Гонка на выбывание

Россия – один из мировых лидеров по экспорту делового круглого леса (кругляка), на ее долю, по данным FAO, приходится 15% всех поставок. В значительной степени мы обеспечиваем мир пиломатериалами (19%) и шпоном (14%). По остальным позициям (пеллеты, листовые древесные материалы, бумажная масса, рекуперированная бумага, бумага и картон) наша доля не так велика – от 3% до 7%. Но как долго мы сможем сохранить свое лидерство? «В России растет конкурентное отставание от мировых лидеров лесной промышленности в связи с износом работающего парка оборудования, недостатком кадрового обеспечения, сложностью и длительностью административных процедур», – говорит управляющий партнер адвокатского бюро «Сазонов и партнеры» Всеволод Сазонов.

Экологи констатируют: лесная промышленность находится на грани выработки своих ресурсов. И это подтверждают сами предприниматели. В частности, отраслевой журнал «Лесная индустрия» собрал целую коллекцию высказываний бизнеса на эту тему. Так, в Архангельской области началась огромная конкуренция за доступный лес, и некоторые стали завозить его аж с Урала. Дефицит древесины в регионе, по данным на конец 2016 года, составлял 4 млн кубометров.

В Пермском крае местные власти утвердили перечень лесодефицитных районов, куда вошли 16 лесничеств. Предприниматели пытались, кто как может, восстанавливать леса. Но дело это нелегкое – государство компенсировало только 30% расходов на потребности лесного комплекса. В Вологодской области леса хоть и хватает, но добраться до него невозможно – дорог нет. Строить их государство предлагает опять же самим предпринимателям.

В нашей стране есть реальные примеры современных и цивилизованных игроков со своими внутренними очень высокими стандартами качества, большими мощностями для переработки древесины, а также серьезным пониманием ответственности за воспроизводство лесов, говорит управляющий партнер Zharov Group Евгений Жаров.

«И я говорю не только о Северо-Западе страны и о европейском подходе к охране окружающей среды, – отмечает он, – но и о Дальнем Востоке России, где некоторые предприятия понимают всю ответственность и небезграничность природного ресурса и вкладывают большие деньги в лесовосстановление». Все так, но это, скорее, исключение, чем правило.

Парадоксально, например, что заброшенные сельхозугодья для выращивания лесов использовать не получается. «Все развитые северные страны и страны умеренного пояса используют и даже субсидируют такое выращивание, – говорит руководитель российской лесной программы Greenpeace Алексей Ярошенко. – Только у нас нельзя. Нарушителям грозит штраф до 700 тысяч рублей и изъятие земельного участка». А вот если было бы можно, то через пару десятков лет потоки древесины полностью возместились бы, появились новые рабочие места, а окружающая среда повысила качество. «Но наши чиновники настолько привыкли к тому, что к сельскому хозяйству людей надо принуждать, – продолжает эколог, – что сама идея о том, что людям можно разрешить выращивать лес или просто оставлять самовольно выросший лес на своей земле, им кажется недопустимой».

Получить легальный доступ к лесным ресурсам при этом очень трудно, даже если речь идет о заготовке древесины для собственных нужд, чтобы печь зимой топить, одним словом. Для этого, рассказывает эколог, нужно пройти все круги ада: собрать справки, подать заявление в лесничество, до которого из далекой деревни не всегда просто доехать, заключить договор купли-продажи, заготовить, очистить место рубки, отчитаться. Поэтому в лес идут без всяких документов, на свой страх и риск.

К чиновникам с челобитной

Предпринимателям приходится куда сложнее. Об их проблемах подробно рассказал заместитель бизнес-омбудсмена в Красноярском крае Максим Абрамов. Он признает, что в предпринимательском сообществе есть «белые пятна» – недобросовестные граждане, умышленно занимающиеся нелегальной вырубкой. Но взялись они неспроста, а в силу отсутствия должного контроля. Документы у них на регулярной основе никто не проверяет, как и границы лесных участков, а раз так, то почему бы и теневой экономике не расти.

Но есть и другая сторона медали. И больше всего Максим Абрамов здесь сетует на то, что местное министерство лесного хозяйства не систематизирует работу с предпринимателями. Лесному кодексу уже 12 лет, но многие лесозаготовители так толком и не научились по нему жить и работать. Сами не разобрались, чиновники не объяснили, на юристов, понятное дело, денег ни у кого нет. Отсюда и проблемы. Приходят предприниматели с челобитной в минлесхоз за своими делянками, получают контракты на аренду и уезжают в тайгу.

