Слова из космоса

В фигуре Кнорозова много таинственного – его нетрудно представить персонажем, скажем, фильмов Дэвида Линча. И то, что в детстве, фантазируя и сочиняя сказки, маленький Юра использовал непонятные слова, будто взятые из языка майя, вполне соответствует этому мистическому образу. Словно из космоса или ноосферы к нему проникали обрывки знаний, которые детский ум еще не мог постичь, но рука ребенка выводила: «поленка» (город Паленке – один из главных в цивилизации индейцев майя), «тамкас» («Тамакас» – Млечный путь по-майянски).

Семья Кнорозовых была очень культурной, но, как несложно догадаться, такой экзотики, как книги о майя, в домашней библиотеке у них не водилось. Юрий был младшим, пятым, ребенком Валентина Кнорозова, железнодорожного инженера, любителя музыки и живописи, писавшего неплохие пейзажи. «Когда будете ехать к нам, не забудьте купить серенаду Шуберта для рояля», – писал он уже взрослому сыну-ученому.

Мать Юрия Александра была с Русского Севера, из состоятельной купеческой семьи Макаровых, жившей в Великом Устюге. Поехав учиться в Петербург, она познакомилась и вышла замуж за Валентина, скоро получившего важное назначение на Южную железную дорогу и дом в поселке Южный под Харьковом. Там 19 ноября 1922 года Юрий Кнорозов и появился на свет.

Скрипач и народный целитель

Обычной семью Кнорозовых не назовешь. Детей Валентин и Александра воспитывали «по Бехтереву», развивая их способности по методикам известного русского психиатра и невролога. Среди прочего всех детей побуждали много рисовать, причем обеими руками. И Кнорозов действительно неплохо рисовал.

Страна Арсеньева: 150 лет знаменитому исследователю Дальнего Востока

Унаследовав от родителей и бабушки любовь к музыке, Юра хорошо играл на скрипке, получал в музыкальной школе грамоты, но в девять лет с ним случилось странное: вернувшись после вполне удачного выступления на проходившем в Харькове фестивале учеников музыкальных школ, он разбил свою скрипку и больше к этому инструменту не прикасался.

Причины поступка неизвестны. Некоторые биографы считают, что на психику нервного впечатлительного мальчика повлияла гнетущая атмосфера голодных лет начала 1930-х и, возможно, страшные картины, виденные по дороге из относительно благополучного родного поселка в большой город.

Узнавая о Кнорозове больше, постепенно перестаешь удивляться многим его поступкам. Необычность была для него нормой. В отрочестве, например, у него обнаружился дар лечения наложением рук. Все началось с того, что он пытался помочь часто болевшей сестре Галине. Узнав о юном целителе, местные жители потянулись со своими хворями в дом Кнорозовых.

При этом у него самого начались проблемы со здоровьем, из-за которых его освободили от физкультуры, а позже от военной службы. В чем они заключались, точно неизвестно, предположительно, что-то с щитовидной железой, которую подростку оперировали. По другой версии, от армии Кнорозова освободили из-за сильного плоскостопия.

Под влиянием всех этих обстоятельств Юрий твердо решил стать врачом. Вдохновлял и пример сестры-микробиолога. Но Кнорозова интересовала не просто медицина, его увлекал гипноз, возможности которого исследовали почитавшийся его родителями академик Владимир Бехтерев и его ученик Михаил Платонов, в ту пору как раз работавший в Харькове.

От медицины к истории

Учась на рабфаке при Втором харьковском мединституте, Кнорозов познакомился с Платоновым, и тот вроде бы нашел у него экстраординарные способности. Но в мединститут в 1939 году Юрий не попал, не пройдя строгую в те времена медкомиссию.

Сложись обстоятельства иначе, Кнорозов, возможно, стал бы гениальным врачом, но судьба приготовила ему не менее интересную альтернативу. Он подал документы и поступил на исторический факультет Харьковского университета.

