Соблазн

Роман о приключениях двух друзей-наркоманов, поехавших в Лас-Вегас посмотреть на автогонку и заодно попавших на конференцию окружных прокуроров, оказался в ряду таких революционных книг, как «Тропик рака» Генри Миллера и «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» стал великим соблазном для писателей и журналистов: многим захотелось писать, как Томпсон, или жить, как Томпсон. Поскольку за полвека никто с ним так и не сравнялся, приходится признать, что человеком Томпсон был уникальным.

Томпсон – герой созданного им и его окружением мифа о Великой Акуле Ханте, в котором на редкость много правды. Может быть, он просто хорошо играл свою роль, но очевидцы уверяют: Хантер был именно таким, каким показывал себя в книгах и статьях – без тормозов, но с трезвейшим рассудком, который не смогли помутить тонны спиртного и наркотиков. Непредсказуемый, рисковый, способный наслаждаться жизнью в самой гуще хаоса. Порой неприятный, невыносимый и даже опасный для окружающих.

«Не признающий законов сквернослов-журналист, весьма грубо высказывающийся о правоохранительных органах, политических реалиях и образе жизни современной Америки», – так Томпсон представлялся избирателям, выставляя свою кандидатуру на пост шерифа округа Питкин. Лучше и не скажешь.

Жизнь в стиле гонзо

В мифе об Акуле, упроченном экранизацией «Страха» 1998 года с Джонни Деппом в главной роли, Хантер – этакий прожигающий жизнь полубезумный писака-наркоман, умеющий ловко или не очень ловко выкручиваться из различных переделок. За кадром остается то, что увлекало Томпсона больше всего: политика и спорт. Пускай он действовал нетрадиционными методами, но его политические репортажи были на высоте.

Манеру, в которой писал Томпсон, он именовал гонзо. Термин ему подарил бостонский журналист Билл Кардозо: по его словам, так называют людей, дольше всех остающихся на ногах в чаду кутежа. Гонзо-журналистика Томпсона – бурлящая от ярких эпитетов, метафор, гипербол, полная неожиданных поворотов и умозаключений речь, яростная энергия которой, по признанию автора, была почерпнута из «Апокалипсиса» Иоанна Богослова. Тема Апокалипсиса ему, абсолютному атеисту и гедонисту, была удивительно близка: тексты Томпсона – это репортажи о последних днях и даже последних часах перед концом света. На глазах автора рушится все: цивилизация, общество, демократия, мораль, американская мечта.

Стиль жизни он себе выбрал соответствующий: каждый день как последний. Он рассчитывал прожить в таком темпе 27 лет. Когда срок прошел, Томпсон не поверил своему счастью, но вскоре начал томиться и в особо тяжелые периоды угрожать миру самоубийством. Так прошло еще 40 лет, пока 67-летний буян, устав ждать прихода смерти, не отправил сам себя ей навстречу.

На поле боя

Имя нашему герою досталось очень подходящее (Hunter – охотник): в нем отразились и страсть к расследованиям, и любовь к огнестрельному оружию, и всегда кипевшая в Томпсоне энергия. Для одних жизнь Хантера – пустая бравада, для других – смелость, которой не хватает большинству журналистов и писателей.

Для многих эпигонов и критиков Томпсона стиль гонзо сводится к рассказу о себе любимом: что выпил, куда сходил, о чем подумал. Ладно бы это касалось прозы, но крамола Томпсона в том, что он внедрил принцип гонзо в документальную журналистику. И вот уже предмет очерка, будь то спортивное мероприятие или политический скандал, отступает на задний план, а на передний выходят похождения самого автора. Хантеру ставят в вину, что он едва не угробил традиционное репортерство. Мало что раздражало его так же, как пресса – ангажированная и тенденциозная и при этом кричащая об объективности. Устав от игр политической журналистики, он придумал свою игру. Объективности не существует, а существует только личная правда, поэтому ничто не запрещает автору начать очерк с упоминания жидкости, которой он опохмелился в рабочее утро.

Сутью гонзо была не самовлюбленность, а внедрение автора в гущу описываемых событий и рассказ о них изнутри, с «поля боя» вместо якобы объективного освещения со стороны. В качестве примера Томпсон любил приводить массовые протесты во время съезда Демократической партии в Чикаго в августе 1968-го, когда он находился на улицах среди демонстрантов, получая от полицейских дубинкой по голове. В это же время его конкурент, один из столпов модной в то время «новой журналистики», Норман Мейлер, наблюдал за происходящим из окон дорогого особняка, где полным ходом шла вечеринка.

Бузотер

Томпсон стирал грань между литературой и журналистикой: его проза вырастала из очерков и репортажей, а колонки читались, как рассказы. В отличие от большинства пишущих, он был человеком действия. А в отличие от большинства людей действия, он умел рефлексировать, анализировать происходящее, не позволяя себе растворяться в вихре событий.

