Александр Рудин: "Играть просто правильные ноты – это скучно и никому не нужно"

В этом году Российский национальный оркестр (РНО) отмечает 35-летие, а его художественному руководителю, дирижеру и виолончелисту Александру Рудину исполняется 65. Накануне праздничных концертов, которые пройдут 16 ноября в Большом зале консерватории и 25 ноября в Концертном зале имени Чайковского, «Профиль» встретился с Александром Рудиным, чтобы обсудить недавние и предстоящие события в жизни возглавляемого им прославленного оркестра.

– Недавно прошел фестиваль РНО, который в прошлом году был возобновлен после паузы в несколько лет. В его программе было много такого, чего у нас не исполняли вообще, в частности вы дирижировали оперой «Дафна» Рихарда Штрауса. Почему вы выбрали этого не очень близкого вам композитора?

– У фестиваля РНО давняя и славная история, от него традиционно ждут чего-то особенного, каких-то эксклюзивных событий. Поэтому перед нами стояла задача предложить и на этот раз несколько программ, и программы эти должны быть из ряда выходящими по идее и содержанию, по премьерам. Варианты мы обговаривали с филармонией, потому что концертная площадка, как один из соорганизаторов фестиваля, тоже высказывает свои предпочтения, что вполне естественно. Некоторое время назад один мой хороший друг и коллега вспомнил об этой опере Рихарда Штрауса, которая никогда раньше у нас не исполнялась. Я действительно не поклонник этого композитора, но уже не раз дирижировал исполнением его произведений и играл его многократно как виолончелист. Он, безусловно, входит в зону моего интереса, хотя и не в зону личного преклонения.

«Дафна» мне действительно понравилась. Это поздний Штраус, и жалко, что эту оперу не играют. Она компактная и по времени, и по сюжетной линии. У Штрауса есть и другие, например опера «Интермеццо», сюжет которой – его отношения с женой и коллегами, и вот такое я терпеть не могу, когда произведения перекликаются с личной жизнью автора, перипетиями его судьбы. Я бы в жизни такое не сыграл, только если бы за какие-то астрономические деньги. Пусть, конечно, расцветают все цветы, но меня такое совершенно не интересует.

– Не интересует только у Штрауса или вообще?

– И у Штрауса, и вообще. А в основе «Дафны» античный сюжет. Интересны также обстоятельства ее создания. Это были 1930-е, расцвет нацизма. Штрауса некоторые считали придворным композитором нацистов. Хотя он таковым не был, но действительно пользовался некоторой благосклонностью Геббельса и Гитлера. И вот в «Дафне» он уходит в античность, как бы скрывается в ней, явно не хочет делать что-то злободневное. Это тоже симпатично и по-человечески понятно.

Формула гармонии: 190 лет Александру Бородину, композитору и химику

Ноты этой оперы мы достали не без труда, и певцов найти было тоже совсем непросто, потому что там трудные партии и потому что у нас Штрауса в принципе не часто поют, а «Дафну» не исполняли вообще никогда.

В остальные дни фестиваля у нас тоже были премьеры. Например, на открытии – произведение Андрея Головина «Немая Вега» для голоса с оркестром: девять песен на стихи русских поэтов. В этом же концерте прозвучала известная Вторая симфония Бородина, только очищенная от позднейших наслоений и редакторских правок. Это была, по сути, московская премьера версии, наиболее близкой к авторскому замыслу. И вечером третьего фестивального дня, где дирижировал Дмитрий Юровский, тоже фактически была премьера: музыка Прокофьева к «Евгению Онегину», которая когда-то была написана для театра Таирова, но та постановка так и не сложилась. Так что опять же программа штучная, особая, думаю, что она не скоро еще в таком виде прозвучит.

– В отличие от Штрауса, Головин, кажется, вам очень близок. Не показалось ли вам, что «Немая Вега» заметно отличается от предыдущих его работ своей интенсивностью?

– Для Головина характерно какое-то невероятное сочетание очень рационального зерна и больших эмоциональных разворотов. В «Веге» это тоже есть – от тихих, разреженных моментов до больших эмоциональных и динамических подъемов. Конечно, как у всякого крупного композитора, это произведение отличается от других, но стиль все равно очень узнаваемый. Если бы мне поставили запись, я бы сразу сказал, что это Головин.

– А вам вообще близки современные композиторы, склоняющиеся к тихой стороне, к минимализму: Пярт, Канчели?

