитывая нестабильность мировой политики, и вовсе трудно в точности предсказать, какой будет демократия в 2040 году. Но некоторые прогнозы все-таки уместны. Во-первых, можно совершенно точно сказать, что демократия в нашей стране будет иметь свои национальные особенности. Во-вторых, я глубоко убежден, что к 2040 году российская демократия укрепит свои позиции настолько, что сможет выступать эталоном и для других государств. Раньше в качестве такого эталона пыталась предстать американская демократия. Между тем сегодня американская демократия (особенно если учитывать, каким образом США пытаются распространить ее во всем мире) вызывает серьезную озабоченность. И последнее. Черчилль когда-то заметил, что демократия — это далеко не лучший режим, но лучший из всех прочих. Уверен, в будущем демократия станет лучшим политическим режимом». Дмитрий Саблин, зампредседателя комитета Госдумы по собственности, координатор партии «Единая Россия» по патриотическому воспитанию молодежи: «Я надеюсь, к этому времени в стране будет две, три, максимум четыре партии, которые будут ставить перед собой (а значит, и формулировать для страны) общие цели, но при этом станут предлагать разные пути их достижения. В результате страна будет гарантирована от поворотов на 180 градусов. Ведь что бы ни говорили, наиболее целесообразное решение то, которое доведено до логического конца. А если сегодня идти направо, завтра — налево, потом опять направо и так до бесконечности, общество может в итоге прийти в ту же точку, откуда началось движение. Нам необходима консолидация для решения стоящих перед ним проблем. При этом важно, чтобы выслушивались разные мнения: без этого не найти наиболее эффективных способов движения вперед. Что касается разделения властей, я уверен, что в разные периоды соотношение между ними может быть разным. В какой-то момент нужна более сильная исполнительная власть, в какой-то — законодательная. Но в любом случае к 2040 году, я думаю, у нас уже окончательно сформируется поколение профессиональных политиков, которое сможет обеспечить органичную взаимодополняемость ветвей власти. И самое главное: мне бы не хотелось, чтобы к этому времени у нас сохранились даже воспоминания о тех неприглядных чертах «демократии бардака», которые у нас были в 90-е, когда слово «демократия» прикрывало собой отношения «человек человеку — волк». С таким подходом полноценное развитие общества невозможно». Мария Гайдар, лидер движения «ДА!»: «Демократия 2040 года будет отличаться от нынешней в первую очередь тем, что это будет демократия. Сейчас это не демократия, как бы ее ни называли и какие бы сложные концепции ни подводили. Демократия-2040 будет отвечать тем критериям, которые являются общими для всех. Будут выборы с выбором. Думаю, скорее всего, Россия будет парламентской республикой. Усилится федерализм и роль муниципальных властей. Сформируется свободный доступ к СМИ. Причем произойдет это вне зависимости от того, кто управляет телеканалами. Просто развитие технологий позволит практически каждому человеку свободно создавать свой телеканал и запросто вывешивать новости, пересылать их друг другу и так далее. С монополией на СМИ фактически произойдет то же, что происходит на наших глазах с монополией на телефонную связь, — это неизбежно. За 30—40 лет, я надеюсь, мы приблизимся к созданию независимой судебной системы. Вообще, я уверена, альтернативы развитию демократии в нашей стране не существует. В противном случае такой страны, как Россия, просто не будет — она распадется еще до названной вами даты, и у нас не останется предмета для разговора». Александр Чуев, зампредседателя комитета Госдумы по делам общественных объединений и религиозных организаций («Справедливая Россия»): «Любая демократия только тогда эффективна, когда она зиждется на очень четкой и понятной всем системе ценностей. Поэтому мне кажется — это мое личное мнение, — что нам нужно стремиться к воссозданию конституционной монархии. Парламентарная монархия позволила бы объединить государство в первую очередь нравственно и духовно. Думаю, через 30 лет это произойдет. Полагаю, парламент в России будет играть большую роль, чем сейчас. Повысится значение местного самоуправления. Не исключено, что претерпит изменения налоговая система: гражданин будет иметь право лично распределять часть (не более 15—20%) своего подоходного налога по своему усмотрению. К этому времени изменятся наши подходы к устройству государственной власти. Сегодня чиновники, имея довольно много власти, не отвечают за свои решения перед людьми. Нужна интерактивная обратная связь: люди должны иметь право влиять на чиновника в процессе его работы. Я выступаю за то, чтобы была создана система, когда каждый человек мог бы высказаться о работе представителя власти, и должна быть процедура, когда при накоплении определенного количества критических отзывов чиновник покидал бы свой пост». |
