Русская классическая литература как метафизическое явление

Лев Толстой и Федор Достоевский являются не только гениальными писателями, но и великими философами. Фактически, чтобы определить их статус, можно ввести новое понятие: «экстрагениальность», ибо слово «гений» для них слишком мало.

О Льве Толстом как о писателе написано более чем много, однако нельзя сказать, что он понят. Так, Дмитрий Мережковский, на мой взгляд, был глубоко не прав, изображая Толстого как «гения плоти», имея в виду его акцент на изображении «всемогущества» земного мира. В действительности у Толстого земной мир пронизан таинственными лучами сверхбытия, и именно этим создается такое грандиозное впечатление от его произведений.

У Толстого исключительно важно уникальное раскрытие им метафизики истинного «Я» в человеке. Здесь он вошел в самое глубинное зерно метафизики Востока, и удивительно, что фактически это почти чистая веданта, точнее, адвайта-веданта – вершина всей индийской мудрости. Толстой самостоятельно пришел к этому под конец своей жизни, писал, что в состоянии «истинного "я"…нет ни зла, ни смерти».

Здесь не место касаться проблемы «Толстой и Церковь». Эта деликатная тема требует тонкого и осторожного рассмотрения.

Для критиков и литературоведов стало привычкой рассматривать Толстого как разрушителя Российской империи, как «зеркало русской революции». Думаю, что объявлять его революционером совершенно абсурдно. Толстой ненавидел насилие и, несомненно, пришел бы в отчаяние и ужас от того, что натворила революция. Не говоря уже о том, что он ясно заявлял, что революция бессмысленна и приведет только к тому, что одни насильники сменят других. Поэтому о Толстом можно, конечно, говорить как о критике современной цивилизации и, в частности, государства как такового. Это действительно так, но надо стараться понять, с какого уровня, с какой точки отсчета Толстой отрицал современный мир.

Фактически он отрицал его с позиции Царства Божьего – райского состояния, в котором торжествует любовь ко всему живому, а ненависть, насилие и уничтожение человека человеком полностью отсутствуют. Ясно, что такие требования к нашему «падшему миру» утопичны, а после безумия XX века и просто бессмысленны. Но Толстой жил совсем в другое время, и тогда при всей утопичности таких воззрений в целом они имели смысл и отзвук. Прежде всего, в XIX веке и в начале XX века христианство и его проповеди во многом еще жили в сердцах людей. Со стороны России были даже попытки, правда, отвергнутые, заключить вечный мир среди европейских держав, чтобы избежать войны. И, наконец, эта сторона мировоззрения Толстого полностью восторжествовала в великой Индии, нашем верном друге, ибо Махатма Ганди был, как известно, учеником Толстого, и под влиянием последнего была осуществлена единственная в мире ненасильственная «революция».

Очевидно также, что в наше время отрицание государства, а не просто конкретная критика тех или иных его сторон, теряет свой смысл, ибо мир зашел слишком далеко в своем скатывании на край бездны, и ныне даже Индия вооружена ядерным оружием. Здесь нужны другие пути. Что касается России, то нам, наоборот, необходимо укреплять государство, ибо иначе нас просто уничтожат.

Лев Толстой не виноват, что мир так круто изменился. Правда, он проявил себя именно как пророк в своем разоблачении современной цивилизации как чисто материалистической, отказавшейся от примата духовного принципа. Одно его высмеиванье дарвинизма и подобных увлечений многого стоит. Он есть настолько грандиозная фигура, что еще предстоит огромная работа, чтобы до конца понять его.

