Что в детстве самое лучшее — так это то, что оно кончается. Плохо быть маленьким — сюда ходи, туда не ходи, чтоб ровно в восемь — дома, а ну дневник покажи, нет, нельзя, вырастешь — поймешь, ну и так далее. Ребенок всеми руководим и от всех зависим; впрочем, некоторые так живут и после того, как их юридическое детство ушло в далекое прошлое.Школьные годы чудесные… И где это они, спрашивается, чудесные-то? Или вам не снится до сих пор жуткий сон про то, как вас вызывают к доске, а вы там стоите как дурак, потный и несчастный, и пытаетесь выжать из себя то, чего не знаете? Хорошенькие чудеса…
Ну так вот: много лет назад в одной московской школе учились два приятеля. Один был Шубин, то есть, естественно, Шуба. Другой был Соловьев, но при этом вовсе не Соловей, а Сопля. Сопля носил очки, был маленьким и тощим круглым отличником, в свободное время шлялся по каким-то кружкам юных химиков, и не исключено, что еще и играл на скрипке. Естественно, в школе такому не жить. Но у Сопли был защитник и покровитель — Шуба.
Шуба был классическим двоечником с мышцами, из тех, чьему перу принадлежат бессмертные выражения типа «Герасим завел себе Муму, и она стала его пернатым другом». Мало того — он был хулиганом, и все взрослые пророчили ему чудовищное уголовное будущее, мрачное, но недолгое. Казалось бы — что общего может быть у такого вот Шубы с таким вот Соплей? Но учительнице пришло в голову, что если посадить их за одну парту, то они будут взаимно друг на друга в положительном смысле влиять: Сопля придаст Шубе серьезности, а Шуба, наоборот, расшевелит тормознутого Соплю. В результате Сопля просто делал за Шубу все уроки и писал контрольные, а Шуба за это всячески ему покровительствовал и защищал от других малолетних хулиганов.
Так все и продолжалось до восьмого класса: дольше родная школа терпеть Шубу не пожелала и отправила его в ПТУ, после чего они с Соплей уже не встречались.
Сопля закончил школу с золотой медалью. Потом институт с красным дипломом. Потом он пошел работать в перспективный НИИ, защитился, а потом наступил 1991 год, после чего сами знаете что началось: НИИ какое-то время агонизировал, а потом закрылся, и Сопля с кучей прочих одаренных коллег оказался в этой жизни совершенно не при чем. Его жалкие попытки выплыть ни к чему не привели: в результате всех своих усилий Сопля только и сумел, что устроиться парковщиком, причем даже эта нехитрая работа — взимание денег с припарковавшегося населения — получалась у него не слишком хорошо. Во-первых, он как человек неумеренной интеллигентности, жутко робел, когда ему отказывались платить, а во-вторых, ему и в голову не приходило, что прочие парковщики деньги в основном кладут к себе в карман, и он честно сдавал всю выручку, а сам жил на законную маленькую зарплату.
Больше всего на свете Сопля не любил огромные джипы с тонированными стеклами. Их наглые красномордые водители не просто отказывались платить, но еще и делали это в самой оскорбительной форме. Однако долг есть долг — и честный Сопля, увидев очередной паркующийся джип, обреченно поплелся навстречу новым унижениям.
Из джипа, вопреки обыкновению, вышел человек, на вид вполне приличный: к такому лицу, по мнению Сопли, куда больше подошла бы какая-нибудь нормальная машина, ну, десятилетняя «шестерка», например.
— Вы надолго? — деликатно осведомился он у хозяина джипа. — У нас час стоит десять рублей, если больше чем на три часа — тогда скидка.
— Хорошо, хорошо, — на удивление вежливо ответил ему человек из джипа. — Сейчас платить, или… Стой-ка, стой—ка… Сопля, ты, что ли?
Сопля, которого так никто не называл уже лет двадцать, сначала не очень понял, в чем дело.
— Сопля! Соловьев! Ты что, не узнаешь меня, что ли? Ну Шуба я, помнишь? Мы же с тобой за одной партой сидели!
Все неожиданные встречи после многолетней разлуки происходят одинаково: столько всего надо рассказать, но совершенно непонятно, с чего начать, поэтому беседа состоит из дурацких вопросов вроде: «Ну ты как живешь-то? А вообще-то как?» и заканчивается твердым уговором созвониться и в самое ближайшее время встретиться по-человечески, чего почему-то никогда не происходит. Вот и сейчас Сопля с Шубой обменялись телефонами и договорились увидеться буквально на днях. Про себя Сопля прекрасно знал, что звонить не будет. Ему казалось неудобным в его стесненных обстоятельствах завязывать отношения с более успешным приятелем школьных лет — как бы тот не подумал, что Сопля хочет извлечь из этого какую-нибудь выгоду.
Шубе подобные рефлексии были глубоко чужды. От Сопли ему никакой корысти быть не могло, зато ему было безумно интересно, каким это образом круглые отличники и всем ребятам примеры докатываются до такого вот состояния. Поэтому он позвонил Сопле и назначил ему свидание в ресторане.
