Эти вопросы традиционно возникают каждый раз, когда на повестке дня оказываются масштабные структурные реформы, направленные на изменение модели развития секторов экономики или хозяйственной системы страны в целом. С одной стороны, как с водой не выплеснуть ребенка? Иными словами, как при переходе от старой модели развития не потерять те блага, которые она обеспечивала? С другой стороны, как с водой не зачерпнуть лягушку? Иными словами, как при построении новой модели развития избежать рисков, которые она с собой несет?

Спору нет – сырьевая модель развития, опирающаяся в первую очередь на потенциал российского ТЭК, имеет безусловные недостатки, наиболее важные из которых – зависимость от конъюнктуры внешних рынков и ограниченный потенциал ускорения темпов роста, делающий далеко не бесспорными перспективы превращения России в пятую экономику мира к 2024 году.

В то же время с учетом того, что один лишь ТЭК обеспечивает порядка 56,5% товарного экспорта (оценка за январь–сентябрь 2018 г.) и поступление в федеральный бюджет средств в размере 8,4% ВВП (или 45,7% всех доходов федерального бюджета в первом полугодии 2018 г.), резкая смена вектора развития, предполагающая перераспределение ресурсов роста в пользу несырьевых секторов, рискует не усилить, а подорвать устойчивость национальной экономической системы.

А если признать тот горький факт, что именно восстановление мировых цен на сырье стало главным залогом высокой сопротивляемости российской экономики жесткому санкционному давлению, то поддержание высоких показателей сырьевого экспорта оказывается благом, а не угрозой.

Это также означает, что развитие несырьевого экспорта должно происходить не за счет, а параллельно с наращиванием сырьевого экспорта. Однако если экспорт сырья опирается на бесспорные конкурентные преимущества в виде природных ресурсов, то в несырьевых отраслях наличие таких преимуществ вовсе не гарантировано.

Конъюнктурные факторы краткосрочного характера (особенно снижение валютного курса рубля) в сочетании с государственной поддержкой в моменте могут дать впечатляющие результаты, однако задачи долгосрочного закрепления на рынках являются несравненно более сложными. Подобно тому, как за первыми успехами в импортозамещении, достигнутыми в 2015–2016 годах, последовало частичное восстановление рыночных позиций импорта (особенно из стран, не затронутых санкционным противостоянием), в экспортной сфере также не исключен «кризис завышенных ожиданий».

Можно по праву гордиться достигнутыми высокими темпами роста несырьевого неэнергетического экспорта (порядка 23% в 2017‑м и первом полугодии 2018‑го). Эти показатели, однако, на 60–70% обусловлены ценовым фактором, а не ростом физического объема поставок. Это слишком шаткий фундамент для того, чтобы строить далеко идущие прогнозы роста несырьевого экспорта.

В этих условиях ключевое значение приобретает четкое определение критериев поддержки несырьевого экспорта, позволяющих, с одной стороны, обеспечить реализацию уже имеющихся конкурентных преимуществ (прежде всего в таких отраслях, как химия и нефтехимия, энергетическое машиностроение, пищевая промышленность), а с другой – создать и использовать конкурентные преимущества в новых товарных группах, опираясь на истории успеха конкретных компаний. Основная задача здесь – избежать искусственного «перекоса приоритетов» в пользу конкретных отраслей и категорий бизнеса.

Поддержка экспортных проектов малого и среднего предпринимательства (МСП) – дело, безусловно, хорошее, но не МСП единым жива Россия. При сохранении мировых цен на нефть в диапазоне $65–80 за баррель повышение доли несырьевого неэнергетического экспорта с нынешних 33% до 38–40% к 2024 году – задача при разумной политике вполне реальная. Сырьевую зависимость мы при этом не преодолеем, но качество роста точно повысим.