Архивная публикация 2002 года: "Учебная тревога"
Конец осени и начало зимы выдались в России довольно прохладными. Но временами казалось, что на дворе не декабрь, а по меньшей мере вторая половина августа: так часто на самом высоком уровне поминались проблемы, связанные с давно объявленной, но как-то очень неспешно разворачивающейся реформой образования. В эфире и на страницах газет то и дело всплывали дикие для русского слуха аббревиатуры ЕГЭ (единый государственный экзамен) и ГИФО (государственные именные финансовые обязательства), профильный министр Владимир Филиппов не уставал выступать с разного рода инициативами, предлагая ввести в школах то курс православной культуры, то стобалльную систему оценки знаний. И даже президент, выступая на съезде ректоров российских вузов, выразился в том смысле, что качество образования имеет прямое отношение к национальной безопасности.Традиция
Возразить против этой мысли первого лица нашего государства трудно: связь между образованием и безопасностью действительно прямая. Еще в позапрошлом веке какой-то умный человек сказал, что франко-прусскую войну 1870--1871 годов выиграли на самом деле не Бисмарк и его полководцы, а немецкие школьные учителя, воспитавшие для Германии лучших по тем временам солдат.
Возразить хочется против другого -- против некоторой истеричности и суетности, с какими в нашем обществе принято относиться к проблемам образования. Опять же с позапрошлого века известно, что в России плохо обстоят дела с тремя важнейшими институциями -- с судом, церковью и школой. И власть, и общество на протяжении всей российской истории были недовольны их состоянием и прилагали гигантские усилия к их усовершенствованию. Но гляньте -- воз и ныне там. Разве что церковь (должно быть, по причине малого интереса населения к ней) оставили в покое, а суд и школа снова подлежат реформе, и результаты ее -- можно сказать заранее -- наверняка мало кого удовлетворят. Сейчас к этому списку почти не поддающихся реформированию учреждений стоит добавить армию, а заодно задаться непраздным вопросом: что же это за странная национальная традиция? Может быть, проблема в нас, в том, что мы ждем от судьи, священника, солдата, учителя чего-то такого, на что они -- родившиеся и воспитанные в России -- в принципе не способны?
В шкуре судьи, попа и солдата мне бывать не приходилось, поэтому об их проблемах пусть расскажут другие. Зато я сначала двадцать лет учился, а после этого десять лет учил (причем был "учителем учителей", то есть как бы учителем "в квадрате"), а потому у меня не могло не возникнуть разных -- иногда странных -- мыслей о судьбе образования в нашей великой державе. Каковыми мне и хочется поделиться с читателями.
Миф
Галерея мифов нашего национального сознания мрачна. Даже те из них, что кажутся светлыми -- хотя бы и миф о граде Китеже, -- собрали, так или иначе, богатую кровавую жатву. Должно быть, таково свойство вообще любого мифа, который не ушел безвозвратно в сферу чистой "культуры", но все еще тщится воплотить себя в реальности, в "натуре". И тут не важно, светел миф или изначально кровав -- самые-то полноводные моря крови проливались, как доказывала не раз история, во имя светлых идеалов.
Но все-таки есть, кажется, один миф, который словно бы предназначен быть исключением, подтверждающим правило. Это миф об "учении", которое -- "свет"...
Учение в нашей стране издавна окружено особой атмосферой. Почти не оговариваясь, можно утверждать, что к учению у нас с большой симпатией относятся все -- независимо от пола, возраста, мировоззрения и вероисповедания. Причем одинаково -- и те, кто учится, и те, кто книги в руки брал последний раз на заре туманной юности. Можно сомневаться, каждый ли у нас знает родной язык и таблицу умножения, но про то, что "ученье -- свет", знают, без сомнения, все.
Любовь нашего человека к учению, как правило, бескорыстна. Спроси его, зачем он учится, и редко-редко получишь здравый и трезвый ответ, зато типичной реакцией на этот бестактный вопрос будет некоторое неприязненное к автору оного изумление: как это зачем? А дальше скажут нечто не весьма вразумительное, но зато похвально-идеальное, сводящееся, в сущности, к заранее данному: "ученье -- свет, а неученье -- тьма..." Разве что люди, учащиеся на многочисленных ныне курсах бухгалтеров, более-менее четко представляют себе цель своих усилий.
