Виски и сигареты: Тому Уэйтсу исполняется 70 лет

Стар, да удал

Юность Уэйтса пришлась на эпоху хиппи, студенческих волнений и психоделической революции. На этом фоне он со своей любовью к музыке 1920–1950‑х – Коулу Портеру, Луи Армстронгу, Гершвину – смотрелся анахронизмом.

Рок-н-роллу присущ культ вечной юности: среди рок-звезд принято молодиться и делать вид, что старости не существует. А Том Уэйтс, по его словам, уже в 13 лет мечтал поскорее состариться. Ему нравились пожилые люди, особенно те чудаки, которые посматривают на мир из-под сдвинутой на брови шляпы и знают о нем намного больше, чем кажется.

Поп-культуре явно не хватало такого персонажа и такого взгляда на жизнь. Старость – это возраст, когда человеку прощаются любые причуды и он наконец-то может говорить и делать, что хочет, то есть быть самим собой, быть свободным. Так почему бы не приблизить это счастье?

Сгорбленный, ссутулившийся, тело в постоянном движении, как у марионетки пьяного кукловода, – журналисты 1970‑х не могли поверить, что Тому нет и 30 и что вообще он белый парень, а не негр преклонных годов. И вот Уэйтс наконец-то получил, чего так хотел, – восьмой десяток лет и старость как радость.

В России шутят, что Том Уэйтс родился в Америке по ошибке, а на самом деле он наш, русский до мозга костей. Иногда пишут, что нигде его так не любят, как у нас. На самом деле его хрип так же отзывается в ирландской, польской, немецкой, австралийской, французской душе, как и в русской. Таков его образ – свой парень, человек хоть и с чудинкой, но всегда готовый составить вам компанию за бутылкой-другой. Если у вас есть для него интересная история.

Хотя, что и говорить, загляни он в Россию, его бы здесь носили на руках. Русские хотят, чтобы эта любовь была взаимной, но Уэйтс к нам не спешит. С обратной связью у него явные проблемы: автор двух книг об Уэйтсе британский писатель Патрик Хамфриз сетует, что не получил от певца вообще никакой реакции на свои труды.

В 1993 году Том, правда, послал русским привет – записал для альбома Black Rider инструментальную композицию Russian Dance. Ходили слухи, что на приглашение выступить в России он выдвинул встречное предложение – если выступать, то только в Большом театре. Справедливостиради надо сказать, что последние лет 30 Уэйтс вообще дает концерты довольно редко.

Музыка Уэйтса перекликается с книгами другого культового американца – Чарльза Буковски, с его особым чувством юмора и меткими описаниями жизни сильно пьющих людей. Но Буковски предпочитал пить под классическую музыку, а Уэйтс чаще ссылался на Джека Керуака.

Дело кабак

Родился Уэйтс в Помоне, городе в округе Лос-Анджелес. Оба его родителя были, судя по всему, весьма колоритны, и, взрослея, Том не столько отталкивался от них, как это бывает с подростками, сколько изучал их. Мать, Элма Ферн, отличалась сильной религиозностью, во многих апокалиптических песнях Уэйтса слышен именно ее «голос». До глубокой старости она пыталась убедить сына оставить пагубное увлечение музыкой.

Отец, Джесси Фрэнк, сильно пил и был, по словам Тома, «очень крутым человеком, вечным аутсайдером». Ко всему прочему, Фрэнк преподавал испанский. Персонаж по имени Фрэнк живет во многих песнях Уэйтса, и есть все основания полагать, что его черты списаны Томом с отца.

После развода Фрэнк покинул дом, и для 10‑летнего Тома это стало большим потрясением. Он начал проводить много времени на улице, изображая из себя парня, у которого «проблемы с законом».

В школе он увлекся черным ритм-н-блюзом, джазом, литературой битников (Керуак, Берроуз, Гинзберг) и фильмами нуар. Все это повлияло на его музыку.

