- Главная страница
- Архивная запись
- Архивная публикация 1998 года: "Татьяна Догилева: "Во мне нет ничего от "шикарной женщины""
Архивная публикация 1998 года: "Татьяна Догилева: "Во мне нет ничего от "шикарной женщины""
Тем не менее уже давно все, что связано с Догилевой, интересно и увлекательно.Дмитрий Быков: Что ж, Таня, можно вас поздравить: нет хуже, чем быть в наше время "священной коровой".
Татьяна Догилева: Можете так и написать: я плакала. У меня сейчас будто вся кожа содрана. Но, поплакав и поубеждав себя, какая я бедная, я себя спросила:
-- Таня, ты ведь ни о чем не жалеешь?
-- Ни о чем.
-- Все равно бы это сделала?
-- Да.
Ну и все. Я теперь даже благодарна за такой интерес к моей персоне. Мой спектакль -- прелесть, я правда так думаю. Подобного разноса на моей памяти удостаивался только Штайн за "Орестею". Так что я рада совпасть со Штайном хотя бы по одному показателю.
Д.Б.: Я думал, вы для режиссерского дебюта выберете классику -- чтобы сыграть что-то свое, заветное и недоигранное...
Т.Д.: Нет, я не настолько самоуверенный человек, чтобы начинать с классики. И пьеса, и актеры очень мне нравятся, а промахов и ошибок я действительно наделала великое множество. Плюс ко всему я позвала прессу на прогон, который в отличие от первого спектакля был действительно провальным. Свет, звук -- накладка на накладке. Зато потом -- и на втором, и на третьем спектаклях -- обвал аплодисментов, непрерывный хохот...
Мы показали спектакль в ДК Серафимовича для самого простого и небогатого зрителя (во МХАТ-то билеты стоят от пятидесяти до двухсот тысяч), и опять на ура.
Д.Б.: Есть ли классическая роль, по которой вы плачете?
Т.Д.: Есть. Аркадина в "Чайке".
Д.Б.: По-моему, вам рано.
Т.Д.: Нет, ей сорок два года.
Д.Б.: Вы настолько не скрываете возраст?
Т.Д.: Ну, мне еще нет сорока двух... а в принципе что скрывать?
Д.Б.: Но она чудовищная стерва.
Т.Д.: Она единственный привлекательный герой в этой пьесе. Она одна что-то делает -- все остальные только скулят. И в той обстановке, которую ей создали -- сын с его комплексами и попытками самоубийства, отвратительная Нина Заречная, которая беззастенчиво добивается Тригорина,-- Аркадина себя ведет наиболее достойным образом.
Не забывайте, что она находится в самом трагическом возрасте: у нее перелом амплуа.
Д.Б.: Таня, это ведь далеко не всегда болезненно. Многие актрисы сыграли свои лучшие роли после сорока. Алиса Фрейндлих, например.
Т.Д.: Перед Фрейндлих я преклоняюсь. Это любимая моя актриса. Но вы представить себе не можете, чего на самом деле этот перелом стоит. Нет, это очень печальные вещи, о них не думать невозможно...
Д.Б.: Не знаю, если говорить о вашем амплуа, мне ближе не железные женщины вроде Аркадиной или "Блондинки за углом", а медсестры. Из "Афганского излома" или "Забытой мелодии для флейты".
Т.Д.: А я, когда смотрю "Блондинку", чуть не плачу от жалости к этой девочке. Эту картину, кстати, изуродовали поправками и переозвучками, а у Червинского-то это отличная, трагическая история.
Д.Б.: Я больше всех ваших работ люблю "Забытую мелодию". Только не совсем понимаю, как главный герой смог так быстро внушить вам такую страсть.
Т.Д.: Его же Филатов играл. Более талантливого человека представить трудно, он может все -- от песни до пьесы. Он сыграл человека слабого, временами мелкого, но обаяние одаренности торчит даже в самых его злодейских поступках. А женщина любит мужчину, как правило, за талант. Я, во всяком случае.