Корни у этого мифа, как и у всех мифов, давние. И еще на исходе позитивистского ХIХ века он мирно значился в картотеке культуры под грифом "народная мудрость". Двадцатый же век, как известно, был веком зловещей реанимации старых и сотворения новых мифов. Именно на этой волне мифотворчества продукт народного здравого смысла -- прагматическая, в сущности, сентенция приобрела значение едва ли не религиозное, стала элементом разветвленной мифологической системы и была предназначена, в составе этой системы, к энергичному воплощению в жизнь.
Есть несомненный символический смысл в том, что вожди и основоположники советского государства выбрали в качестве штаба революции Смольный институт. Они, видимо, смутно сознавали, что совершают не только социальный и политический, но и педагогический переворот. Недаром главный основоположник, который прокаркал вскоре свое "учиться, учиться и учиться", вырос в сугубо педагогической семье инспектора народных училищ. Недаром его верная соратница и супруга подвизалась после победы революции именно в почтенной сфере образования.
Когда сегодня начинают подсчитывать баланс прибылей и убытков за 74 года советской власти, порой не знают, в какую графу вписать то или иное "достижение". Как-то так неизбежно выходит, что всякое деяние советской власти было двусмысленно. Например, индустриализация. Заводы, фабрики, плотины и прочее вроде бы просятся в графу "прибылей". Но тут же возникает вопрос о цене, которую заплатили за все это наши отцы и деды, а потом и наш, современный вопрос: что теперь делать со всеми этими монстрами советской индустриализации? Если с ними и можно войти в мировое хозяйство, то только в его позавчерашний день. Стало быть, и мы еще не раз заплатим по старым счетам.
На таком фоне система образования, которую развернули большевики и которая досталась в наследство постсоветской России, кажется одним из немногих исключений. "Все-таки мы стали грамотным народом", -- говорят обычно. Говорят тоном, каким еще совсем недавно говорили: "Все-таки большевики решили национальный вопрос..."
Не молиться, так учиться
Иногда можно услышать, что большевики строили вместо церквей домны и буровые -- это был их вариант устремленности к небесам. Но не только домны и буровые. Разоряя по всей стране храмы, они так же широкомасштабно строили школы, некоторые из которых были похожи на храмы. Один из последних таких "храмов науки", даже и не скрывающих свою культовую роль, -- здание МГУ на Ленинских горах. Оно до сих пор впечатляет человека, впервые оказавшегося рядом или внутри, -- своими гранитом, мрамором и дубом, гигантскими химерами на карнизах и фронтонах.
Когда после революции церковь оказалась у нас под полузапретом, очевидно, часть неизрасходованной религиозной энергии была перенесена на школу. Понятие "учиться" стало в каком-то смысле эквивалентно понятию "молиться". Этот перенос не был, по всей видимости, декретирован властью, просто ее устремления совпали или, лучше сказать, наложились на общественную потребность в некой сфере безусловно положительных эмоций и ожиданий.
У большевиков, когда они разворачивали кампанию по "ликвидации неграмотности" и вообще "культурную революцию", были, конечно, какие-то ближние, чисто прагматические задачи: оболванить как можно большее число людей, заставить всех читать "Правду" и т.п., но вся эта прагматика покоилась на пышной идеальной подушке. Материалисты марксистского образца были ведь большими идеалистами, чем Кант, Гегель и Шопенгауэр, вместе взятые. Они свято верили, что любого человека можно научить -- чему угодно.
С другой стороны, у человека, на которого поставили большевики, -- массового, обездоленного, обнесенного на пиру жизни всем -- богатством, умом, знаниями, всегда была потребность в каких-то магических "от счастия ключах". Так и сошлось -- тем, кто "был ничем", доходчиво объяснили: "стать всем" можно, совершив некий магический обряд, приняв участие в чудесном процессе -- учении. Ведь ленинское троекратное "учиться, учиться и учиться" -- не просто знак ораторского косноязычия вождя, но типичное обрядовое заклинание.