Добравшись до участка, проложив туда дорогу, многие выясняют, что там совсем не то, что обещало министерство. Вместо елей и сосен пни обгорелые или молодая березовая поросль. «А последние пять лет еще и сильно распространился шелкопряд и другие насекомые-вредители, которые уничтожают лес, – жалуется эксперт. – Получается, что, с одной стороны, вроде и министерство не виновато, а с другой – заложником ситуации становится предприниматель».

Все это потому, что арендные контракты составлены по лесоустроительным материалам 60-70‑х годов прошлого века. Неудивительно, что за полсотни лет лес изменился. А в конце года предпринимателю держать ответ перед чиновниками, сдавать отчет. Заготовитель оказывается в ловушке, ведь ему себя и людей кормить, и устоять перед соблазном залезть на соседний участок бывает нелегко.

Да и с арендой бывают сложности. Например, пересказывает очередной случай Максим Абрамов, предприниматель не платит минлесхозу аренду полгода, и с ним разрывают контракт. А потом оказывается, что он платил, просто деньги не на тот счет переводил.

«Если бы минлесхоз был все время на связи, если бы составлял графики сдачи отчетности, получения проектов освоения лесов и в каком объеме, то тогда можно было бы совместными усилиями привести лесные участки в соответствие с их актуальным состоянием, и они стали бы экономически выгодными», – говорит эксперт.

Другой хрестоматийный пример приводит Алексей Ярошенко. Лесной кодекс предписал, что в аренду участки можно брать сроком «от десяти лет». И все решили, что по истечении этого срока автоматически продлят контракты, вложились в строительство дорог, обустройство участков. Однако в конце 2018 года выяснилось, что во многих регионах о продлении контрактов и речи быть не может. Пробовали судиться – не помогло. «Неожиданно большое количество арендаторов осталось без аренды, – рассказывает эколог. – А если у них, например, весь бизнес построен на этой древесине, а законно купить не у кого? Купят у воров или, хорошо зная лес, украдут сами».

От тюрьмы в Сибири тоже не зарекаются. По словам Максима Абрамова, в их практике довольно много случаев, когда предпринимателю дают контракт, но оформление бумаг затягивается на месяцы. А работа ждать не может, приходится идти на вырубки, пока идет бумажная волокита. Только пока предприниматель был в тайге, чиновники сменились, а границы его участка изменили, уменьшили. И получилось, что бедолага занимался незаконной вырубкой, ведь формально у него никаких документов не было. Бывает и так, что «черные лесорубы» пристроятся рядом с участком легального предпринимателя, бумаги которого потонули в волоките, а когда полицейская проверка нагрянет, на него и укажут. Нелегалов потом не сыскать, но к ответственности кого-то нужно привлечь, вот и посадят того, на кого указали.

Кто здесь власть?

Каждое срубленное дерево должно быть компенсировано, соглашается Максим Абрамов. Но предприниматель действует по договору, а тот такого условия не предусматривает. Да и денег на лесопосадки государство не предлагает. «Деньги на это могут быть только у крупных лесоперерабатывающих предприятий, обязать делать новые лесные насаждения можно только их», – говорит эксперт. Это было бы неплохим пилотным проектом и хорошим примером для всех остальных, считает он.

Есть и другой вариант: вовсе рубки запретить. «Но пусть тогда региональная власть предложит другие сферы, где предприниматель может зарабатывать, – оказание услуг, выполнение работ, реализация товаров», – не возражает Максим Абрамов. Альтернатива по уменьшению объемов лесорубки есть. Так, в аппарате регионального омбудсмена уже предлагали вывести предпринимателей из лесной отрасли и дать им маленькие контракты с «Норникелем», «Русалом» на изготовление маленьких деталек и запчастей. Но эта идея пока не получила одобрения.