И потом, скажу честно, большинство мужчин к своим возлюбленным относится ничуть не лучше, чем этот его герой. Женщина живет чаще всего с установкой, что к ней будут беспощадны. Это нормально.
Д.Б.: Вы злопамятны в этом смысле?
Т.Д.: Ни в этом, ни в каком другом. Я человек открытый. Актриса -- отревусь, откричусь и дальше живу.
Д.Б.: В "Афганском изломе" у вашей героини роман с итальянским актером Микеле Плачидо. Он в жизни произвел на вас какое-то впечатление?
Т.Д.: Не сложилось у нас с ним контакта, увы, и вообще эта картина шла страшно тяжело. Одна из первых больших совместных картин, все очень заискивали перед итальянцами. Условия тяжелейшие: пустыня, окраины Союза. Итальянцы отдельно живут и отдельно едят. Какие тут могли быть отношения?
Д.Б.: Многие театральные актеры пренебрежительно отзываются о кино: там не игра -- там техника, произвол оператора и осветителя...
Т.Д.: Я не знаю таких актеров.
Лично мне в театре легче. Во-первых, у меня театральное образование, ГИТИС (поступала я во все театральные сразу, но взяли только туда, сразу после школы). Во-вторых, я по природе своей бегунья на длинные дистанции, мне трудно раскрываться в эпизоде. Я должна отработать спектакль, чтобы как-то прожить роль, мне трудно клеить ее из кусочков. Чаще всего я сама понимаю, где недоиграла. Тогда, никого не дожидаясь, прошу переснять.
Но сниматься в кино я хотела с самого начала, бралась после института за любые сценарии. Тут есть свой замкнутый круг: кого больше снимают, тому дают и лучшие сценические роли, потому что человека начинают знать. Мне в кино везло больше -- в театре "под меня" никто ничего специально не ставил. Исключая, пожалуй, "Наш декамерон" Радзинского и Виктюка.
Д.Б.: Вам тяжело было с Виктюком?
Т.Д.: Я лучше стала его понимать, сама побывав в этой шкуре. Режиссер играет за всех, за всех страдает и напрягается страшно. Он меня здорово выматывал, конечно. Я готова была бежать хоть к психиатру, хоть к экстрасенсу... Но в результате спектакль пять лет собирал залы.
Д.Б.: Вы еще будете ставить?
Т.Д.: Сейчас я вымотана. Спектакль поставить -- почти как ребенка родить. Когда меня спрашивают про первые два года дочери, я честно отвечаю: не помню. Не так тяжелы все физические вещи -- физиология как раз не главное, да, тяжесть, боль, усталость, но это бы все ничего,-- тяжела сосредоточенность на одном. В первые месяцы жизни ребенка мать ни о чем, кроме него, думать не может. Мир ее страшно сокращается, и ко всему остальному она тупеет. Так же я вся "сократилась" во время выпуска спектакля. Четыре месяца жила им, доставала деньги. Но когда приду в себя, в перспективе я хочу ставить. Потому что я устала от замкнутого мира своей профессии.
Актер не писатель и не композитор: он зависит от возраста, от времени. Путь его предопределен: до сорока -- одно, после сорока -- другое. А я больше всего ненавижу предопределенность и замкнутость -- мне все время надо размыкать пространство жизни. Я родить решилась поэтому, хотя поздно. И ставить -- тоже поэтому. Ничего, на ошибках учатся, я в театре двадцать лет.
Д.Б.: А что, с ребенком действительно так тяжело?
Т.Д.: Оч-чень. Не представляю, что бы я делала, если бы не помогали. Сейчас, когда Кате четвертый год и она уже вовсю философствует, нет большей радости, чем с ней быть, с ней разговаривать. Я ни на что не жалуюсь, но ребенок -- это величайшая зацикленность, вечный страх за него. Я только во время выпуска спектакля меньше общалась с дочерью.
Д.Б.: А кто с ней был?
Т.Д.: У нас няня. Профессиональная учительница из Иванова. Сейчас безработная.
Д.Б.: У вас нет перед ней этакого чувства вины, что вот... прислуга?..
