28 марта 2024
USD 92.59 +0.02 EUR 100.27 -0.14
  1. Главная страница
  2. Статья
  3. «На самом деле никакой сингапурской модели не существует»
Экономика

«На самом деле никакой сингапурской модели не существует»

Чем объясняется большая или меньшая коррумпированность разных стран, их успехи и неудачи в борьбе с ней, «Профиль» попросил рассказать вице-президента международной неправительственной организации по противодействию коррупции Transparency International Елену Панфилову.

– Среди лидеров Индекса восприятия коррупции (ИВК) нельзя не заметить целый ряд весьма небогатых стран, в том числе таких, как Эстония и Латвия и даже африканская Ботсвана, ВВП на душу населения в которой более чем в 10 раз ниже развитых держав. Это не случайность?

– Если искать связь между уровнем коррупции и экономическими показателями разных стран, то будет немало исключений. И у каждого – свое объяснение. У той же Ботсваны. Не так давно я была в этой стране, встречалась с коллегами из местного отделения Transparency. Отличие этой страны от соседней ЮАР заметно уже из окна самолета. Когда летишь над территорией Южно-Африканской Республики, видишь путаницу дорог, чаще грунтовых, как только перелетаешь границу Ботсваны, они вдруг становятся прямыми и ровными, с хорошим асфальтом. Даже с высоты птичьего полета видно – там с гос-управлением неважно, а здесь хорошо. В Ботсване высокая институциональная прозрачность, что и обеспечивает относительно низкий уровень коррупции, сужает возможности для злоупотреблений чиновников. Работа госорганов, их решения, документы находятся под контролем разных структур – генерального аудитора, судов, общественных организаций, прессы. У них даже уполномоченный по противодействию коррупции называется уполномоченным по государственной прозрачности. Все это стало результатом некоего общественного консенсуса – да, мы не очень богато живем, но именно поэтому считать надо каждую копейку. Почему здесь так, а в соседних странах иначе? Это уже результат становления Ботсваны как государства в процессе распада Южно-Африканского союза.

– Что обеспечивает высокий ИВК бывших советских прибалтийских республик?

– Это другая история, причем в каждой из стран Балтии своя. Самых заметных успехов в этом плане добилась Эстония. Еще в середине 1990‑х там сделали важный институциональный выбор – создание настоящего электронного правительства. Каждый документ в госведомствах сохраняется в базах данных и жестко персонифицируется: на каждой стадии фиксируется, кто именно предложил его подготовить, участвовал в разработке, вносил поправки и т. д. Это называется legislative footprint – законодательный след, по которому любую нормативную инициативу можно соотнести с конкретным чиновником и в случае необходимости или подозрений спросить или узнать, какая и у кого именно могла быть выгода или умысел. Таким образом, полностью снимается распространенная у нас проблема, когда найти «концы» того или иного решения невозможно.

Литва и Латвия пошли иным путем. Сейчас там тоже внедряют систему legislative footprint, но изначально ставку сделали на то, что принято называть «сингапурской моделью», то есть создание антикоррупционного ведомства с особыми полномочиями. В Латвии оно называется KNAB. Хотя, надо отметить, на самом деле «сингапурской модели» не существует – то, что сделал в этой стране первый премьер Ли Куан Ю, никто повторить не смог. Он создал своего рода суперведомство или даже суперсистему, которая действовала автономно и пронизала все органы власти, отобрав часть функций у прокуратуры и правоохранительных структур, у правительства и даже сферы образования и культуры. Внедрялась эта система в Сингапуре жесткими авторитарными методами, сопротивление жестко подавлялось.

Фото: EPA/Vostock Photo
©Фото: EPA/Vostock Photo

В Литве и Латвии, а также Словении и Румынии, которые тоже выбрали этот путь, обошлись менее суровыми реформами, но появление антикоррупционных бюро в 2001–2002 годах тоже дало результаты, особенно поначалу. Но потом в Литве и Латвии эти ведомства стали втягивать в политическую борьбу, из-за чего их эффективность упала. Как признают наши коллеги и в Литве, и в Латвии, у них более чем достаточно проблем и с политической коррупцией, и даже на уровне муниципалитетов. Тем не менее медленное поступательное движение в этих странах заметно. В том числе и за счет внедрения новых моделей поведения для чиновничества, которое обставляется все большим числом требований по прозрачности решений, отчетности.

– Как объяснить довольно высокие антикоррупционные показатели арабских стран, таких как, например, Катар, ОАЭ или Саудовская Аравия? Это следствие резкого взлета их благосостояния в конце XX века на волне нефтяного бума?