С самого детства Томпсон любил писать и не менее этого любил влипать в истории. Удивительно, как много ему сходило с рук: драки с учителями, поджоги и потопы в школе, грабеж и даже вандализм в полицейском участке. Бузил в школе, бузил в армии (где работал в газете), гулял на широкую ногу в редакции журнала Time, где проработал год на нижайшей должности, перенося бумажки из кабинета в кабинет.

Колеса фортуны: чего стоила известным музыкантам одержимость мотоциклами

В середине 1960-х он, казалось бы, нашел себе братьев по разуму: калифорнийских байкеров из мотоклуба «Ангелы Ада», как и он сам, презиравших порядок и любивших провоцировать обывателей. Но, прожив год в их среде, Томпсон понял, что слишком романтизировал «ангелов», чьи моральные принципы, точнее, их отсутствие, стали его изрядно напрягать. Закончилось все избиением Хантера до полусмерти – он вступился за женщину, которую колотил ее муж-байкер.

Опыт жизни с беспредельщиками Томпсон живописал в книге «Ангелы Ада», принесшей ему первую известность. Появились деньги, чтобы купить ферму неподалеку от городка Аспен, штат Колорадо.

Здесь неуемный Томпсон быстро нашел себе новые приключения: втянулся в местную политическую жизнь и вскоре уже баллотировался на выборах окружного шерифа от партии «Власть фриков».

Предвыборная программа Хантера отдавала дичью («разоружить всех полицейских и доверить охрану порядка росомахам»), но, несмотря на это, а может быть как раз благодаря этому, он был очень близок к победе, набрав 44% голосов. После этого местные власти приняли специальный закон, впредь надежно защищавший их от конкуренции со стороны фриков.

Рождение страха

Конец 1960-х был на Западе временем больших социальных потрясений. По мнению особенно восторженных граждан, в воздухе попахивало революцией. Студенческие протесты, антивоенные митинги, марши на Вашингтон, активизация радикалов всех мастей: молодое поколение пробовало если не взять власть в свои руки, то по крайней мере как-то повлиять на ход истории. Томпсон был на передовой: писал репортажи о зарождении хиппи-культуры в кварталах Сан-Франциско, подставлял бока под дубинки и резиновые пули полицейских в Вашингтоне, Чикаго и других горячих точках страны, расследовал убийства политических активистов.

Почему в 1968 году по всему миру начали бунтовать студенты

К началу 1970-х он был готов засвидетельствовать: революция провалилась, и надежды на деятельное соучастие граждан в политической жизни страны рухнули. В этот момент ему подвернулся заказ от солидного журнала Sports Illustrated – осветить гонку «Минт-400» в Лас-Вегасе. Хантер отправился в поездку, прихватив друга – адвоката Оскара Акосту. Репортаж, который он подготовил, меньше всего говорил об автомобилях и спорте и больше всего – о горькой и безумной атмосфере времени, гибели надежд и иллюзий. Ко всему прочему он в 10 раз превышал требуемый объем. В Sports Illustrated отказались публиковать это безумие, а вот Rolling Stone, в те годы молодой и дерзкий рок-журнал, оценил текст по достоинству и напечатал его в двух номерах.

Так не вписывавшийся в привычные рамки репортер-фрилансер Хантер Томпсон превратился в культового писателя. Для культа было все в сборе, и прежде всего личность самого Хантера, любителя сомнительных похождений, оружия, огненной воды и кокаина, вдохновенного рассказчика, тараторящего с неразборчивым акцентом уроженца Кентукки. Имелся и «придворный художник» – иллюстратор Ральф Стедман стал эксклюзивным оформителем текстов Томпсона, и его дикий бредовый стиль как нельзя лучше подходил к гонзо-прозе Великой Акулы.

Слава и отвращение

«Страх» стал триумфом Томпсона и вместе с тем камнем его преткновения. То, что казалось началом многообещающей карьеры, осталось ее высшим достижением. В последующие 30 лет Хантеру не удалось написать ничего, что превзошло бы этот роман, хотя он часто твердил о какой-то великой книге, которую вот-вот напишет.

Поначалу все шло неплохо. Томпсон получал солидные заказы, освещал президентскую гонку 1972 года, дружил с конкурентом Никсона кандидатом от демократов Джорджем Макговерном, писал военные репортажи из Сайгона, хвастался, что на пресс-конференции будущего президента Джимми Картера дал больше автографов, чем сам Картер. Сетовал, что стал таким узнаваемым, что уже не может быть незаметным репортером, как прежде.

«Ему нужно было блистать», как говорил его друг Дуг Бринкли, профессор и распорядитель литературного наследия Томпсона. «Он был матерым эксгибиционистом, показушником, любил шокировать людей», – добавляет сын писателя Хуан.