Т.Д.: У меня никогда не будет прислуги. Она член семьи, живет с нами. Что до работы -- я ничем не лучше, я берусь за всякую работу.
Вот после спектакля один за другим идут журналисты, и я знаю, что это нужно. Хотя не люблю интервью, потому что о своей работе я говорить не должна -- она должна говорить обо мне, а в личную жизнь никого не пускаю.
Я встречаюсь с людьми, достаю деньги, ищу помещение, занимаюсь массой вещей -- от музыки до света, в общем, я умею не только играть или разговаривать. Единственное, чего я делать не буду,-- это организовывать отзывы. Я поэтому очень благодарна всем, кто пишет обо мне. Если ругают -- ну что ж, меня многие не любят, это нормально, я тоже немногих люблю.
Д.Б.: Интересно, что вы читали на вступительных экзаменах?
Т.Д.: Везде разное. В ГИТИСе -- "Стрекозу и муравья", стихотворение Евтушенко "Отверженная" и очень распространенный среди девочек отрывок из "Мертвых душ" -- разговор двух дам.
Д.Б.: И что вы собой представляли тогда?
Т.Д.: Ровно ничего интересного. Закомплексованный, коротко стриженный подросток.
Д.Б.: Вы москвичка?
Т.Д.: В первом поколении. Отец из-под Москвы, мать -- из-под Тамбова. Но родилась я здесь.
Д.Б.: Моэм писал, что самое худшее в актере -- способность быть всяким. Личности не остается.
Т.Д.: Ну нет, совершенно не обязательно. Настоящий актер только личностью и может подсветить любую роль. Я вообще не согласна с моэмовским взглядом на людей театра: у него получается, что они все время врут. А это не так. Я не все время вру.
Д.Б.: И что, ваши чисто сценические приемы вам ни разу не пригодились в быту?
Т.Д.: Нет, у меня этим заведуют какие-то другие центры. Я в жизни стараюсь не очень притворяться. Зачем?
Д.Б.: Вы производите впечатление человека, очень крепкого физически. Это действительно так?
Т.Д.: Спасибо организму, я на него не жалуюсь. Это не столько крепость, сколько приспособляемость. Наши удивляются: как может актриса на Бродвее выходить на сцену ежедневно? И очень даже запросто, потому что организм самонастраивается на такую нагрузку. Три раза трудно, а дальше пошло. Я тоже привыкаю. Что касается формы, ну что -- могу потолстеть, могу похудеть. Трагедии не будет.
Д.Б.: Таня, если не захотите, не отвечайте. Но у меня есть подозрение, что вы красите волосы.
Т.Д.: Крашу. С тех пор еще, как Захаров пробовал меня в "Мюнхгаузене" на роль, которую потом так хорошо сыграла Коренева. Я ведь у Захарова начинала, и он сначала решил посмотреть, как в этой роли буду смотреться я. Сделали совсем черную -- получилась японка. Потом подсветлили -- и получилось как сейчас. Так и хожу с тех пор, спасибо Захарову. На самом деле я темно-русая.
Д.Б.: И всегда коротко стрижетесь?
Т.Д.: Ага. Видите ли, во мне нет ничего от "шикарной женщины", это стиль совершенно не мой, да я никогда бы и не смогла тратить два часа на приведение волос в порядок. Так что пока отращивать не хочу.
Д.Б.: Вы хвалите актеров, которые могут все. А сами многого не можете?
Т.Д.: Есть роли, которые мне не нравятся. При всей их выигрышности, казалось бы. В первую очередь -- Анна Каренина. Вот чего я бы никогда не сделала.
Д.Б.: Почему? Софи Марсо ведь сыграла...
Т.Д.: Я вообще не люблю эту героиню, хотя бесконечно ей сочувствую. Оказаться в таких обстоятельствах врагу не пожелаю.
Д.Б.: А что, ситуация адюльтера была бы для вас так страшна?
