Марш фермеров с Кубани на Москву заставил меня задуматься о трех любопытных закономерностях. Первая: жизнь в России подражает искусству, как и полагал Уайльд. Мы наблюдаем завязку сюжета, который Луцик и Саморядов написали еще в 1993 году в сценарии «Добрые люди», а потом Луцик – уже один, через четыре года после смерти Саморядова, – поставил под названием «Окраина». Там у мужиков олигархи отняли землю, и они отправляются искать правду. Доходят до Москвы, взрывают высотку нефтяного олигарха и устанавливают справедливость. Про фильм Луцика говорили, что это пародия, – и были правы отчасти, – но еще более правы были те, кто заметил главную особенность Луцика и Саморядова: они экранизировали народные мечты. А мечты эти были просты: пойдем да и вернем свое. Сначала добром попросим, а не дадут – зубами загрызем (сцена, в которой один из героев загрызал в подполе номенклатурщика, стала культовой).

Закономерность вторая: предсказанное искусством сбывается лишь тогда, когда реальность достаточно упростится, огрубеет, сделается схематичной и наглядной. Скажем, войну России с Украиной не предсказывал только ленивый: было несколько десятков книг на эту тему; была даже компьютерная игра «Морской бой». Предсказывали это с девяностых, но до дела не доходило – а дошло в десятые, когда реальность стала проста и плоска. Сбыча литературы – признак радикальной, постыдной деградации реальности. Потому что реальность непредсказуема, бесконечно разнообразна и по большому счету неуловима. Вектор угадать еще можно, детали – никогда.

Заметьте, что кабаковский «Невозвращенец» сбылся не в девяностые, а значительно позже. «Новые Робинзоны» Петрушевской – массовое бегство в деревню и вымирание этой самой деревни – тоже сбываются на наших глазах, а превращение страны в «Дикое поле» – как назывался последний сценарий Луцика и Саморядова – для всех уже очевидно: эта земля, конечно, волшебная, но и дикая. Чтобы сбылся прогноз художника, особенно если он выражен в форме мифа, как у Луцика в «Окраине», реальность должна стать наглядной и простой, как этот миф. Между фермерами и Москвой в девяностые было множество посредников, всяких сложных структур, чисто географических преград. А сегодня есть только дикое поле, по нему ходят фермеры, очень похожие на былинных героев Луцика и Саморядова, и где-то далеко Москва – последняя и единственная инстанция. Больше обратиться не к кому. Нет власти на местах, нет полиции, суда, справедливости – все решает столица, столь же мифологическая, как и сама фабула. Без закона и благодати. Как захочет. На самом деле она давно уже не может ничего, так что и ходить в нее незачем. Отсюда и третье, главное наблюдение.

Это горькая закономерность – сбывается всегда только завязка. Дальше вступает одна из главных сил российского сюжета, а именно: энтропия. В фильме Луцика герои благополучно добирались до Москвы, попадали к олигарху, сначала говорили с ним по-человечески, потом все к черту поджигали и устанавливали народную власть. Надо заметить, что и в начале прошлого века только ленивый не писал революционных утопий, но сбылась исключительно завязка: народ восстал и царя сбросил. Дальше он, вместо строительства народной власти, посадил себе на голову нового царя и воспроизвел прежнюю империю, сделав трубу пониже и дым пожиже. Сейчас походы дальнобойщиков и фермеров на Москву либо остаются уделом небольшой инициативной группы, либо останавливаются на дальних подступах к Москве, либо прекращаются после первых посулов и угроз: иными словами, героев хватает на грозные намерения и первые шаги, но потом Москва начинает на них действовать как-то расслабляюще. То есть, доехав до Москвы или по крайней мере приблизившись к ней, герои понимают, что ничего они не изменят; что, когда они окажутся у власти, у них выйдет все то же самое; что эта власть на самом деле им классово близка, а потому лучше уж она. Так что весь социальный протест ограничивается прогулкой по окрестностям, несколькими интервью региональным телеканалам и встречей с оппозицией, которая вроде бы и поддерживает протестантов, но никогда им не нравится. Чужие они какие-то, в отличие от начальства, которое свое.

А потому все революции в России делаются не тогда, когда фермеры хотят справедливости, а тогда, когда верхушка обваливается под весом собственных предосторожностей, воровства и откровенной тупости. Русская революция, конечно, тоже сказка. Но не про то, как Илья Муромец (так у Саморядова) встал с печи и пошел искать счастья, а про то, как щука все сделала сама. Так оно и гуманней, и реалистичней.