Так, по всей видимости, был запущен механизм, который -- со скрипом и перебоями, постепенно разрушаясь -- работает и по сей день. Советская (а теперь российская) школа -- начальная, средняя, высшая -- была и есть по преимуществу культовый институт, а учение в ней -- не что иное, как отправление обряда, посредством которого человек поднимается по лестнице социального престижа. Витиеватое "лестница социального престижа" появилось здесь, чтобы указать на отсутствие в действиях причащающегося прямой прагматики. Ведь не редкость, а, скорее, норма в наших условиях -- понижение уровня благосостояния выучившегося.
Путь всякого обряда в истории -- постепенное выхолащивание, забвение реального, живого содержания и смысла, формализация. Для тех, кто учился в советской школе или преподавал в ней, последняя мысль не нуждается в иллюстрациях. Эта школа всегда ставила на процесс, а не на результат. А результат, если отвлечься от счастливых случайностей (население СССР было многочисленно, а потому, слава Богу, этих случайностей оказалось достаточно для выживания страны), плачевен: неграмотный, по большому счету, народ, который свято убежден, что он грамотен, что у нас -- самая лучшая на планете система образования, и потому предъявляет миру соответствующие амбиции и претензии.
Спросите любого хорошо пожившего человека, чему он учился в школе. Он с готовностью и радостью даже расскажет, но это будет рассказ не о том, чему, а о том, как. За годы советской власти в мемуарах разных знатных людей создан настоящий героический эпос учебы. Голод, холод, одни ботинки на четверых, бессонница, штурм целого предмета за одну ночь и сдача его наутро -- словом, жертвы, лишения и подвиги -- вот содержание этого эпоса. Чему же учился герой, ясно далеко не всегда. Потому что не важно. Он учился, то есть священнодействовал и боролся -- всеми доступными ему средствами, в том числе не очень-то "нравственными" -- за то, чтобы остаться в этой сакральной, магической сфере.
Своим путем
Нельзя сказать, что никто не замечал этой странной специфики советского образования. Нет, на каком-то этапе его истории возникло, а затем перманентно высказывалось -- факультативно и директивно -- мнение о том, что школа "отстает от жизни". На самом деле никакого такого отставания не было -- школа просто шла своим путем, изначально не имевшим ничего общего с путями жизни. Она просто выполняла заложенную в нее программу. Пути школы и жизни окончательно разошлись, когда были добиты последние старые "спецы" и место их в роли "учителей учителей" заняла всякого рода "красная профессура". Учащиеся были не виноваты -- их ведь убедили, что вот это и есть учеба.
Я думаю, инвалидов советской системы образования ничуть не меньше, чем инвалидов всех прочих войн, которые коммунистическое государство -- нашими же руками -- вело против нас во всех областях жизни. Увечность выпускника советского учебного заведения просто не так наглядна, как увечность афганского ветерана. Но потерянные впустую годы, неадекватная самооценка и связанная с нею неточная ориентация в окружающем мире, неспособность связно сформулировать даже свои собственные идеалы и интересы -- разве нельзя приравнять все это к слепоте, глухоте и немоте? А вспомните первые постсоветские годы, когда началась массовая безработица "образованных по-советски", оказавшихся со своими дипломами ненужными новой жизни! Вот когда ритуальный характер нашего учения стал окончательно ясен. Многие из тех, кто выехал тогда за рубежи, тоже столкнулись с мучительной проблемой "конвертации" своих дипломов и знаний.