Другой «сверхгений» России – несомненно, Федор Достоевский. О нем написано невероятно много, и нет необходимости пояснять, что он не мог быть разрушителем Российской империи. Он таким не был. Но это всего лишь политическая сфера. На уровне всей современной цивилизации как таковой он был и пророком ее катастроф, и пророком ее тайных глубин. Им предсказаны и описаны все будущие поиски и падения мировой культуры XX века – от экзистенциализма до богословских исканий. Откровений и прозрений у него неописуемо много, но «Записки из подполья» выделяются даже из всего им написанного. Что только не сказано об этой книге – но до последней глубины ее трудно докопаться. Там есть беспредельное своеволие, дикий метафизический анархизм, крушение всех авторитетов, бунт против любого «хрустального замка» счастья и гармонии и, наконец, неописуемый солипсизм. Солипсизм можно понимать как крайнюю форму субъективного идеализма, когда несомненной реальностью признается только человеческое «я», а все остальное объявляется лишь существующим в сознании индивида. «Записки из подполья» – это родная мать чуть ли не всей мировой литературы XX века. Здесь, как и во всех творениях Достоевского, проходит тайная мысль о страшном конфликте между душой и духом в человеке. Мы не можем здесь дать точное определение понятия «дух», но явно это понятие относится к тому, что скрытым образом присутствует в человеке, что есть образ и подобие Божие, то есть сфера не от мира сего, иными словами, это есть Бог. И душа человека глобально связана с духом, с Богом, но они разные по определению. Нигде бунт души против духа так не выражен со всей очевидностью, как в «Братьях Карамазовых» и «Записках из подполья». И этот тайный бунт во всей мировой космологии (так же, как и примирение между духом и душой) является одним из главных измерений вселенского бытия. Творчество Достоевского может быть понято как раскрытие беспредельного драматизма существования человека в мире.

Толстой сказал о Достоевском (которого он тем не менее читал перед смертью), что «не может быть Учителем человек, который весь противоречие». Ведь наряду с драматизмом Достоевский писал и о горней гармонии, скорее, декларировал ее. Да, наверное, он не может быть Учителем, но есть и другой статус: «вскрыватель глубин тайных». Именно поэтому в наше время чудовищных сломов Федор Достоевский так везде востребован.

На примере и Толстого, и Достоевского видно, что одной из главных черт великой русской классики, помимо ее предельной философичности и пророческих даров, является неисчерпаемость глубин ее смыслов и подтекстов, что делает русскую литературу не только литературой, но и мистической записью, какой и была великая традиция литературы древних – от «Махабхараты» до Вергилия. Более того, эти тайные смыслы русской литературы не раскрыты для всех до тех пор, пока сатанинский след духовной бездарности и рационалистического материализма не исчезнет навсегда и окончательно в наших умах.

Эта многозначительность русской классики, глубинные уровни ее метафизических озарений, иногда не осознаваемые самими авторами, ведут к тому, что при чтении этих произведений всегда есть возможность открыть в них все более глубокие уровни. Поэтому я уверен, что через несколько столетий нашу великую классику будут понимать иначе, чем сейчас. Бессмысленная марксистская литературная критика видела, например, в «Мертвых душах» Николая Гоголя эдакое социальное загнивание. Но совершенно очевидно, и Гоголь говорил об этом Пушкину, что вовсе не Россия как таковая изображена в его поэме, ибо Россия того времени – это страна – победительница Наполеона и Европы, страна великих поэтов и мыслителей, страна расцвета русского дворянства. А что же там изображено? Ответ таков: начавшийся незаметно некий мировой процесс измельчания, омертвения человеческих душ, который потом, расширяясь, захватил весь европейский мир и проник в Россию. Читайте замечания Гоголя об этом, а лучше всего – страшный рассказ Льва Толстого «Люцерн».

Опускаясь еще глубже в интерпретации «Мертвых душ», мы неизбежно подойдем к Данте, к великому учению средневекового богословия об аде ничтожных душ. Но об этом пока достаточно. Тема очень непроста для понимания.

Такую же метафизическую многозначительность мы видим в другом гениальном произведении русской классики – в романе Ивана Гончарова «Обломов». Если отбросить социальную интерпретацию этого романа, как всегда ограниченную и примитивную, можно остановиться на распространенном понимании этого романа на Западе как «Илиады русской лени». В общем, не так уж плохо, но это не метафизический уровень. В образе Ильи Обломова лежит, несомненно, какая-то тайна, ибо одной леностью он не объясним. В глубине этой тайны ключом к разгадке этого образа, я думаю, является одно: скрытое, но непобедимое «нежелание жить». Нежелание жить, как живут все, или глобальное нежелание жить? Ответ – за пределами этой статьи.

Подобные глубины подводными течениями проходят по всей русской классике. Один «Мелкий бес» Сологуба чего стоит. Или описания природы в «Господах Головлевых». И многое, многое другое.

Другая метафизическая черта – это пророческий дар русской классики – в особенности в отношении грядущей цивилизации XX века. Иван Тургенев в «Отцах и детях» умудрился, например, изобразить характерный тип узкой ментальности значительной части ученой братии, ментальности, которая только-только намечалась в его время.