– Пярта я очень люблю. У него ведь много произведений для небольшого состава, поэтому мы с оркестром Musica Viva многие сочинения его играли. «Плач Адама», совершенно уникальное сочинение, один раз, к сожалению, всего играли. Но такое всегда сложно предлагать и сейчас особенно. Пярта я очень люблю и по-человечески тоже, он какой-то необыкновенно светлый человек.

Музыку Канчели я играл мало. Уважаю, но Пярт мне ближе.

Я что-то дирижировал из Джона Кулиджа Адамса. Но вообще в минимализм нужно специально входить, этим нужно отдельно заниматься, а сегодня особенного запроса на минимализм в связи с оркестром и со мной я не вижу. Концертные площадки не всегда берут то, что им предлагаешь. В стенах консерватории мы дважды играли Четвёртую симфонию Пярта, это было лет 15 назад. И я бы с удовольствием играл и дирижировал его еще, если представится такая возможность.

– Недавно у вас был небольшой тур с симфоническим оркестром китайского города Уси. Каковы ваши впечатления от этого сотрудничества?

Колокола Рахманинова: 150 лет великому русскому композитору

– Оно выросло из нашей встречи в прошлом году. Мы были в Китае на гастролях, выступали и в Уси, сыграли совместный концерт с местным оркестром. Познакомились с его менеджментом, с главным дирижером, и это все произвело исключительно приятное впечатление. Они хорошо играют, они мотивированные и в хорошем смысле амбициозные. Не в смысле «шапками закидаем», а в том, что они действительно стараются, слушают, готовы работать. А эта готовность работать, внимание, дисциплина и мотивация очень часто перевешивают мастерство и опыт. Если представить себе какой-нибудь высококлассный, но почивающий на лаврах коллектив и сравнить его с таким молодым оркестром, может быть, не очень ровным в смысле состава, но зато мотивированным, то молодой коллектив выиграет. Опыт – это хорошо, но если он не подкреплен горением, то мало чего стоит. В общем, у китайских и наших музыкантов был хороший контакт, и дальше уже наша администрация подхватила тему. Невероятно, что администрации и нашему директору, в частности, удалось поднять этот проект, ведь мы же не концертная организация. Но в итоге получился вполне себе грандиозный тур, три концерта в лучших залах больших городов, и китайцы сыграли с нами прекрасно.

– А Ли Шаошень, чьи произведения исполнялись на концертах, он тоже из Уси?

– Не знаю, где он живет, но он имеет какой-то статус вроде композитора-резидента при оркестре. Мы с ним общались, и ему, похоже, все очень понравилось. Обращала на себя внимание его пьеса для соны – китайского гобоя, она очень нестандартным языком написана.

– Есть ли у РНО уже какие-то планы на следующий год?

– Уже можно сказать, что следующий фестиваль РНО тоже не останется без спецпроектов. В этом году нашим композитором-резидентом был Головин, а в следующем будет Владимир Горлинский, специально для нашего фестиваля он пишет сочинение, посвященное Шостаковичу. В сентябре 2026-го будем отмечать 120-летие со дня его рождения, конечно, мы не могли пройти мимо этой даты.

– Вот уже несколько лет в Доме музыки идет ваш гайдновский абонемент. Открыли ли вы за эти годы в Гайдне что-то новое для себя? И насколько он интересен и близок нашей сегодняшней публике?

– То, что мы с оркестром Musica Viva много лет делаем этот абонемент, – это какой-то невероятный прорыв и удача. Концертным организациям, как правило, нужна не просто хорошая музыка и уж, конечно, не Гайдн. Как правило, им нужно что-то совсем другое, что-то такое околомузыкальное. А мы играем его столько лет, сыграли уже очень много и продолжаем! К музыке Гайдна нужно знать код доступа, она немного как будто закрытая, поэтому ее и не играют. Если просто играть правильные, написанные в партитуре ноты, то это скучно и никому не нужно.

Скромный труженик вечности: 340 лет со дня рождения Иоганна Себастьяна Баха

В Гайдне есть какой-то секрет. Может быть, ему не понравилось бы, как я его играю или дирижирую, но я надеюсь, что более или менее понимаю его, стараюсь как-то живо к нему отнестись и предлагаю музыкантам тоже относиться к нему живо. Старинные нотные тексты не содержат в себе всяких подробностей, они рассчитаны на знающих и понимающих музыкантов, как правило, современников композитора. В те времена было ясно, что они знают, как надо играть. Это потом уже Малер начал всё выписывать в каждом такте, потому что уже не было доверия к музыкантам и дирижерам. И правильно, потому что они и правда не знают, как играть, и всё делают наоборот. А у Баха, Гайдна, у барочных музыкантов этого всего не было: и так все понятно, чего писать? Они ведь много сочиняли: к такому-то дню нужно кантату написать, а потом к другому, и не было времени выписывать еще какие-то там указания и инструкции. Там есть буква и есть дух. Сочетание буквы и духа в такой музыке, как у Гайдна, Моцарта, Бетховена или более ранних композиторов, очень важно.