Столь резкое переключение с медицины на историю не было случайным, ведь проблемы, занимавшие Кнорозова, находились на стыке многих наук: вопросы человеческого мышления, коммуникации, языка, письменности, развития цивилизаций и т. п. На истфаке он изучал шаманизм, а кроме того, продолжал упражняться в гипнозе (как тут не вспомнить его взгляд на фотографии с кошкой!) и во внушении мыслей на расстоянии, в чем, поговаривают, добился определенных успехов.

Досада от непоступления в мединститут, как считают некоторые биографы, сыграла роль в пристрастии к алкоголю, развившемся у Кнорозова довольно рано. Но, скорее всего, это началось еще до фиаско с поступлением – экспериментируя с домашним вином, которого в семье было в избытке, Юрий пытался им успокаивать свою слишком активную психику или «лечить» депрессивные состояния, с которыми имел дело с детства, возможно, на почве заболевания щитовидки. Как бы то ни было, алкоголь стал важной частью жизни и легенды Кнорозова.

На оккупированной территории

Из-за войны учеба Кнорозова растянулась почти на 10 лет и, начавшись в Харькове, закончилась в Московском государственном университете. В столицу Юрий попал благодаря отцу, ставшему большим начальником и способствовавшему переводу сына в МГУ.

О том, что наш герой не был обычным студентом, свидетельствует рассказ философа и индолога Александра Пятигорского: «Он учился на истфаке и собрал группу, в которую, кроме меня, входили будущий детский писатель Валентин Берестов и один армянин (будущий авиаинженер Александр Плунгян. – «Профиль»), и это была ни много ни мало «Группа по изучению происхождения культуры». Юрий Валентинович крепко пил – его дневная норма долгие годы составляла литр водки, и врачи обещали смерть в 40, но прожил почти 80. Он попал в окружение в харьковском котле и, скрываясь в подвалах, учил древнеегипетский язык по классическому учебнику Гардинера, приобретенному до войны на базаре. Когда обнаружил 16 ошибок в учебнике, решил, что древнеегипетский – знает. Это был его первый древний язык».

Ни авторитет отца, ни заступничество научного руководителя, знаменитого этнолога и директора Института этнографии Сергея Толстова не помогли Кнорозову стать аспирантом МГУ, что было бы логично для перспективного молодого ученого. В аспирантуре ему отказали из-за клейма человека, в годы войны находившегося на оккупированной территории. Этот статус, по мнению советского государства, подразумевал политическую неблагонадежность.

Вызов принят

Непринятого в аспирантуру МГУ Кнорозова Толстов устроил научным сотрудником в ленинградский Музей этнографии народов СССР. Так Юрий оказался в городе, где встретились его родители, и остался там до конца жизни.

Завороженный степью: 110 лет Льву Гумилеву, евразийцу и пассионарию

В музейном общежитии он познакомился с соседом, историком Львом Гумилевым, но вскоре того в очередной раз арестовали и отправили в ГУЛАГ. Лев успел представить друга своей маме, поэтессе Анне Ахматовой, которая, по семейному преданию, подарила Юре теплую шапку, тот носил ее чуть ли не до старости.

Восстанавливая с другими сотрудниками разгромленный во время войны музей, Кнорозов параллельно работал над дешифровкой письменности майя, и к 1952 году, то есть к 30-летию Юрия, эта работа, казавшаяся мировым специалистам безнадежной, была закончена.

Интерес к майя возник у Кнорозова еще во время учебы в Харькове. Его удивило, что об этой американской цивилизации, по уровню и масштабу сопоставимой с древневосточными, известно до обидного мало. После окончания войны Кнорозов, как и все московские студенты-историки, разбирал привезенные из Берлина в качестве трофеев музейные архивы. Среди прочего ему попалось издание кодексов (сводов рукописей) майя. В комментариях к ним европейские ученые печально констатировали, что майянскую письменность, в отличие от египетских иероглифов, дешифрованных в начале XIX века Шампольоном, разгадать нет решительно никакой возможности.

Кнорозова такая обреченность раззадорила. «Что придумано одним человеческим умом, может быть разгадано другим человеческим умом», – считал он. И он принял дешифровку майянских письмен как личный вызов.