| Суверенная демократия в посткатастрофной стране Во-первых, термин «суверенная демократия» — не экзотика, не политологическое манипулирование и даже не попытка обозначить какие-то специфические российские особенности демократии. Вне этого понятия определение демократии как системы государственного устройства просто бессмысленно. В современном «однополюсном» мире, где суверенитет не гарантируется никаким международным правом (опиравшимся ранее на некий баланс сил), реальным суверенитетом обладает очень ограниченное число стран, которые, по сути, являются великими державами. Поскольку реальный суверенитет — это способность страны самостоятельно принимать решения относительно своей судьбы и реализовывать эти решения на практике. Поэтому предпосылкой реального суверенитета является могущество, которое подразумевает единство всех его составляющих: политической, экономической и военной. Все остальные страны так или иначе вынуждены добровольно или принудительно делегировать значительную часть своего суверенитета «старшим братьям» (то есть, по сути, весь суверенитет, поскольку суверенитет не может быть частичным). Исключением являются так называемые страны-изгои — по сути, это страны, не являющиеся великими державами, то есть не обладающие предпосылками суверенитета, но желающие по тем или иным мотивам оставаться суверенными и вынужденные использовать для этого «самобытные» инструменты. Понятие «демократия» включает в себя, по сути, две составляющие — демос и кратос, то есть народ и власть. Несуверенная демократия не есть демократия вовсе, поскольку там ущербна вторая составляющая — кратос — власть. Несуверенная демократия — это, по сути, самоуправление, что-то вроде пионерской дружины. Детям могут быть предоставлены самые разные полномочия, свободы и даже средства их выражения, но в масштабах, жестко ограниченных волей пионервожатого. Напомню: например, местное самоуправление и по сути, и согласно нормам Конституции не является частью политической системы, то есть не имеет отношения к понятию «власть». В этом смысле несуверенная демократия (как, например, чешская, эстонская, мексиканская и т.д.) не является в полном смысле слова политической системой. С этой точки зрения понятие «суверенная демократия» — это тавтология, поскольку суверенным является народ, обладающий всей полнотой власти. То есть не может быть демократии, если сувереном является не народ или если он не обладает всей полнотой власти. Таким образом, известные разговоры о том, что при определении демократии недопустимы никакие уточняющие прилагательные, могли бы иметь право на жизнь, если бы такие прилагательные не использовались крайне широко в современной, в первую очередь западной, политологии. Например: представительная демократия, либеральная демократия. Тот тип демократии, который на Западе считается нормативным и прописывается России, носит конкретное название либеральной демократии. На самом деле либеральная демократия представляет собой власть элиты, различных ее групп, опирающуюся на «независимые», то есть принадлежащие этим группам, структуры и инструменты: медиа-структуры, политические, общественные институты и центры, политические партии, политтехнологические структуры и т.д., позволяющие манипулировать массовым сознанием в интересах элиты. Кстати, современная западная политология, в первую очередь американская, ясно различает либеральную и нелиберальную демократию: в частности, признается, что широкая демократизация в странах с определенной политической культурой (к примеру, Египет, Пакистан) может означать гарантированное уничтожение всех либеральных «прозападных» институтов. Либеральная демократия вполне может быть суверенной, достаточный пример — США. Однако для этого необходима лояльность элиты по отношению к собственной стране, ее ориентация на национальные интересы и ее консолидация вокруг основных базовых и суверенных ценностей. Когда любые группы за рамками этого консенсуса автоматически маргинализируются, а значит, не обладают инструментами воздействия на массовое сознание. Государство с компрадорской элитой, не консолидирующейся вокруг ценностей суверенитета, не может быть либеральным, оставаясь суверенным и государством вообще. То есть можно сказать, что степень допустимого, «не смертельного» развития либеральных институтов определяется качеством элиты. И еще. Одной из главных составляющих политики суверенной державы является гарантия ее преемственности. Без преемственности нет стратегии, без стратегии нет державы. Либеральные формы передачи власти могут обеспечить преемственность только при условии упомянутой консолидации элиты вокруг базовых суверенных ценностей. Состояние нынешней «посткатастрофной» российской элиты, по происхождению своему по большей части мародерской и компрадорской, не позволяет ее заподозрить в лояльности к собственной стране. Таким образом, попытка навязать России сегодня либеральные формы устройства ставит своей целью разрушить (или не дать сформировать) механизмы преемственности. То есть разрушить (или не дать восстановить) державу. Михаил Леонтьев |
График 1. Готовы ли вы защищать национальные интересы России? Если да, то каким способом? (%)
| Созданием крепкой семьи, воспитанием детей | 27 |
| Трудовой деятельностью | 26 |
| Если понадобится, то с оружием в руках | 17 |
| Участием в общественных акциях (митинги, шествия, пикеты) | 7 |
| Не готов защищать | 15 |
| Затрудняюсь ответить | 8 |
| Источник: "Башкирова и партнеры", март 2007 года | |
Таблица 1. Приживутся ли в России такие демократические политические институты и традиции, как...? (% от числа опрошенных, не указаны затруднившиеся ответить)
| - | да | нет |
| Развитая многопартийная система | 79 | 8 |
| Свободные выборы органов власти | 77 | 10 |
| Свободные и независимые средства массовой информации | 76 | 11 |
| Законопослушность властей и общества | 56 | 27 |
| Умение и желание граждан бороться за свои права | 56 | 28 |
| Равенство всех граждан перед законом | 45 | 42 |
| Источник: ВЦИОМ, май 2007 года. | ||
График 2. Должна ли Россия стремиться к сближению с Западом? (%)
| Да; скорее, да | 60 |
| Нет; скорее, нет | 24 |
| Затрудняюсь ответить | 16 |
| Источник: ВЦИОМ, июнь 2007 года. | |
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