Еще один важный блок проблем российского предпринимательства связан с главной экологической проблемой лесов – пожарами. После того как лес вырубают, его остатки и опилки лежат в тайге, предприниматель бросает их и уходит. «Почему он так поступает? Потому что их нужно перерабатывать», – говорит Максим Абрамов. Но лесоперерабатывающих комплексов, которые могли бы работать с опилками, изготавливать пеллеты и прочее биотопливо, в регионе нет. «Сейчас планируют построить один такой большой комплекс в Богучанском районе, но никто туда из Канска опилки не повезет – слишком большое расстояние», – говорит эксперт. По его мнению, такие перерабатывающие комплексы должны быть в каждом муниципальном образовании, где рубят лес.

Но для этого такие комплексы должны стать одним из направлений стратегического развития всего региона. И в проекте Стратегии развития лесопромышленного комплекса Красноярского края это предусматривалось. Что-то разрабатывали, обсуждали, создавали проекты перерабатывающих предприятий. «Но говорили очень много, а делали очень мало, – подытожил Максим Абрамов. – Сейчас есть приток свежей крови в исполнительную власть, и что-то начало меняться. Но проблемы накапливались десятилетиями, в одночасье их не решить».

Такие же проблемы характерны для всех регионов, занимающихся лесозаготовкой, отмечает эксперт. Но он не согласен с тем, что для их решения нужна отмашка из федерального центра. «Если регион специализируется на лесе, он и должен сам развивать лесопромышленный комплекс, – говорит он. – У нас ведь, как-никак, федерализм – субъекты самостоятельны. Если на федеральном уровне лесная повестка неактуальна, то это не значит, что мы здесь должны сидеть сложа руки».

Тайга-кормилица

Проблемы российских лесов сказываются и еще на одной отрасли – сборщиках и переработчиках дикоросов, проще говоря, ягод, грибов, орехов, лекарственных трав. Россиян, живущих фактически на доходы от первобытного собирательства, по подсчетам Greenpeace, 400 тыс. человек. Всего в отрасли занято примерно 3 млн человек. Объем закупаемых у жителей подтаежных деревень дикоросов в зависимости от года оценивается приблизительно в 10–20 млрд рублей.

«Это то, за чем идут люди в тайгу, – говорит президент Союза заготовителей и переработчиков дикоросов (СПД) Юрий Рудаков. – Больше всего зарабатывают там, где есть кедровый орех. Отправившаяся на промысел семья живет в тайге месяц и может потом сдать 3–4 тонны ореха и заработать от 700 тыс. до 1 млн рублей». На ягодах-грибах зарабатывают меньше: в сезон – 150–300 тыс. рублей. Но для живущих в депрессивных, подтаежных населенных пунктах семей это 60% годового дохода.

Если лесопромышленники столкнулись с дефицитом ресурса, то у сборщиков дикоросов их хоть отбавляй. Промысел ягод составляет лишь 2–5% от общего запаса, кедрового ореха – 7–8%, грибов – 14–20%. И проблемы все те же. «В позапрошлом году горела Бурятия, – рассказывает Юрий Рудаков. – Лесные участки выгорели, а договор аренды остался. Промысловики обязаны все равно по нему платить». И с доступностью ресурсов та же история: дорог нет. Из-за этого и пожары не потушить, и ягоды-грибы не собрать. «Поэтому только вокруг своей деревни и собирают, – сетует эксперт. – И поэтому в Финляндии интенсивность сбора ягод в 38 раз выше, чем в Карелии».

При этом промысловики готовы помогать окружающей среде. В частности, хотят получить разрешение на выращивание кедровых плантаций. Такая практика уже давно существует в Китае. Поэтому и ввозная пошлина на кедровый орех у них высокая – 24%. «Получается, что китайцы в 10–20 раз занижают экспортную стоимость российского ореха», – говорит президент СПД.

О плантациях лекарственных растений, особенно редких и исчезающих, уже удалось договориться с Ботаническим садом МГУ, ведутся переговоры и с Минсельхозом. Таким образом тоже хотят убить двух зайцев: восстановить популяцию растений и выращивать товарные культуры. Сейчас с лекарственными растениями дела обстоят довольно печально: то их скосят, то сожгут, то вывезут контрабандой китайские туристы. Серьезно пострадали от этого и производители меда.