Сопля, конечно, застеснялся и попытался соблазнить Шубу посидеть на кухне — но Шуба был тверд. Разве мог он понять, на какие мучения обрекает старого приятеля? Сначала Сопля страдал от того, что ему нечего надеть. Потом от того, что за него будут платить. Еще его мучили ужасы про то, как он приходит в ресторан, а его туда не пускают. Или пускают, и он садится за столик, а Шубы все нет, и он сидит один и ничего не заказывает, и все официанты над ним смеются. Или про то, как Шуба пришел, все вроде в порядке, и они много всякого съели и выпили, и Шуба уже собрался платить, и вдруг оказалось, что он забыл кошелек, и он просит заплатить Соплю, а у Сопли денег нет…
И вот, полный панических предчувствий, несчастный Сопля отправился на встречу со своим детством. Детство уже сидело за столиком и ждало. Встреча поначалу пошла чуть скованно, но делу помог коньяк: непьющий Сопля быстро расслабился, перестал обращать внимание на социальное неравенство и принялся горячо рассказывать Шубе трагическую историю своей жизни.
Привычный к спиртному трезвый Шуба сочувственно слушал товарища, а тем временем в его голове успешного бизнесмена, у которого в последнее время наметились некоторые неприятности, сами собой стали зреть некие планы. Сопля был совершенно очевидно честен и глубоко порядочен, к тому же никто не сумел бы установить связи между ним и Шубой — словом, грех было такое чудо никак не использовать. И Шуба, твердой рукой отодвинув от разопсевшего Сопли коньяк, сказал:
— Погоди пить. Поговорить надо.
В Сопле немедленно проснулись все придуманные им ужасы. Они мигом протрезвел и затравленно уставился на Шубу.
А Шуба начал говорить. Дело в том, что у него, Шубы, есть кое-какие проблемы, о которых Сопле лучше не знать. Тут главное, что из-за этих проблем ему, Шубе, не надо бы, чтобы кое-кто знал, что у Шубы кое-что есть. Короче: Шуба собирается построить дом, но ему ни в коем случае нельзя, чтобы об этом кое-кто узнал. И поэтому Шуба, полностью доверяющий старому другу, просит друга об одолжении: Шуба будет строить, а потом Шуба станет там жить, но дом будет официально принадлежать Сопле.
— Это только на какое-то время, — уговаривал Шуба законопослушного Соплю, — потом мы все переделаем на меня. Да кому от этого плохо, сам посуди?
В общем, Сопля согласился.
После этого они с Шубой встретились всего пару раз, да и то страшно тайно — Сопле надо было что-то подписать, а потом Шуба передал ему все бумаги на дом: мол, пусть пока у тебя полежат, а я через месяц-другой все заберу, не беспокойся. После чего Шуба о пропал.
Прошло полгода, год — Шуба не появлялся. Робкий Сопля позвонил ему домой; противный женский голос сообщил, что, мол, хотела бы она сама знать, куда делся этот негодяй, и что все его ищут, не у одного Сопли к нему претензии, а она тут не при чем, они уже собирались разводиться, когда этот негодяй исчез. Понимая, что имеет дело с законной супругой товарища, Сопля попытался объяснить ей ситуацию с домом, но на него заорали, что ничего ни про какой дом не знают и знать не желают, и бросили трубку. Сопля потом еще несколько раз пытался отдать даме дом, но так у него ничего и не вышло: дама не желала ничего слышать и настойчиво требовала, чтобы Сопля ей больше никогда не звонил.
Сопля не знал, что ему делать. А тут еще ему принялись названивать из коттеджного поселка и задавать дурацкие вопросы — в какой цвет красить забор, и будет ли он в этом году ходить в спортзал, и что соседи видели, как к нему вроде бы кто-то залез, не мог бы он, наконец, приехать и посмотреть, все ли в порядке…
Сопля поехал, впервые в жизни увидел свой дом и онемел. И дело было даже не в самом шикарном коттедже, а в том, что Сопля не знал, что ему со всем этим делать и где уже наконец этот Шуба. «А что если он умер? — волновался Сопля. — Куда же мне все это девать?»
И вот однажды в почтовом ящике он нашел письмо со штампом страны Белиз. Письмо было коротким: «Сопля, привет! Обстоятельства изменились, так что я не вернусь, и ни в коем случае меня не ищи, и бабе моей не звони. Дом — твой без разговоров, мне он не нужен, что хочешь, то и делай, но я советую — продай. Может, еще и свидимся. Шуба».
…Как Сопля продавал дом, на сколько его обманули и как ловко он поместил деньги в банк (имея в виду когда-нибудь потом вернуть их Шубе), а банк моментально лопнул — это уже совсем другая песня. Главное, что Сопля так никогда и не узнал, что лопнувший банк принадлежал его другу Шубе, а сам Шуба, лихо уводя за границу капиталы, тоже не предполагал, что среди его вкладчиков был и Сопля. Но если бы Сопля знал, что справедливость, хотя бы и таким извращенным способом, но все-таки восторжествовала, ему спалось бы спокойнее. Потому что до сих пор время от времени ему снится один и тот же кошмар: он сидит в классе, а к доске выходит труп Шубы и, гремя цепями, вопрошает:
— Где мой дом? Где мои деньги?
ЛЕНА ЗАЕЦ