Впрочем, рядом с официально и массово сакрализованным учением, плодившим инвалидов, всегда существовало еще одно учение -- вне казенных стен. Это было учение "для себя", и его программа основной своей характеристикой имела отличие от любой официальной. Такое учение было своеобразным видом эскапизма, бегства от реальности. Человек умный, способный анализировать ситуацию, в которой ему надлежало жить, оценивал КПД своей возможной деятельности на службе у государства, как правило, весьма низко. А учение -- все-таки процесс, приносящий личное удовлетворение, наделяющий жизнь смыслом, позволяющий сохранить самоуважение. Поскольку никаких иных плодов такое самопросвещение не приносило и времени на какую бы то ни было реализацию в жизни не требовало, им можно было заниматься бесконечно. При всей симпатии к такому способу самоосуществления, при всем понимании его неизбежности в определенную эпоху нельзя не сказать о том, что в нем был изначально заложен грех любой контркультуры. Контркультура, отрицая господствующую культуру, структурно повторяет ее. "Учение-для-себя" было, в сущности, таким же ритуалом, как и учение в любом советском "храме науки". Во всяком случае, инвалидов оно породило никак не меньше. Разве что не столь отталкивающе-уродливых.
Средство передвижения
Итак, в чем же "мораль" сей басни, то бишь "кто виноват" и "что делать"?
Мораль в том, что ученье в небогатой, развивающейся стране, где мы живем, -- не роскошь, не ценность (как свобода и права человека), не цель, а всего лишь "средство передвижения". Передвижения, если хотите, от бедности к богатству. Вот уж тогда, когда дойдем до богатства, -- на здоровье: роскошествуйте и предавайтесь излишествам, удовлетворяйте потребность, как делают это богатые европейцы, американцы и японцы, поступающие в университеты на склоне лет.
Нам же пора очнуться и понять, что ученье -- не "свет" и не "тьма", то есть оно может быть и "светом" и "тьмой" в зависимости от места в общественном сознании и от реальной практической пользы, которую приносит человеку и обществу. Вроде бы куда-то в эту сторону направлены усилия нынешних реформаторов нашей системы образования. Но можно себе представить, как на них должны давить застарелые общественные предрассудки, вроде того, что государство -- кровь из носу! -- просто обязано обеспечить право на бесплатную учебу в вузе самому последнему олуху и дебилу. Пока государство в меру своих слабых сил, вгоняя школьных учителей и вузовских преподавателей в вопиющую, запредельную нищету, будет стараться исполнить социальный заказ тех, кто не умеет или не желает встраиваться в новый порядок жизни, вне этого порядка будет оставаться и система образования.
Конец осени и начало зимы выдались в России довольно прохладными. Но временами казалось, что на дворе не декабрь, а по меньшей мере вторая половина августа: так часто на самом высоком уровне поминались проблемы, связанные с давно объявленной, но как-то очень неспешно разворачивающейся реформой образования. В эфире и на страницах газет то и дело всплывали дикие для русского слуха аббревиатуры ЕГЭ (единый государственный экзамен) и ГИФО (государственные именные финансовые обязательства), профильный министр Владимир Филиппов не уставал выступать с разного рода инициативами, предлагая ввести в школах то курс православной культуры, то стобалльную систему оценки знаний. И даже президент, выступая на съезде ректоров российских вузов, выразился в том смысле, что качество образования имеет прямое отношение к национальной безопасности.Традиция
Возразить против этой мысли первого лица нашего государства трудно: связь между образованием и безопасностью действительно прямая. Еще в позапрошлом веке какой-то умный человек сказал, что франко-прусскую войну 1870--1871 годов выиграли на самом деле не Бисмарк и его полководцы, а немецкие школьные учителя, воспитавшие для Германии лучших по тем временам солдат.
Возразить хочется против другого -- против некоторой истеричности и суетности, с какими в нашем обществе принято относиться к проблемам образования. Опять же с позапрошлого века известно, что в России плохо обстоят дела с тремя важнейшими институциями -- с судом, церковью и школой. И власть, и общество на протяжении всей российской истории были недовольны их состоянием и прилагали гигантские усилия к их усовершенствованию. Но гляньте -- воз и ныне там. Разве что церковь (должно быть, по причине малого интереса населения к ней) оставили в покое, а суд и школа снова подлежат реформе, и результаты ее -- можно сказать заранее -- наверняка мало кого удовлетворят. Сейчас к этому списку почти не поддающихся реформированию учреждений стоит добавить армию, а заодно задаться непраздным вопросом: что же это за странная национальная традиция? Может быть, проблема в нас, в том, что мы ждем от судьи, священника, солдата, учителя чего-то такого, на что они -- родившиеся и воспитанные в России -- в принципе не способны?
