Когда в 2014‑м против России ввели первые санкции, реакция в обществе была противоречивая. Контрсанкции ситуацию еще больше усложнили. Оптимисты предрекали, что без российского рынка западная экономика не продержится и полугода и что все ограничения вот-вот снимут, пессимисты оплакивали закапываемый в карьерах сыр.

С тех пор прошло четыре года. Молочные реки не потекли, но и коллапса не случилось. Основная масса населения привыкла к белорусским устрицам, приучилась существовать без хамона и с российским сыром. И западная, и российская экономики пережили потерю части рынка, без особых споров подчинившись суровой политической необходимости. Внезапно оказалось, что деньги решают далеко не всё.

Не надо обольщаться – дело совсем не в том, что российская экономика как-то особо устойчива и способна выдержать любые ограничительные меры. Просто мы всех этих мер в полном объеме и не видели: американские и европейские санкции – штука неприятная, но не смертельная.

Во «всем мире», который якобы пытается изолировать Россию, проживают около миллиарда человек – примерно одна седьмая от общей численности населения Земли.

Остальные шесть миллиардов смотрят на происходящее с недоумением и некоторой радостью: в конце концов изолированной с Запада России рано или поздно придется в полной мере развернуться на Восток, где есть и кредиты, и технологии, и рынки.

Правда, обойдутся они нам не дешевле западных – такова расплата за слишком позднее осознание того, что XXI век станет веком Азии, за страх и непонимание Востока, за чрезмерную любовь к идеализируемой Европе. Но альтернативы у нас все равно нет.

В отличие от столь любимого Запада, Восток против нас ограничений не вводит, более того: и Индия, и Китай не раз заявляли, что односторонних санкций не приемлют в принципе.

Что получается, когда Восток с Западом объединяются в санкционном порыве, хорошо показывает мировая история.

Санкции ООН вкупе с партизанской войной поставили в 1979 году на колени Южную Родезию, вынудив ее отказаться от правления белого меньшинства в пользу черного большинства, и многое сделали для того, чтобы десятилетие спустя этот путь прошла ЮАР.

Но это были меры половинчатые. Настоящие всеобъемлющие санкции Совбез ООН ввел против Ирака в 1990‑м, а затем против Югославии в 1992-м и против Гаити в 1994-м. Россия тогда присоединилась к большинству: это были годы иллюзий, когда отечественной политической элите казалось, что достаточно во всем потакать западному миру, и тебя будут считать за своего.

В этом ослеплении не обращали внимания на саму людоедскую концепцию всеобъемлющих санкций, основанных на принципе «заставить страдать население, чтобы оно свергло диктатора». Ограничения при этом оказались крайне эффективны: иракская экономика была отброшена в каменный век, Гаити, и без того не процветавшее, превратилось в настоящую зону бедствия, терзаемую гражданскими войнами и эпидемиями. Югославия же просто развалилась.

Сейчас таких санкций уже нет, остались точечные – направленные против чиновников, военных и бизнесменов, оказывающих влияние на политику правительства. Эффективность уже не та: находящийся под санкциями Совбеза ООН Иран умудрился развить свою экономику и превратиться в страну, претендующую на роль регионального лидера.

России, к счастью, санкции Совета Безопасности не грозят благодаря наследию Советского Союза. Российская Федерация является страной–продолжателем СССР, и при более слабых экономическом и военном потенциалах имеет в СБ прав столько же, сколько имел Союз на пике могущества. Ни в один международный орган мы не вкладываем так мало и не получаем от него так много, как от Совбеза ООН.

Как показывает история, с санкциями дело могло обернуться намного хуже: СБ – инструмент страшной силы. Спасибо предкам за то, что они дали нам право эту силу укрощать одним поднятием руки во время голосования.