Т.Д.: В жизни я через это не проходила, во всяком случае, через такой неразрешимый выбор, как там. Но думаю, что да, мне это было бы невыносимо. Я человек упрямый, постоянный и моногамный.
Тем не менее уже давно все, что связано с Догилевой, интересно и увлекательно.Дмитрий Быков: Что ж, Таня, можно вас поздравить: нет хуже, чем быть в наше время "священной коровой".
Татьяна Догилева: Можете так и написать: я плакала. У меня сейчас будто вся кожа содрана. Но, поплакав и поубеждав себя, какая я бедная, я себя спросила:
-- Таня, ты ведь ни о чем не жалеешь?
-- Ни о чем.
-- Все равно бы это сделала?
-- Да.
Ну и все. Я теперь даже благодарна за такой интерес к моей персоне. Мой спектакль -- прелесть, я правда так думаю. Подобного разноса на моей памяти удостаивался только Штайн за "Орестею". Так что я рада совпасть со Штайном хотя бы по одному показателю.
Д.Б.: Я думал, вы для режиссерского дебюта выберете классику -- чтобы сыграть что-то свое, заветное и недоигранное...
Т.Д.: Нет, я не настолько самоуверенный человек, чтобы начинать с классики. И пьеса, и актеры очень мне нравятся, а промахов и ошибок я действительно наделала великое множество. Плюс ко всему я позвала прессу на прогон, который в отличие от первого спектакля был действительно провальным. Свет, звук -- накладка на накладке. Зато потом -- и на втором, и на третьем спектаклях -- обвал аплодисментов, непрерывный хохот...
Мы показали спектакль в ДК Серафимовича для самого простого и небогатого зрителя (во МХАТ-то билеты стоят от пятидесяти до двухсот тысяч), и опять на ура.
Д.Б.: Есть ли классическая роль, по которой вы плачете?
Т.Д.: Есть. Аркадина в "Чайке".
Д.Б.: По-моему, вам рано.
Т.Д.: Нет, ей сорок два года.
Д.Б.: Вы настолько не скрываете возраст?
Т.Д.: Ну, мне еще нет сорока двух... а в принципе что скрывать?
Д.Б.: Но она чудовищная стерва.
Т.Д.: Она единственный привлекательный герой в этой пьесе. Она одна что-то делает -- все остальные только скулят. И в той обстановке, которую ей создали -- сын с его комплексами и попытками самоубийства, отвратительная Нина Заречная, которая беззастенчиво добивается Тригорина,-- Аркадина себя ведет наиболее достойным образом.
Не забывайте, что она находится в самом трагическом возрасте: у нее перелом амплуа.
Д.Б.: Таня, это ведь далеко не всегда болезненно. Многие актрисы сыграли свои лучшие роли после сорока. Алиса Фрейндлих, например.
Т.Д.: Перед Фрейндлих я преклоняюсь. Это любимая моя актриса. Но вы представить себе не можете, чего на самом деле этот перелом стоит. Нет, это очень печальные вещи, о них не думать невозможно...
Д.Б.: Не знаю, если говорить о вашем амплуа, мне ближе не железные женщины вроде Аркадиной или "Блондинки за углом", а медсестры. Из "Афганского излома" или "Забытой мелодии для флейты".
Т.Д.: А я, когда смотрю "Блондинку", чуть не плачу от жалости к этой девочке. Эту картину, кстати, изуродовали поправками и переозвучками, а у Червинского-то это отличная, трагическая история.
Д.Б.: Я больше всех ваших работ люблю "Забытую мелодию". Только не совсем понимаю, как главный герой смог так быстро внушить вам такую страсть.
Т.Д.: Его же Филатов играл. Более талантливого человека представить трудно, он может все -- от песни до пьесы. Он сыграл человека слабого, временами мелкого, но обаяние одаренности торчит даже в самых его злодейских поступках. А женщина любит мужчину, как правило, за талант. Я, во всяком случае.
И потом, скажу честно, большинство мужчин к своим возлюбленным относится ничуть не лучше, чем этот его герой. Женщина живет чаще всего с установкой, что к ней будут беспощадны. Это нормально.