В шкуре судьи, попа и солдата мне бывать не приходилось, поэтому об их проблемах пусть расскажут другие. Зато я сначала двадцать лет учился, а после этого десять лет учил (причем был "учителем учителей", то есть как бы учителем "в квадрате"), а потому у меня не могло не возникнуть разных -- иногда странных -- мыслей о судьбе образования в нашей великой державе. Каковыми мне и хочется поделиться с читателями.
Миф
Галерея мифов нашего национального сознания мрачна. Даже те из них, что кажутся светлыми -- хотя бы и миф о граде Китеже, -- собрали, так или иначе, богатую кровавую жатву. Должно быть, таково свойство вообще любого мифа, который не ушел безвозвратно в сферу чистой "культуры", но все еще тщится воплотить себя в реальности, в "натуре". И тут не важно, светел миф или изначально кровав -- самые-то полноводные моря крови проливались, как доказывала не раз история, во имя светлых идеалов.
Но все-таки есть, кажется, один миф, который словно бы предназначен быть исключением, подтверждающим правило. Это миф об "учении", которое -- "свет"...
Учение в нашей стране издавна окружено особой атмосферой. Почти не оговариваясь, можно утверждать, что к учению у нас с большой симпатией относятся все -- независимо от пола, возраста, мировоззрения и вероисповедания. Причем одинаково -- и те, кто учится, и те, кто книги в руки брал последний раз на заре туманной юности. Можно сомневаться, каждый ли у нас знает родной язык и таблицу умножения, но про то, что "ученье -- свет", знают, без сомнения, все.
Любовь нашего человека к учению, как правило, бескорыстна. Спроси его, зачем он учится, и редко-редко получишь здравый и трезвый ответ, зато типичной реакцией на этот бестактный вопрос будет некоторое неприязненное к автору оного изумление: как это зачем? А дальше скажут нечто не весьма вразумительное, но зато похвально-идеальное, сводящееся, в сущности, к заранее данному: "ученье -- свет, а неученье -- тьма..." Разве что люди, учащиеся на многочисленных ныне курсах бухгалтеров, более-менее четко представляют себе цель своих усилий.
Корни у этого мифа, как и у всех мифов, давние. И еще на исходе позитивистского ХIХ века он мирно значился в картотеке культуры под грифом "народная мудрость". Двадцатый же век, как известно, был веком зловещей реанимации старых и сотворения новых мифов. Именно на этой волне мифотворчества продукт народного здравого смысла -- прагматическая, в сущности, сентенция приобрела значение едва ли не религиозное, стала элементом разветвленной мифологической системы и была предназначена, в составе этой системы, к энергичному воплощению в жизнь.
Есть несомненный символический смысл в том, что вожди и основоположники советского государства выбрали в качестве штаба революции Смольный институт. Они, видимо, смутно сознавали, что совершают не только социальный и политический, но и педагогический переворот. Недаром главный основоположник, который прокаркал вскоре свое "учиться, учиться и учиться", вырос в сугубо педагогической семье инспектора народных училищ. Недаром его верная соратница и супруга подвизалась после победы революции именно в почтенной сфере образования.
Когда сегодня начинают подсчитывать баланс прибылей и убытков за 74 года советской власти, порой не знают, в какую графу вписать то или иное "достижение". Как-то так неизбежно выходит, что всякое деяние советской власти было двусмысленно. Например, индустриализация. Заводы, фабрики, плотины и прочее вроде бы просятся в графу "прибылей". Но тут же возникает вопрос о цене, которую заплатили за все это наши отцы и деды, а потом и наш, современный вопрос: что теперь делать со всеми этими монстрами советской индустриализации? Если с ними и можно войти в мировое хозяйство, то только в его позавчерашний день. Стало быть, и мы еще не раз заплатим по старым счетам.
На таком фоне система образования, которую развернули большевики и которая досталась в наследство постсоветской России, кажется одним из немногих исключений. "Все-таки мы стали грамотным народом", -- говорят обычно. Говорят тоном, каким еще совсем недавно говорили: "Все-таки большевики решили национальный вопрос..."