«Я приходил в гости к друзьям и шел в комнату их родителей, чтобы посмотреть, какие пластинки они слушают. Я не ассоциировал себя со своим поколением».

Впрочем, одного идола 1960‑х, Боба Дилана, он все же уважал. Сочинять песни Уэйтс начал именно под его влиянием, скрупулезно изучая дилановские тексты и пытаясь подражать его стилю: сочетанию непредсказуемой образности и бытовой конкретики. Так началась столь важная для Уэйтса ювелирная работа со словом – вытачивание каждой фразы до состояния афоризма, неожиданные сопоставления и точнейшие реплики.

Да, Уэйтс не любил хиппи, но не потому, что был «примерным налогоплательщиком», а потому, что предпочитал нонконформизм иного толка – битнического. Ему не хотелось менять реальность. Наоборот, он желал погрузиться в самую гущу жизни, копаться в месиве человеческих трагедий, разыскивая чистые мечты на грязных свалках никому не нужных сюжетов. Его не интересовали истории успеха и благополучия. Уэйтса влекло к тем, кого общество называло неудачниками, горемыками, пропойцами. Именно среди них он чувствовал подлинную жизнь.

В 18 лет он бросил школу и устроился в кафе, где подслушивал, подмечал и записывал многочисленные сцены, разыгрывавшиеся в стенах общепита и на соседних улицах. Если бы не Дилан, Том мог бы стать писателем.

Меняя профессии, Уэйтс выбирал те места, где было на что посмотреть и чему научиться. Работая в кафе Heritage в Сан-Диего, он слушал выступавших там каждый вечер фолк-певцов и в конце концов начал и сам давать там концерты.

Окрепнув, Том перебрался в Лос-Анджелес, где в начале 1970‑х стал выступать в ночном клубе Troubadour, что в Западном Голливуде. Здесь он нашел свою среду, в которой провел все десятилетие. Это была ночная жизнь города надежд, сбывшихся и несбывшихся. Злачные места, обитель проституток, сутенеров, преступников и безумцев всех мастей.

Обретение своего хрипа

В 1973 году вышел дебютный альбом Уэйтса Closing Time. Название, конечно же, говорило об утреннем часе, когда закрываются бары и клубы. Альбом состоял из красивых меланхоличных баллад – это еще совсем не тот Уэйтс, которым можно пугать маленьких детей: в голосе нет хрипотцы, песни, можно сказать, ласкают слух. Не случайно группа Eagles записала свою версию композиции Ol’55 с дебютной пластинки Уэйтса. Это было признание со стороны коллег, но на коммерческий успех оно особо не повлияло – диск продавался плохо.

Хрипотца появляется уже на втором альбоме, The Heart of Saturday Night (1974), но в полную силу Том зарычал на пластинке 1976 года Small Change. Если тормозная жидкость – не ваш напиток, хриплый голос придется нарабатывать не один год, как это было и в случае Высоцкого или Шнурова.

К 26 годам Уэйтс добился, чего хотел, – он звучал как очень старый и очень черный блюзмен, вскормленный не материнским молоком, а дешевым виски. Добавьте к этому образ забубенного, посыпанного сигаретным пеплом гуляки, проводящего ночи в поисках сомнительных знакомств и приключений, а в лучшем случае до утра перебирающего пьяными пальцами грязные клавиши пианино.

С первых пластинок было понятно, что молодой Том не только изрядный кривляка и позер, а еще и очень талантливый композитор и поэт. Его альбомы были полны великолепных песен, но продать широкой публике убежденного маргинала было нелегко. Идти на уступки Уэйтс отказывался – наработанной за несколько лет репутации хватало, чтобы продолжать выступать и покупать пойло.

«Они сказали, что у меня нет хитов и со мной трудно работать. Причем сказали это так, словно это что-то плохое», – говорил певец.

Неизвестно, сколько бы еще лет Том доил тему ночной жизни, разбитого сердца и распухшей печени, если бы не одна встреча, перевернувшая его мир.