– Их можно отнести к исключениям из правил по другой причине – отсутствия достоверной информации. Это страны, закрытые в информационном плане, неохотно сотрудничающие с неправительственными организациями. При составлении ИВК мы обычно используем более десятка разных источников – исследования негосударственных организаций, доклады правительств и отдельных ведомств, которые составляются по запросам разных структур, организаторов форумов, международных банков, таких как ЕБРР, АБР и т. д. Документы эти могут быть по самым разным темам, но мы берем из них интересующие нас цифры. Чем больше источников информации, тем более близкая к реальности картина получается. Необходимый минимум в нашем случае – три источника. По целому ряду стран, включая и эти арабские, мы можем найти всего 3–5 исследований, и то, как правило, исключительно официозного происхождения. Это, кстати, относится и к Белоруссии. В 2000‑х годах, когда местные власти запретили у себя деятельность всех международных организаций, мы не смогли собрать данные, и Белоруссия вообще не присутствовала в ИВК. Такое случается довольно часто, и именно поэтому мы всегда обращаем внимание, что место, занимаемое той или иной страной в ИВК, – не показатель, поскольку общее число стран в перечне год от года может меняться. Главный показатель – сам индекс ИВК.

К тому же надо учитывать, что те же Катар и Саудовская Аравия – абсолютные монархии. То есть если речь идет о коррупции и воровстве, то именно монарх и является главным потерпевшим, ну, может, еще его ближайшие родственники. Так что понятия коррупции и борьбы с ней в монархиях – вещь весьма условная.

И сам ИВК не стоит рассматривать как абсолютную величину. Наша методика показывает лишь примерный уровень «восприятия» коррупции в той или иной стране, а восприятие по определению субъективно. Чтобы иметь более-менее выпуклую картину, на ИВК надо смотреть в совокупности с другими исследованиями, которые проводит Transparency, такими, как Барометр мировой коррупции, Индекс взяткодателей, Прозрачность корпоративной отчетности, Прозрачность национальных госинститутов, и т. д.

– Какие факторы в первую очередь определяют уровень коррупции в тех или иных странах?

– Если говорить об отстающих, каковых в мире большинство, то главную роль играет, конечно, неэффективность государственных институтов. Это наглядно видно внизу и в середине перечня ИВК. Южный Судан, Афганистан, Сомали, например, – это так называемые failtl state, страны с разрушенными или не состоявшимися государственными системами. При сопоставлении экономических показателей, в том числе ВВП на душу населения – крайне низкого в этой группе, – видно, что государство там не может обеспечить ни соблюдение законов, ни пополнение бюджета. Те, у кого показатели лучше, жертвы просто слабых государственных институтов – худо-бедно они могут обеспечить порядок и собирать налоги, но не в состоянии пресечь массовые злоупотребления чиновничества, использующего свою власть и полномочия для личного обогащения. К этой категории «середнячков» относятся и страны т. н. «сырьевого проклятия», вся экономика и относительно высокие доходы которых обеспечены лишь продажей сырьевых ресурсов. Легкие деньги дают массу дополнительных соблазнов обогатиться в обход принятых норм и законов.

А вот как и почему развитые страны смогли это преодолеть, отчасти философский разговор. Например, можно обратить внимание, что самый низкий уровень коррупции наблюдается в протестантских странах – Дании, Норвегии (которая, кстати, также относится к сырьевой), Швеции, отчасти Германии. То есть немалое значение имеет исторически сформированная модель поведения. Другой не менее важный фактор – роль личности в истории. Без него не было бы никакого Сингапура, Гонконга и, как ни странно, даже США в их нынешнем виде. В США до мирового кризиса 1929 года была очень тяжелая ситуация с коррупцией. И именно Рузвельт, пытаясь преодолеть последствия Великой депрессии, провел масштабную административную реформу, что сняло проблему бытовой коррупции. На более высоком уровне США сделали шаг вперед лишь после скандала с отставкой президента Никсона. Тогда всплыли факты не только прослушки политических оппонентов, но и массового подкупа американскими корпорациями контрагентов по всему миру. Именно это послужило толчком к принятию многих норм – законов RICO (по противодействию инвестированию средств от рэкета и коррупции), FCPA (о противодействии коррупции за рубежом), об обязательном декларировании доходов госслужащими и многих других, которые и определяют нынешние правила жизни и ведения бизнеса в стране.

Сейчас, кстати, можно наблюдать, аналогичные процессы в других странах. Великобритания реализует ряд важных антикоррупционных мер, принятых еще по инициативе прежнего премьер-министра Кэмерона. В этом направлении разворачивается и Китай. До последнего времени там декларировали борьбу с коррупцией лишь внутри страны, показательно расстреливая чиновников, но за рубежом китайские компании, как государственные, так и частные, использовали подкуп для завоевания рынков в массовом порядке. Теперь к китайским товарищам приходит понимание, что быть честным только по одну сторону «забора» невозможно. И Китай начинает подключаться к международным конвенциям о трансграничной коррупции, раскрытии офшорных данных и т. д.

Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «Профиль».

Реклама
Реклама
Реклама