Гайдна мы сыграли много, и я его по-прежнему люблю, он мне совсем не надоел. У него масса высококлассной музыки, даже у Моцарта нет такого количества прекрасных симфоний, как у Гайдна. У Моцарта 41 симфония, кажется, и среди них половина превосходных симфоний и половина, скажем так, проходных, а у Гайдна прекрасных симфоний намного больше, чем половина.

– А в чем суть этого «кода Гайдна»?

Мне кажется, это что-то иррациональное. Многие музыканты не ценят этого композитора. Говорят: «А, Гайдн...» – и лица сразу делаются такими кислыми и зелеными. Для меня же это музыка, с одной стороны, таинственная, с другой – невероятно позитивная. В этой позитивности есть динамизм, и драматизм, и здоровье. Пожалуй, чего в нем нет, так это нездоровья. Ну что делать, все мы не без недостатков (смеется). Он был слишком нормальным, так мне кажется. Но нормальная музыка – это тоже хорошо (смеется).

– А три композитора, чьи сочинения прозвучат в концерте в день вашего рождения 25 ноября: Бетховен, Дворжак, Бах...

– Это не совсем мой выбор, это выбор, который я одобрил, но набор этих сочинений – плод размышлений нескольких организаций и многих людей, плод коллективного разума. Что касается самого концерта, то это первый раз в моей жизни, когда в свой день рождения я не буду дома... Юбилей Российского национального оркестра мы отметим 16 ноября, в честь первого концерта РНО, который состоялся в этот день 35 лет назад, а 25 ноября – это уже такой двойной юбилей. Поэтому в составлении программы не один юбиляр участвовал, а и заинтересованный коллектив, и получилась такая компромиссная, но любопытная программа. Там есть Бах, но на самом деле это не Бах, а Плетнёв. Мы регулярно играем Плетнёва – уже три сезона подряд исполняем что-то из его сочинений. История РНО неразрывно связана с его именем, и, конечно, мы хотели, чтобы в юбилейном вечере обязательно прозвучало что-то плетневское. Исполним его оркестровку баховской Токкаты и фуги ре минор, очень сложную, кстати. Есть записи 16-летней давности, где дирижирует Плетнёв, просто превосходные, и нам, может быть, нелегко будет достичь этого уровня, но будем стараться.

– Как мы выяснили, репертуар оркестра редко определяется только его руководителем, но есть ли какие-нибудь сочинения, которые вы мечтаете исполнить?

– У меня нет мечты, и вообще в жизни никаких особых мечтаний не было. Меня просто что-то интересовало раньше, что-то интересует теперь. Как правило, то, чего хочется мне, не хочется почти никому… Меня это немножко печалит, но я к этому привык, и мы все стараемся найти какие-то компромиссы.

140 лет Стравинскому, автору "Весны священной" и влиятельнейшему композитору ХХ века

После «Дафны» я подумал, что можно было бы сыграть еще какую-нибудь оперу, того же Штрауса, например, у него есть поздние оперы, еще не сыгранные у нас. С каким-то огромным мистическим страхом и обожанием я отношусь к Яначеку, хотя и далек от мысли, что какую-нибудь его оперу удастся сыграть в концертном исполнении. Но это было бы для меня очень важно и очень ценно.

Хорошо было бы сыграть что-то из веристских опер – не очень известных композиторов или, может быть, Пуччини. Есть, кстати, забавная история о том, как Стравинский приехал в Москву и встретился с Шостаковичем, и оказалось, что им совершенно не о чем говорить. Они ходили, молчали, а потом Шостакович спросил: «Игорь Фёдорович, скажите, а вы любите Пуччини?» – «Терпеть не могу!» – «И я тоже!» – вот так они нашли общую почву. А мне нравится Пуччини. Можно было бы что-нибудь из Масканьи сделать. Оперы Респиги у нас совсем не ставятся, а у него очень много любопытных опер. Если говорить о барочной музыке, то очень хотелось бы сыграть Кампра. Ну, и, конечно, Шуман – это магнит, притягивавший меня всю жизнь, моя неизбывная любовь. В сущности, музыки, которую мне хочется исполнить, не так много, но она есть (смеется).