Одна сатана

Музыка Уэйтса была настолько кинематографична, что рано или поздно кто-то из режиссеров должен был обратить на это внимание. Тому повезло – этим кем-то оказался сам Френсис Форд Коппола, недавно закончивший адские съемки «Апокалипсиса сегодня» и искавший композитора для своего нового фильма «От всего сердца». Уэйтс написал музыку, они подружились с Копполой, и тот позже снял его во множестве картин: «Изгои», «Бойцовая рыбка», «Клуб Коттон», «Дракула Брэма Стокера». Уэйтс называет Копполу единственным голливудским режиссером, у которого есть совесть. Но он обязан ему не только ролями в кино. В студии Копполы Уэйтс встретил еще более важного для себя человека – сюжетного аналитика Кэтлин Бреннан, которая вскоре стала не только его женой и музой, но и полноправным соавтором.

«Она может починить грузовик, она знает всё: эксперт по узамбарским фиалкам и прочему. Она бесстрашный человек, не от мира сего. Что сказать? Мне повезло», – говорил певец.

Под влиянием супруги музыка Уэйтса сильно изменилась. С альбома Swordfishtrombones (1983) начался другой Том. Судя по предшествующим этому повороту пластинкам, он уже начал искать какой-то новый звук, переключился с пианино на электрогитару. И вот подходящая форма нашлась.

«Я лишь половина тандема, – объясняет музыкант.  – Кэтлин дала мне мир невероятных образов. Я-то обычно беру материал для песен из окружающей жизни, а она – из своих снов, которым позавидовал бы сам Босх».

Действительно, в его музыке появилось что-то от Босха. Какой-то жутковатый, но затягивающий карнавал, сумасшедший странствующий цирк. Как и всякий большой творец, альбом за альбомом Уэйтс создавал собственную вселенную, наполняя ее сотнями персонажей: Большеглазый Эл, Кривоногий Сэл, женщина-обезьяна Присцилла Бажано, арлекины и пираты, циркачи и акробаты, не говоря уже о многочисленных Фрэнках, Джеках, Джейн, Томах. В силу специфики воображения Тома Уэйтса к этому списку действующих лиц лучше всего подходит слово «паноптикум».

Его музыка стала еще более кинематографичной, театральной, альбомы напоминали радиоспектакль, в котором проникновенные баллады перемежались бормотанием и мрачноватыми плясовыми. На сцене и вовсе устраивался спектакль, что отражено, например, в музыкальном фильме 1988 года Big Time.

Актер Актерович

О ролях Уэйтса в кино стоит сказать отдельно, потому что, судя по их количеству и качеству, для него это настоящая вторая карьера, а не обычная блажь знаменитости. Он снимался у хороших режиссеров и в хороших фильмах. Помимо упомянутого выше Копполы это и Терри Гиллиам («Король-рыбак», «Воображариум доктора Парнаса»), и Джим Джармуш («Вне закона», «Ночь на земле», «Кофе и сигареты»), и Роберт Олтмен («Короткий монтаж»), и Гектор Бабенко («Чертополох», «Игра в полях господних»), и Мартин Макдонах («Семь психопатов»). Все это за небольшим исключением эпизодические роли, но Уэйтс знает, как украсить киноленту своим коротким появлением.

А первый фильм с его скромным участием снял не кто иной, как Сильвестр Сталлоне, – то была «Райская аллея» 1978 года.

Все эти роли в кино – продолжение его собственного образа, который он пестовал в течение жизни. Автор Rain Dogs узнаваем даже в играющем в гольф миллионере – эту роль певец исполнил в «Леденцовой горе» (1987). У Уэйтса-актера не было амбиций полностью преобразиться, сыграв, например, какого-нибудь гладко выбритого клерка с широкой улыбкой. Во всех его ролях была заметная доля уэйтсовского чудачества, и режиссерам осталось лишь умело воспользоваться такой фактурой.

«Люди думают, что Том ненастоящий, потому что он большой актер. Но большой актер – не обязательно фальшивка», – сказал о нем Терри Гиллиам.