Слава славой, но Томпсон все больше времени пребывал во фрустрации: за вершиной «Страха» открывалась безрадостная пустота. Было ли это неожиданным? Ведь «Страхом и отвращением» Томпсон красноречиво поставил себе диагноз: переизбыток энергии и таланта при полном отсутствии достойных целей, в достижение которых все это богатство можно было бы вложить. Мир катится в пропасть, остается лишь остроумно протоколировать закат времен, не забывая и о собственном разрушении.

Томпсон так налегал на запрещенные вещества и алкоголь, что близким казалось – конец придет со дня на день. Но шли годы, десятилетия, а Томпсон не ломался. Это начало раздражать его самого. В последние годы жизни у него были проблемы с опорно-двигательным аппаратом, но внутренние органы, которые, казалось бы, должны давно сгореть, работали на удивление исправно. В том числе мозг.

Ученик Хемингуэя

Томпсон вовсе не был убежденным аутсайдером и контркультурщиком, каким его часто изображают. Ему хотелось признания, его тянуло в среду власть имущих: гольф с сенаторами, закулисные беседы с политическими шишками и тому подобное. Но политики чурались буйного и неуправляемого Хантера. Он выглядел как человек, от которого можно ждать проблем.

Зато голливудские звезды ему были рады. Хантер обзавелся знаменитыми друзьями вроде Джека Николсона, Дона Джонсона, Джона Белуши.

Не менее важным было для него признание в литературной среде. «Он желал, чтобы его считали серьезным американским писателем, чтобы его имя произносили через запятую с именами Марка Твена, Амброза Бирса, Джека Керуака, Уильяма Берроуза», – утверждал Бринкли.

В молодости Хантер постигал «тайны ремесла», перепечатывая на машинке романы Хемингуэя, Фицджеральда – от корки до корки. Томпсон хотел почувствовать плоть текста. В этом видна редкая одержимость. Вряд ли кто из желающих подражать Хантеру сдюжил бы перепечатать хотя бы небольшой по объему «Страх и отвращение».

Вечно старый, вечно пьяный: 100 лет Чарльзу Буковски, одному из лучших американских писателей

Несмотря на обстановку непрекращающегося дебоша, в 1980–1990-х Томпсон продолжал писать – пусть и не так активно, как от него ждали. Писал по ночам, накануне основательно нагулявшись с друзьями или в одиночестве. Под утро тексты улетали по телефаксу в редакции. Согласно мифу об Акуле, то были блестящие, разящие наповал, как очередь из пулемета, очерки, но в действительности все было немного иначе.

Терри Макдонелл, редактор нескольких журналов, сотрудничавших с Хантером, утверждает, что тексты, которые присылал Томпсон, как правило, представляли собой набор лидов, то есть броских, эффектных вступлений. «Хорошие, яркие фрагменты, но часто без связи одного с другим. Приходилось их как-то сшивать и подгонять один к другому», – вспоминает Макдонелл.

Соединять разрозненные всплески фантазии в единую картину становилось для Томпсона все более тяжелой работой, и чаще всего ее делал кто-то другой. Например, роман «Проклятие Гавайев» скомпоновал из набросков редактор книги и приятель писателя Алан Ринзлер, пока автор лежал в отключке.

Гуру молодежи

В 1980-м Томпсона впервые экранизировали: фильм «Там, где бродит бизон» с Биллом Мюрреем не понравился ни критикам, ни зрителям.

Другое дело «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (1998) Терри Гильяма с Джонни Деппом и Бенисио Дель Торо в главных ролях. Коммерчески это была неудача: прокат не окупил даже затраты на производство. Но шума вокруг фильма и восторгов ценителей было достаточно, чтобы имя Хантера Томпсона вновь засияло в лучах славы – правда, уже не как бойкого журналиста, а как культурного идола.

Новые поколения узнали, что где-то в горах Колорадо обитает уникальный тип, вся жизнь которого – одна сплошная наркотическая галлюцинация. Вообще-то Томпсону были больше по душе люди вроде бывшего президента Картера, чем обдолбанные восторженные неформалы, но он принимал любые формы поклонения.

Мэрилин Мэнсон, Винсент Галло, Мэтт Диллон и другие звезды потянулись к нему на ферму за мудрым наставлением, как когда-то интеллигенция ехала ко Льву Толстому в Ясную Поляну.

Статус особо приближенного ученика получил Джонни Депп, ставший специалистом по изображению Хантера в кино (помимо «Страха» есть еще и «Ромовый дневник» 2011 года). Он же оплатил громкие похороны писателя (пять миллионов долларов, как-никак), на которых прах Акулы был развеян выстрелом из пушки. Такой способ Хантер придумал еще в 1970-х.

С уходом Хантера мир стал скучнее. Сегодня не хватает столь отчаянного и остроумного писателя-репортера, чьи заметки о футбольных матчах и политических скандалах были намного интереснее самих самых матчей и скандалов. Впрочем, он ушел, считая, что все сказал и что лучших времен ждать уже не имеет смысла.