Дикоросы – органическая продукция, очень востребованная на рынках всего мира. Но не любую ягоду или орех можно продать, для этого нужна сертификация. И нашим экспортерам приходится платить за это европейцам, американцам или японцам, у которых есть свои, общепризнанные, сертификационные стандарты. В России таких нет. И тем не менее экспорт идет. Ягоды и грибы через Белоруссию и Прибалтику едут в Европу, а свежие лисички из Сибири прямиком отправляются в Германию. А на Востоке (в Японии, Южной Корее, Китае) очень востребованы иван-чай и папоротник-орляк – их скупают тысячами тонн. Амбиции у промысловиков большие: к 2024 году хотят прибавить к общему обороту экспорта $1 млрд. Правда, признается Юрий Рудаков, в ближайшее время, исходя из существующих реалий, рассчитывать приходится только на $200–300 млн.

Хотя Россия – самая богатая дикоросами (как и лесами) страна, лидером по их экспорту она, увы, не стала. Например, сырьевая база кедрового ореха – до 100 тыс. тонн, а доля России на мировом рынке, общий оборот которого составляет $600 млн, – всего 0,5% (у Китая – 72%).

«Китай использует сырьевую базу России, обеспечивая свою потребность в сырье на 50%, – рассказывала на Красноярском экономическом форуме директор ООО «АЮ Групп» (бренд ALTAIGA) Татьяна Мельник. – Россия, несмотря на крупнейшие мировые запасы, занимает последние позиции на мировом рынке». Восемь лет назад предпринимательница впервые привезла российский кедровый орех на выставку во Францию. «Его даже никто пробовать не хотел, – вспоминала она. – Все говорили: «Это китайский, его есть нельзя». С таким же результатом мы ездили по выставкам целый год».

Комичная история сложилась со сбором и экспортом чаги, которую очень ценят в странах Востока. Этот гриб-паразит поражает березу и убивает ее. Лесники были бы счастливы бесплатно отдать ее всю. Но нет. Закон требует аренды участка, и объем сбора паразита не должен превышать заявленных в контракте объемов. В странах Юго-Восточной Азии чага продается по $50 за кило, а экстракт чаги – по $500–1800 за кило. Из России чага идет через Китай, в год примерно 1,7 тыс. тонн.

Но все это, по сути, контрабанда, поскольку унифицированного экспортного кода на чагу у нас с Китаем нет. «На таком «неофициальном завозе» цена составляет, грубо говоря, 200 рублей за кило, – рассказывает Юрий Рудаков. – Китайцы перепродают ее потом в центральные провинции, где изготавливают экстракты чаги уже в среднем по 560 рублей за кило. То есть у Китая есть своя внутренняя программа для развития своих северных территорий».

А еще заготовителям ягод, грибов и орехов пришлось доказывать банкам, что они не отмывают нажитое преступным путем и не финансируют террористов. Во многих деревнях, где на промысле трудятся их жители, нет ни света, ни связи. Поэтому расплачиваются с ними предприниматели наличными, а это для банков подозрительно, и они блокируют счета.

«Сбербанк требовал завести им всем карточки, обещая поставить в деревне банкомат, – рассказывала Татьяна Мельник. – Я ответила: «Сначала вам придется свет туда провести». Правда, говорит Юрий Рудаков, Сбербанку переработчики дикоросов уже подробно рассказали о своей отрасли, предоставили доказательства подлинности закупок и разработали свой документооборот. «Теперь мы собираемся выйти и на Банк России, чтобы обменяться опытом с другими банками», – говорит предприниматель.

Есть и хорошие новости: слухи о том, что на сбор ягод и грибов введут налог, не подтвердились. Страна вздохнула с облегчением. Но не стоит забывать о том, что эксперимент с введением налога на самозанятых в нескольких регионах показался властям удачным, и эту практику могут распространить на всю страну. Так что нельзя исключать, что и тут нет дыма без огня. Правда, сбора дикоросов нет в кодах видов деятельности (ОКВЭД). Во всяком случае, пока.

«Мы стеной стоим за то, чтобы любое разумное налогообложение начиналось с приемного пункта, – говорит Юрий Рудаков. – Мы заготавливаем от силы 10% от того, что вообще можем. И людей, готовых кормить комаров в тайге, не так много. Любое увеличение бремени приведет к тому, что они перестанут туда ходить. Тогда мы не то что миллиарда долларов на экспорте, даже ста миллионов не сделаем. Консолидированные потери будут куда ощутимее потенциально собранных налоговых копеек».