География Тома

Мелодии Уэйтса совершенно органично звучат и на пьяной свадьбе в тульской деревне (чему автор этих строк лично был свидетелем), и в промзоне Детройта, но в действительности его музыку определяли три места. В 1970‑х годах это был Лос-Анджелес, в 1980‑х – Нью-Йорк, а с середины 1990‑х – уединенное жилище неподалеку от местечка Вэлли-Форд в Калифорнии.

В Нью-Йорке Уэйтс нашел еще больше необходимого ему безумия, чем на ночных улицах Лос-Анджелеса. «Это город, который каждую секунду готов огорошить тебя немыслимыми сочетаниями и ситуациями». Здесь началась примечательная дружба с человеком, определенно чем-то походящим на него самого, – гитаристом The Rolling Stones Китом Ричардсом. Начиная с Rain Dogs Ричардс стал появляться на альбомах Уэйтса, и не только как сессионный музыкант, но и как соавтор песен. Когда в 2015 году журнал Rolling Stone попросил Уэйтса рассказать что-нибудь о своем друге для посвященного Ричардсу специального номера, тот прислал целую поэму, начинавшуюся словами «он может бежать быстрее факсимильной машины, у него моча синего цвета, он пахнет костром».

В музыке «сельского периода» к общей скрипучести и сюрреалистичности добавились еще и религиозные (или псевдорелигиозные – поди пойми этого мастера гротеска) мотивы. Форма истовой проповеди вдохновляла многих музыкантов – от Джона Мерсера до Майкла Джиры из Swans, ну а у Уэйтса эти интонации были в крови. «Мои предки были в основном учителями и проповедниками», – объяснял Том.

С годами хрип Уэйтса трансформировался сначала в рев захлебывающегося соляркой трактора, а затем в какой-то хтонический рык, доносящийся из раскаленных недр земли. Внешне Том стал походить на начитанного, но совершенно инфернального фермера. Недаром он так хорошо получился в роли старого дьявола мистера Ника в «Воображариуме доктора Парнаса».

Сделай себя сам

На Уэйтса «босховского» периода повлиял Гарри Парч, американский композитор, создававший собственные музыкальные инструменты. Уэйтс восхитился этой идеей: хочешь особенного звука – сделай инструмент сам.

Уэйтс любит все неформатное, все не помещающееся на полке. Ритм, по его мнению, не должен быть слишком ровным, потому что тогда слушатель перестает следить за ним. Нужно, чтобы он спотыкался, постоянно будил человека. Ничто не должно быть автоматическим, само собой разумеющимся, принимаемым по умолчанию. Каждая мелочь имеет право торчать наружу, царапать и требовать внимания. «Человек способен взорваться из-за того, что в неподходящий момент у него порвется шнурок ботинка», – любит повторять Уэйтс слова Буковски. Каждая деталь, каждое слово имеют значение, особенно в творчестве.

Работа над альбомами, судя по рассказам очевидцев, также проходит нетривиально. «Сыграй это так, словно ты на бар-мицве у карликов», – вспоминает одну из полученных от Тома инструкций гитарист Марк Рибо.

Иногда кажется, что Уэйтс никогда не выходит из образа. Это именно то, о чем говорил Гиллиам, – кажется, что он постоянно «ломает комедию», скрывая за ней свое истинное лицо. Все интервью Уэйтс также всегда превращает в перформанс, сыплет изречениями, абсурдистскими байками и хорошо подготовленными парадоксами.

Неизвестно, каков Уэйтс в спокойной домашней обстановке, но на публике он производит впечатление человека, про которого говорят: «ни слова не скажет в простоте». Кого-то такая манера восхищает, кого-то отталкивает. Неужели нельзя хотя бы изредка держать себя «нормально»? Возможно, Уэйтс считает, что простоты и без него хватает в этом мире. А возможно, он просто наслаждается своей ролью, и кто мы такие, чтобы одергивать его?