Знаки судьбы

Установив статистическим путем, что письменность майя содержит около 350 знаков, он выяснил, что это письмо слоговое, а не идеографическое, как китайские иероглифы, и не алфавит. С помощью так называемой позиционной статистики он подсчитывал, как часто те или иные знаки встречаются в текстах. Подспорьем оказался и трактат епископа Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане», в котором тот ошибочно (путая буквы со слогами) пытался составить майянскую азбуку.

120 лет Юрию Рериху – востоковеду, встряхнувшему советскую науку

Результаты дешифровки Кнорозов опубликовал в статье со скромным и не предвещающим сенсации названием «Древняя письменность Центральной Америки» (1952).

Спустя три года он защитил диссертацию, причем с учетом важности открытия ему присвоили не кандидатскую, а сразу докторскую степень. К тому времени Кнорозов перешел на работу в Кунсткамеру, или, по-официальному, в ленинградский филиал Института этнографии, где и прослужил до конца жизни.

За достижения в майянистике в 1977-м ему дали Ленинскую премию. Но дешифровка «кода майя» – не единственное, чем занимался Кнорозов. В разные периоды жизни он занимался этнической семиотикой (знаковыми системами передачи информации у разных народов), теорией коллектива, дешифровкой рапануйской (то есть жителей острова Пасхи) и протоиндийской письменности, продолжал изучать шаманизм, ездил в экспедиции на Курилы, исследуя культуру айнов. Несмотря на его интровертный характер, вокруг Кнорозова сформировался небольшой круг учеников и последователей.

Ясная голова

Красочное описание Кнорозова и его рабочего режима в Кунсткамере оставил Алексей Хвостенко, поэт, художник и бард, большинству известный как первый исполнитель песни «Город золотой». В начале 1960-х ученый предложил ему, случайному знакомому и богемному «раздолбаю», помочь в статистической работе с текстами. Почему именно ему, а не какому-нибудь «приличному человеку», станет понятно позже.

«В то время он занимался дешифровкой письменности вымерших или переселившихся куда-то аборигенов острова Пасхи, – пишет Хвостенко в биографическом романе «Максим». – Но о самой работе я рассказывать не буду – это другая тема. А вот как протекал наш рабочий день – это интересно. Утро начиналось с закупки портвейна. Две, три или четыре бутылки в зависимости от нашего материального состояния. Мы поднимались наверх в Кунсткамеру с заспиртованными монстрами. Я – с увесистыми томами, Кнорозов – с «листингами». Я читал, он считал непонятные мне цифры, которые выдавал ему допотопный компьютер. Бутылки мы приканчивали до обеда. В обед покупалась бутыль водки, но раскрывалась уже в академической столовой под научную закуску. Потом закупалась еще пара бутылок портвейна, и к вечеру мы их приканчивали, продолжая наши научные занятия. Протянув таким образом год, я научился пить и работать одновременно».

Славословие разуму: 130 лет оригинальнейшему русскому философу Алексею Лосеву

Далее следует немаловажное дополнение к описанию алкогольного рациона ученого: «Надо отдать должное Кнорозову – я никогда больше не видел его в таком состоянии, как в первую ночь нашего знакомства. Он всегда сохранял ясную голову, знал и помнил все на свете, терпеть не мог своих коллег за слабоумие и помощников всегда брал себе со стороны».

Все, знавшие Кнорозова, отмечали его любовь к четкости и порядку – на рабочем столе, в делах, мыслях. «Он был самый аккуратный из нас», – говорил его друг лингвист Вячеслав Иванов.

Среди других «андеграундных» ассистентов Кнорозова были поэт, научный журналист Александр Кондратов (в богеме известный как Сэнди Конрад) и художник-фотограф Валентин Тиль-Самарин, поныне здравствующий и живущий в Париже.

Под влиянием общения с ученым Хвостенко сочинил текст «Сообщение о делах в Петербурге» (отсылка к вышеупомянутому трактату де Ланды). Так что Кнорозов обогатил не только отечественную науку, но и авангардную литературу.