Д.Б.: Вы злопамятны в этом смысле?
Т.Д.: Ни в этом, ни в каком другом. Я человек открытый. Актриса -- отревусь, откричусь и дальше живу.
Д.Б.: В "Афганском изломе" у вашей героини роман с итальянским актером Микеле Плачидо. Он в жизни произвел на вас какое-то впечатление?
Т.Д.: Не сложилось у нас с ним контакта, увы, и вообще эта картина шла страшно тяжело. Одна из первых больших совместных картин, все очень заискивали перед итальянцами. Условия тяжелейшие: пустыня, окраины Союза. Итальянцы отдельно живут и отдельно едят. Какие тут могли быть отношения?
Д.Б.: Многие театральные актеры пренебрежительно отзываются о кино: там не игра -- там техника, произвол оператора и осветителя...
Т.Д.: Я не знаю таких актеров.
Лично мне в театре легче. Во-первых, у меня театральное образование, ГИТИС (поступала я во все театральные сразу, но взяли только туда, сразу после школы). Во-вторых, я по природе своей бегунья на длинные дистанции, мне трудно раскрываться в эпизоде. Я должна отработать спектакль, чтобы как-то прожить роль, мне трудно клеить ее из кусочков. Чаще всего я сама понимаю, где недоиграла. Тогда, никого не дожидаясь, прошу переснять.
Но сниматься в кино я хотела с самого начала, бралась после института за любые сценарии. Тут есть свой замкнутый круг: кого больше снимают, тому дают и лучшие сценические роли, потому что человека начинают знать. Мне в кино везло больше -- в театре "под меня" никто ничего специально не ставил. Исключая, пожалуй, "Наш декамерон" Радзинского и Виктюка.
Д.Б.: Вам тяжело было с Виктюком?
Т.Д.: Я лучше стала его понимать, сама побывав в этой шкуре. Режиссер играет за всех, за всех страдает и напрягается страшно. Он меня здорово выматывал, конечно. Я готова была бежать хоть к психиатру, хоть к экстрасенсу... Но в результате спектакль пять лет собирал залы.
Д.Б.: Вы еще будете ставить?
Т.Д.: Сейчас я вымотана. Спектакль поставить -- почти как ребенка родить. Когда меня спрашивают про первые два года дочери, я честно отвечаю: не помню. Не так тяжелы все физические вещи -- физиология как раз не главное, да, тяжесть, боль, усталость, но это бы все ничего,-- тяжела сосредоточенность на одном. В первые месяцы жизни ребенка мать ни о чем, кроме него, думать не может. Мир ее страшно сокращается, и ко всему остальному она тупеет. Так же я вся "сократилась" во время выпуска спектакля. Четыре месяца жила им, доставала деньги. Но когда приду в себя, в перспективе я хочу ставить. Потому что я устала от замкнутого мира своей профессии.
Актер не писатель и не композитор: он зависит от возраста, от времени. Путь его предопределен: до сорока -- одно, после сорока -- другое. А я больше всего ненавижу предопределенность и замкнутость -- мне все время надо размыкать пространство жизни. Я родить решилась поэтому, хотя поздно. И ставить -- тоже поэтому. Ничего, на ошибках учатся, я в театре двадцать лет.
Д.Б.: А что, с ребенком действительно так тяжело?
Т.Д.: Оч-чень. Не представляю, что бы я делала, если бы не помогали. Сейчас, когда Кате четвертый год и она уже вовсю философствует, нет большей радости, чем с ней быть, с ней разговаривать. Я ни на что не жалуюсь, но ребенок -- это величайшая зацикленность, вечный страх за него. Я только во время выпуска спектакля меньше общалась с дочерью.
Д.Б.: А кто с ней был?
Т.Д.: У нас няня. Профессиональная учительница из Иванова. Сейчас безработная.
Д.Б.: У вас нет перед ней этакого чувства вины, что вот... прислуга?..
Т.Д.: У меня никогда не будет прислуги. Она член семьи, живет с нами. Что до работы -- я ничем не лучше, я берусь за всякую работу.