Не молиться, так учиться
Иногда можно услышать, что большевики строили вместо церквей домны и буровые -- это был их вариант устремленности к небесам. Но не только домны и буровые. Разоряя по всей стране храмы, они так же широкомасштабно строили школы, некоторые из которых были похожи на храмы. Один из последних таких "храмов науки", даже и не скрывающих свою культовую роль, -- здание МГУ на Ленинских горах. Оно до сих пор впечатляет человека, впервые оказавшегося рядом или внутри, -- своими гранитом, мрамором и дубом, гигантскими химерами на карнизах и фронтонах.
Когда после революции церковь оказалась у нас под полузапретом, очевидно, часть неизрасходованной религиозной энергии была перенесена на школу. Понятие "учиться" стало в каком-то смысле эквивалентно понятию "молиться". Этот перенос не был, по всей видимости, декретирован властью, просто ее устремления совпали или, лучше сказать, наложились на общественную потребность в некой сфере безусловно положительных эмоций и ожиданий.
У большевиков, когда они разворачивали кампанию по "ликвидации неграмотности" и вообще "культурную революцию", были, конечно, какие-то ближние, чисто прагматические задачи: оболванить как можно большее число людей, заставить всех читать "Правду" и т.п., но вся эта прагматика покоилась на пышной идеальной подушке. Материалисты марксистского образца были ведь большими идеалистами, чем Кант, Гегель и Шопенгауэр, вместе взятые. Они свято верили, что любого человека можно научить -- чему угодно.
С другой стороны, у человека, на которого поставили большевики, -- массового, обездоленного, обнесенного на пиру жизни всем -- богатством, умом, знаниями, всегда была потребность в каких-то магических "от счастия ключах". Так и сошлось -- тем, кто "был ничем", доходчиво объяснили: "стать всем" можно, совершив некий магический обряд, приняв участие в чудесном процессе -- учении. Ведь ленинское троекратное "учиться, учиться и учиться" -- не просто знак ораторского косноязычия вождя, но типичное обрядовое заклинание.
Так, по всей видимости, был запущен механизм, который -- со скрипом и перебоями, постепенно разрушаясь -- работает и по сей день. Советская (а теперь российская) школа -- начальная, средняя, высшая -- была и есть по преимуществу культовый институт, а учение в ней -- не что иное, как отправление обряда, посредством которого человек поднимается по лестнице социального престижа. Витиеватое "лестница социального престижа" появилось здесь, чтобы указать на отсутствие в действиях причащающегося прямой прагматики. Ведь не редкость, а, скорее, норма в наших условиях -- понижение уровня благосостояния выучившегося.
Путь всякого обряда в истории -- постепенное выхолащивание, забвение реального, живого содержания и смысла, формализация. Для тех, кто учился в советской школе или преподавал в ней, последняя мысль не нуждается в иллюстрациях. Эта школа всегда ставила на процесс, а не на результат. А результат, если отвлечься от счастливых случайностей (население СССР было многочисленно, а потому, слава Богу, этих случайностей оказалось достаточно для выживания страны), плачевен: неграмотный, по большому счету, народ, который свято убежден, что он грамотен, что у нас -- самая лучшая на планете система образования, и потому предъявляет миру соответствующие амбиции и претензии.
Спросите любого хорошо пожившего человека, чему он учился в школе. Он с готовностью и радостью даже расскажет, но это будет рассказ не о том, чему, а о том, как. За годы советской власти в мемуарах разных знатных людей создан настоящий героический эпос учебы. Голод, холод, одни ботинки на четверых, бессонница, штурм целого предмета за одну ночь и сдача его наутро -- словом, жертвы, лишения и подвиги -- вот содержание этого эпоса. Чему же учился герой, ясно далеко не всегда. Потому что не важно. Он учился, то есть священнодействовал и боролся -- всеми доступными ему средствами, в том числе не очень-то "нравственными" -- за то, чтобы остаться в этой сакральной, магической сфере.