Признание на Западе

Что касается его майянских открытий, то западной наукой они поначалу были встречены неприветливо. Еще бы: какой-то молодой русский выскочка, никогда не бывавший в Центральной Америке, утверждает, будто сделал то, что великие умы считали невозможным. Да еще в разгар холодной войны! Особенно в своем неприятии упорствовали американец Эрик Томпсон, считавшийся главным по цивилизации майя, и немец Томас Бартель.

Их оппонентом стал американский антрополог Майкл Ко, считавший Кнорозова истинным первооткрывателем. У него было преимущество – русская жена, которая перевела фундаментальную кнорозовскую монографию «Письменность индейцев майя» (1963) на английский язык вскоре после ее выхода.

А вот отношение мексиканских ученых к Кнорозову было близко к благоговейному. Они, правда, не могли понять, чем человека из далекой снежной России привлекла их древняя цивилизация, но были очень признательны за то, что он нашел ключ к ее тайнам.

Мария Тереса Франко, будущий директор мексиканского Института антропологии, в 1960-х под видом туристки отправилась в Советский Союз, чтобы хотя бы мельком повидать великого дешифровщика. Ведь к тому времени Кнорозов, съездив единожды в 1956 году на конференцию в Копенгаген, стал невыездным.

Трио из Новосибирска

Запрет на загранкомандировки Кнорозову не имел особой политической подоплеки. Точнее, политика там все-таки была, но своя, научная. В начале 1960-х Кнорозов, чья монография о письменах майя была готова к 1957 году, но шесть лет мариновалась в издательстве, оказался поневоле вовлечен в настоящий «академический триллер», иначе говоря, стал жертвой околонаучной аферы.

200 лет Владимиру Стасову – человеку, без которого не было бы многих шедевров русской культуры

Понимая, что большие массивы текстов лучше обрабатывать не вручную, а при помощи компьютера (ЭВМ, как их тогда называли), Кнорозов начал работу в этом направлении вместе с лингвистом Вячеславом Ивановым и несколькими московскими программистами. Но вскоре к проекту подключилась троица бойких «молодых ученых из Новосибирска». Взяв у Кнорозова материалы якобы для работы на ЭВМ, они опубликовали «совершенно бредовую статью» (по выражению нашего героя), в которой объявлялось о сенсационной дешифровке письменности майя при помощи компьютеров. И все заслуги новосибирцы приписывали себе.

«Нахальство было великое», вспоминал ученый, учитывая, что о работах Кнорозова давно знали все специалисты. Но у нахрапистой троицы были связи в КГБ и покровительство директора Института математики Сибирского отделения АН СССР академика Сергея Соболева.

Академику и трио «уволенных кагэбэшников» (как их охарактеризовал Вячеслав Иванов) удалось наделать немало шума: оперативно издать «свои» труды, вручить их Хрущеву, пробить восхваляющую их и принижающую достижения Кнорозова статью в популярнейшем журнале «Огонек».

Капитан пиратов

Однако разоблачения избежать не удалось: Кнорозов написал опровержение, которое опубликовали не только в СССР, но и в Мексике. После ряда скандалов Соболев предпочел выйти из «проекта», через несколько лет о «машинном переводе письма майя» уже никто не вспоминал.

Но не обошлось и без мести проигравшей стороны – в том, что Кнорозова не выпустили на Международный конгресс американистов, проходивший в 1962 году в Мехико, и вообще сделали невыездным, многие коллеги ученого видят длинную руку покровителей тех «уволенных кагэбэшников».

После этого случая в лексиконе Кнорозова появилось ехидное выражение «доктор новосибирских наук». «Он вообще обладал своеобразной лексикой, которая заставляла улыбаться. Фраза в духе «Это животное – редактор…» – его абсолютно нормальное обращение к коллегам-редакторам», – вспоминает историк Юрий Березкин.

Ученик Кнорозова востоковед Ярослав Васильков рассказывал: «Он мог начать заседание со слов: «один крупнорогатый археолог пытается дешифровать протоиндийское письмо». «Крупнорогатый», то есть известный ученый, с одной стороны, а с другой стороны, не наш человек – оппонент, которому нужно противостоять. У него всегда была такая специфическая речь. Я бы сказал, как у капитана пиратского корабля».