Вот после спектакля один за другим идут журналисты, и я знаю, что это нужно. Хотя не люблю интервью, потому что о своей работе я говорить не должна -- она должна говорить обо мне, а в личную жизнь никого не пускаю.
Я встречаюсь с людьми, достаю деньги, ищу помещение, занимаюсь массой вещей -- от музыки до света, в общем, я умею не только играть или разговаривать. Единственное, чего я делать не буду,-- это организовывать отзывы. Я поэтому очень благодарна всем, кто пишет обо мне. Если ругают -- ну что ж, меня многие не любят, это нормально, я тоже немногих люблю.
Д.Б.: Интересно, что вы читали на вступительных экзаменах?
Т.Д.: Везде разное. В ГИТИСе -- "Стрекозу и муравья", стихотворение Евтушенко "Отверженная" и очень распространенный среди девочек отрывок из "Мертвых душ" -- разговор двух дам.
Д.Б.: И что вы собой представляли тогда?
Т.Д.: Ровно ничего интересного. Закомплексованный, коротко стриженный подросток.
Д.Б.: Вы москвичка?
Т.Д.: В первом поколении. Отец из-под Москвы, мать -- из-под Тамбова. Но родилась я здесь.
Д.Б.: Моэм писал, что самое худшее в актере -- способность быть всяким. Личности не остается.
Т.Д.: Ну нет, совершенно не обязательно. Настоящий актер только личностью и может подсветить любую роль. Я вообще не согласна с моэмовским взглядом на людей театра: у него получается, что они все время врут. А это не так. Я не все время вру.
Д.Б.: И что, ваши чисто сценические приемы вам ни разу не пригодились в быту?
Т.Д.: Нет, у меня этим заведуют какие-то другие центры. Я в жизни стараюсь не очень притворяться. Зачем?
Д.Б.: Вы производите впечатление человека, очень крепкого физически. Это действительно так?
Т.Д.: Спасибо организму, я на него не жалуюсь. Это не столько крепость, сколько приспособляемость. Наши удивляются: как может актриса на Бродвее выходить на сцену ежедневно? И очень даже запросто, потому что организм самонастраивается на такую нагрузку. Три раза трудно, а дальше пошло. Я тоже привыкаю. Что касается формы, ну что -- могу потолстеть, могу похудеть. Трагедии не будет.
Д.Б.: Таня, если не захотите, не отвечайте. Но у меня есть подозрение, что вы красите волосы.
Т.Д.: Крашу. С тех пор еще, как Захаров пробовал меня в "Мюнхгаузене" на роль, которую потом так хорошо сыграла Коренева. Я ведь у Захарова начинала, и он сначала решил посмотреть, как в этой роли буду смотреться я. Сделали совсем черную -- получилась японка. Потом подсветлили -- и получилось как сейчас. Так и хожу с тех пор, спасибо Захарову. На самом деле я темно-русая.
Д.Б.: И всегда коротко стрижетесь?
Т.Д.: Ага. Видите ли, во мне нет ничего от "шикарной женщины", это стиль совершенно не мой, да я никогда бы и не смогла тратить два часа на приведение волос в порядок. Так что пока отращивать не хочу.
Д.Б.: Вы хвалите актеров, которые могут все. А сами многого не можете?
Т.Д.: Есть роли, которые мне не нравятся. При всей их выигрышности, казалось бы. В первую очередь -- Анна Каренина. Вот чего я бы никогда не сделала.
Д.Б.: Почему? Софи Марсо ведь сыграла...
Т.Д.: Я вообще не люблю эту героиню, хотя бесконечно ей сочувствую. Оказаться в таких обстоятельствах врагу не пожелаю.
Д.Б.: А что, ситуация адюльтера была бы для вас так страшна?
Т.Д.: В жизни я через это не проходила, во всяком случае, через такой неразрешимый выбор, как там. Но думаю, что да, мне это было бы невыносимо. Я человек упрямый, постоянный и моногамный.
ДМИТРИЙ БЫКОВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