Обратимся к поэзии, хотя бы коротко. В исламе есть положение о том, что дар поэтов иногда «больше, чем кровь мучеников». То же, возможно, относится и ко всей литературе, если она носит мистический или метафизический характер. Величайшими поэтами России в XX веке являются, несомненно, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский и Марина Цветаева. За ними следуют еще, может быть, девять-десять, одним словом, несколько крупных поэтов; XX век был особенно богат в России поэзией. Но первенство этих четырех определяется весьма легко. Очевидно, для того чтобы поэзия была великой, необходим не только «талант» поэта (политическая его направленность тут вообще никакой роли не играет), но действительно гениальный поэт образует свой собственный космос, целый мир, пронизанный прозрениями и особенным виденьем. Блок весьма близок к понятию сверхгениальности, недаром его можно назвать русским Данте, ибо он начал с чисто мистических прозрений относительно Вечной Женственности, что было сходно с Данте, Петраркой и другими поэтами, что рассматривали Вечную Женственность как Принцип, как красоту, пронизывающую всю Вселенную. И это воззрение достигало высочайшего духовного раскрытия как в Европе, так и в древнем Востоке.

Но Блок открыл не только рай женской красоты, но и ад наступающей цивилизации XX века. Он предсказал это в то время, когда большинство людей надеялись, что XX век будет веком мира, любви и процветания. Что касается революции и его поэмы «Двенадцать» – обо всем об этом надо говорить особо и выяснить причины, почему так много писателей, поэтов, ученых в самом начале приветствовали революцию, а потом, и довольно быстро, отвернулись от нее, как это сделал и Александр Блок.

О гениальности Есенина, возродившего в своей поэзии русский космос тысячелетней деревни, и о многом другом в его поэзии я писал детально в книге «Россия Вечная» и в других статьях.

Маяковский и Цветаева – это две стороны одной и той же медали, называемой русской историей, одна сторона которой – красная, другая – белая. Эти огромнейшие по своему замыслу поэтические империи составляют и гордость, и трагедию русской поэзии. Трагедию в самом высоком смысле этого слова.

Надо приблизиться и к самому сокровенному явлению в русской литературе. Это есть познание России и любовь к ней. Это выражено в ней с такой невероятной, почти сверхъестественной силой! Россия в русской литературе выступает фактически как некая самостоятельная метафизическая реальность – явление, кстати, абсолютно уникальное. Это еще одна глубинная особенность русской классики. Если проследить все, что касается познания и любви к России в русской литературе, то создается впечатление чего-то необъяснимого, выходящего за рамки данного мира. Хотя, конечно, выйти за пределы любой данности, уйти далеко-далеко, в бесконечность – это чисто русская черта.

И в заключение хочется сказать хотя бы несколько слов о нашей современной России, о ее положении. Россия – это мы. И наша судьба. В девяностые годы мы пережили геополитическую катастрофу, которая угрожала самому существованию страны. Если бы политическое направление, которое как будто восторжествовало в России в девяностые годы, продолжалось, последствия были бы непредсказуемы, а если предсказуемы, то только в худшую сторону, вплоть до потери независимости страны.

Но в начале XXI века, как известно, пришел новый президент, новая команда – и это спасло Россию. Было создано государство, которое отстояло суверенитет России и сделало ее сильной. Но старые раны, нанесенные в 90-е годы, еще не зажили, и возникли новые опасности. Но наша задача в такое время – хранить и защищать Россию. Защищать от саморазрушения и от многого другого. Разумеется, государство может быть сильным и вместе с тем демократичным, когда права и свободы людей не нарушаются. Это великое искусство «суверенной демократии». Нельзя быть постоянно в моральной, психологической и иной оппозиции к государству, ибо его разрушение грозит всем гибелью.

Сейчас, как никогда раньше, ввиду непредсказуемых и неожиданных явлений будущего века, требуется искреннее взаимопонимание между народом, государством и интеллигенцией. Если удастся залечить раны прошлого (коррупция, демографический кризис и т. д.) и обойти жутковатые, может быть, сюрпризы XXI века – мы окончательно спасены.

Чтобы осуществить великое духовное и метаисторическое предназначение России, в данный момент мы должны сохранить ее физически, отстранить все угрозы вопреки безумию этого мира.