Взять Аспида в соавторы

Многих советских коллег Кнорозов смущал своей экстравагантностью. В Советском Союзе не было принято выделяться, быть «не как все», но ученым, особенно с репутацией гениальных чудаков, все же кое-что позволялось. Экстравагантность Кнорозова проистекала не из желания привлечь к себе внимание, наоборот, он, как истинный интроверт, рассчитывал, что сбитые с толку его выходками люди как можно скорее оставят его в покое. Так, однажды он, не желая попадать в научно-популярный фильм, встретил приехавшую к нему съемочную группу с бинтом на голове, скрывавшим один глаз. Кнорозов полагал, что в таком виде он уж точно застрахован от интервью. Но не угадал – и попал в фильм с перевязанной головой.

Бунт и гармония: 180 лет Петру Кропоткину – князю, ученому, анархисту

При солидной профессорской зарплате одевался он затрапезно, донашивая костюмы до дыр. Сердобольные коллеги-женщины иногда пытались заинтересовать его хорошими вещами, якобы купленными для мужа, но не подошедшими тому по размеру, но Кнорозов был непреклонен. Это был его «скафандр», как и алкоголь, защищавший от внешнего мира.

Зато тем немногим, кого он считал своими, Кнорозов раскрывался как тонкий, умнейший, добрейший и остроумнейший человек. Он не был мрачным анахоретом: в 1952 году Юрий женился на филологической девушке Валентине Самковой; спустя восемь лет у них родилась дочь Катя (она стала востоковедом), а в 1984-м – внучка Аня. «Гениальный ученый, сурово глядящий с официальных фотографий, был самым добрым и снисходительным дедом на свете», – вспоминает она.

Кнорозов очень любил кошек, которых у него жило несколько. В те годы не было привычного нам культа «котиков», и желание ученого поместить в научный журнал свое фото с кошкой на руках казалось еще одним его чудачеством. Тот знаменитый снимок – похожий на профессора Мориарти Кнорозов держит в руках кошку с пронзительным взглядом – единственный, который нравился ему самому.

Увековеченную на этом фото сиамскую кошку Асю (полное ее имя было вообще-то Аспид) Кнорозов однажды указал в качестве соавтора статьи, но советские редакторы его чувства юмора не разделяли и Асю вычеркнули. А вот когда его просили подарить на память ту самую фотографию, Кнорозов мог взять ножницы, отрезать свое изображение, оставляя только кошку, и в таком виде вручить снимок.

Бронза и камень

Финал жизни Кнорозова – почти хеппи-энд. Да, его одолевали болезни, был инсульт, но для человека, выпившего море водки и выкурившего едва ли не весь ленинградский «Беломор», 76 лет, проведенных в отменной интеллектуальной форме, – уникальный результат.

В 1990-х он наконец смог увидеть древности майя воочию, побывав в Гватемале, Мексике, США. В Центральной Америке его встречали, как героя, мексиканцы наградили его орденом Ацтекского орла – его вручают иностранцам за особые заслуги перед страной.

В Мексике есть два памятника Кнорозову. С первым, бронзовым, в городе Канкун, правда, случился казус: вскоре после установки некий предприимчивый, но не помнящий родства потомок индейцев майя выкрал его и пытался сдать в металлолом (вполне знакомая россиянам история). Кнорозову с его любовью к черному юмору она бы, наверное, понравилась.

Второй монумент изготовили уже из камня – он стоит в городе Мерида напротив Большого музея мира майя и воспроизводит ту самую фотографию с кошкой Асей.

На родине Кнорозова почтили скромнее, но тоже не без доли абсурда. К 100-летию со дня рождения, в 2022 году, на стене дома на Гранитной улице в Петербурге, где он прожил более 30 лет, установили памятную табличку. Создатели «слегка» перепутали майя с другой древней американской цивилизацией: портрет ученого оказался на фоне ацтекского Камня Солнца. Что ж, опять нетрудно представить, как Кнорозов мрачновато усмехается, глядя на этот курьез.