Своим путем
Нельзя сказать, что никто не замечал этой странной специфики советского образования. Нет, на каком-то этапе его истории возникло, а затем перманентно высказывалось -- факультативно и директивно -- мнение о том, что школа "отстает от жизни". На самом деле никакого такого отставания не было -- школа просто шла своим путем, изначально не имевшим ничего общего с путями жизни. Она просто выполняла заложенную в нее программу. Пути школы и жизни окончательно разошлись, когда были добиты последние старые "спецы" и место их в роли "учителей учителей" заняла всякого рода "красная профессура". Учащиеся были не виноваты -- их ведь убедили, что вот это и есть учеба.
Я думаю, инвалидов советской системы образования ничуть не меньше, чем инвалидов всех прочих войн, которые коммунистическое государство -- нашими же руками -- вело против нас во всех областях жизни. Увечность выпускника советского учебного заведения просто не так наглядна, как увечность афганского ветерана. Но потерянные впустую годы, неадекватная самооценка и связанная с нею неточная ориентация в окружающем мире, неспособность связно сформулировать даже свои собственные идеалы и интересы -- разве нельзя приравнять все это к слепоте, глухоте и немоте? А вспомните первые постсоветские годы, когда началась массовая безработица "образованных по-советски", оказавшихся со своими дипломами ненужными новой жизни! Вот когда ритуальный характер нашего учения стал окончательно ясен. Многие из тех, кто выехал тогда за рубежи, тоже столкнулись с мучительной проблемой "конвертации" своих дипломов и знаний.
Впрочем, рядом с официально и массово сакрализованным учением, плодившим инвалидов, всегда существовало еще одно учение -- вне казенных стен. Это было учение "для себя", и его программа основной своей характеристикой имела отличие от любой официальной. Такое учение было своеобразным видом эскапизма, бегства от реальности. Человек умный, способный анализировать ситуацию, в которой ему надлежало жить, оценивал КПД своей возможной деятельности на службе у государства, как правило, весьма низко. А учение -- все-таки процесс, приносящий личное удовлетворение, наделяющий жизнь смыслом, позволяющий сохранить самоуважение. Поскольку никаких иных плодов такое самопросвещение не приносило и времени на какую бы то ни было реализацию в жизни не требовало, им можно было заниматься бесконечно. При всей симпатии к такому способу самоосуществления, при всем понимании его неизбежности в определенную эпоху нельзя не сказать о том, что в нем был изначально заложен грех любой контркультуры. Контркультура, отрицая господствующую культуру, структурно повторяет ее. "Учение-для-себя" было, в сущности, таким же ритуалом, как и учение в любом советском "храме науки". Во всяком случае, инвалидов оно породило никак не меньше. Разве что не столь отталкивающе-уродливых.
Средство передвижения
Итак, в чем же "мораль" сей басни, то бишь "кто виноват" и "что делать"?
Мораль в том, что ученье в небогатой, развивающейся стране, где мы живем, -- не роскошь, не ценность (как свобода и права человека), не цель, а всего лишь "средство передвижения". Передвижения, если хотите, от бедности к богатству. Вот уж тогда, когда дойдем до богатства, -- на здоровье: роскошествуйте и предавайтесь излишествам, удовлетворяйте потребность, как делают это богатые европейцы, американцы и японцы, поступающие в университеты на склоне лет.
Нам же пора очнуться и понять, что ученье -- не "свет" и не "тьма", то есть оно может быть и "светом" и "тьмой" в зависимости от места в общественном сознании и от реальной практической пользы, которую приносит человеку и обществу. Вроде бы куда-то в эту сторону направлены усилия нынешних реформаторов нашей системы образования. Но можно себе представить, как на них должны давить застарелые общественные предрассудки, вроде того, что государство -- кровь из носу! -- просто обязано обеспечить право на бесплатную учебу в вузе самому последнему олуху и дебилу. Пока государство в меру своих слабых сил, вгоняя школьных учителей и вузовских преподавателей в вопиющую, запредельную нищету, будет стараться исполнить социальный заказ тех, кто не умеет или не желает встраиваться в новый порядок жизни, вне этого порядка будет оставаться и система образования.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
