Тирания большинства

У президента Турции Реджепа Тайипа Эрдогана есть универсальный ответ на критику и протесты тех, кто недоволен его правлением: «Если вам не нравится то, что я делаю и как я это делаю, идите и добейтесь победы на следующих выборах».

Турецкий лидер, неоднократно приводивший свою исламистскую Партию справедливости и развития (ПСР) к убедительным победам на парламентских выборах, бывший три срока подряд премьер-министром и впервые в истории страны избранный президентом прямым голосованием, искренне считает себя образцовым демократом. Однако каждый раз, получив мандат лишь от половины избирателей, он тут же объявлял свой политический курс выражением «национальной воли», абсолютно игнорируя интересы другой половины турецкого электората, отдавшей свои голоса за оппозиционные политические силы. «Демократизм» Эрдогана – классический пример «тирании большинства», феномена, занимавшего умы политических философов по крайней мере со времен Алексиса де Токвиля, который анализировал изъяны мажоритарной демократии в своем знаменитом труде «Демократия в Америке» в 30‑х годах XIX века.

Досидеть до 2029‑го

16 апреля Эрдоган и руководство ПСР надеются в очередной раз опереться на «волю народа» и радикально пересмотреть основы конституционного строя Турции. В этот день состоится референдум, на котором граждане страны выскажутся за или против принятия поправок к действующей конституции, подготовленных по указанию президента и поддержанных в парламенте коалицией депутатов ПСР и крайне правой Партии националистического движения (ПНД). Суть предложенных изменений состоит в превращении Турции из парламентской в суперпрезидентскую республику. Президентство, бывшее ранее символически важной, но по большей части церемониальной должностью, становится практически всевластным институтом, поскольку в рамках новой политической модели президент является одновременно главой правительства, главой государства и главой правящей партии. Пост премьер-министра упраздняется, президент назначает вице-президентов и министров правительства без утверждения их кандидатур законодателями, а также обладает правом роспуска парламента и объявления чрезвычайного положения.

Предложенный конституционный дизайн предполагает большую концентрацию власти, чем «режим произвола» (regime arbitraire), описанный Монтескье: слияние исполнительной и законодательной власти. Авторы поправок создают конструкцию, в которой все ветви власти, включая судебную, монополизированы президентом: через процедуру назначения своих представителей в Конституционный суд и Совет судей и прокуроров он получает контроль над двумя ключевыми органами турецкой судебной системы. Одновременно президент обладает иммунитетом в отношении любого судебного или парламентского расследования. Новая конфигурация власти должна вступить в действие в 2019 году – с момента одновременного проведения президентских и парламентских выборов. Обновленная конституция означает и новый отсчет президентских сроков: это открывает Эрдогану легальную возможность нахождения на вершине власти до 2029 года.

Автократия де-факто

Совершенно очевидно, что предложенная форма правления не может быть сравнима с сильным «исполнительным президентством», существующим, например, в США, так как в новой турецкой модели напрочь отсутствуют «защитные механизмы» в виде системы сдержек и противовесов, гарантирующих строгое соблюдение принципа разделения властей. Именно этот факт и констатировало недавнее заключение Венецианской комиссии, в котором указывается, что предложенные конституционные поправки являются «опасным шагом назад» в процессе демократизации турецкой политической системы. Комиссия также отметила, что «поправки не приведут к созданию демократической президентской системы, основанной на разделении властей». Наоборот, их принятие «сопряжено с риском деградации в сторону авторитарной президентской системы».

Со своей стороны, политические противники Эрдогана – лидеры оппозиции и активисты гражданского общества – утверждают, что дрейф турецкой политической модели по направлению к консолидированному авторитаризму уже благополучно завершен. Этот процесс прошел несколько узловых точек: триумфальная победа партии Эрдогана на выборах 2011 года, окончательный разрыв ПСР с движением «Хизмет» Фетуллы Гюлена в конце 2013 года, избрание Эрдогана президентом на прямых выборах в августе 2014 года, неудавшийся путч 15 июля 2016 года, вызвавший ответную волну репрессий против «гюленистов», «террористов» и «всех их сторонников». В данный момент, указывают критики ПСР, Турция уже является автократией де-факто, и победа на референдуме нужна Эрдогану и его партии для закрепления уже существующего положения вещей де-юре.

Таким образом, предстоящий плебисцит можно рассматривать как своеобразный вотум доверия властному турецкому президенту. Поддержка его планов конституционного переустройства хотя бы минимальным большинством (50% плюс 1 голос) будет немедленно интерпретирована как карт-бланш, выданный нацией «национальному лидеру» на завершение созидания величественного здания «Новой Турции». Поражение на референдуме будет серьезным ударом по самолюбию и политическим амбициям Эрдогана. Турецкий Reis (босс) будет изрядно уязвлен; однако возможная неудача вряд ли станет препятствием для дальнейшего и все более агрессивного проявления его авторитарных инстинктов.

«Evet» (Да) или «Hayir» (Нет)

Каким же будет «народный вердикт»? За несколько дней до референдума его результат остается неясным: большинство социологических опросов показывает, что силы сторонников «Evet» (Да) и «Hayir» (Нет) примерно равны. На первый взгляд эта ситуация кажется парадоксальной. Проект конституционной реформы был спонсирован не только ПСР (за которую на выборах в ноябре 2015 года проголосовало 49,5% избирателей), но и националистической ПНД (поддержанной 11,9% голосов). Таким образом, ПСР и ПНД вместе представляют около 60% электората. Кроме того, оппоненты партии Эрдогана и его националистических союзников – кемалистская Республиканская народная партия (РНП) и левая прокурдская Народно-демократическая партия (НДП) – вели кампанию против предложенного пакета конституционных поправок в явно неравных условиях. В стране продолжает действовать чрезвычайное положение, ограничивающее права и свободы граждан. На сегодняшний день 13 членов парламента от НДП (включая лидера партии Селахаттина Демирташа) и более 2 тысяч партийных активистов находятся в тюрьме. В то же время правящая ПСР опирается в своей пропагандистской работе на мощный административный ресурс. «Провинциальные губернаторы, полиция, жандармерия – все работают на ПСР, – заявил в недавнем интервью Su¨ddeutsche Zeitung лидер оппозиционной РНП Кемаль Кылычдароглу. – ПСР задействовала все возможности, имеющиеся у государства. Эрдоган контролирует 90% средств массовой информации».

Ситуация со свободой прессы в сегодняшней Турции действительно отчаянная. По данным Amnesty International, после неудавшейся попытки военного переворота турецкие власти закрыли более 160 организаций СМИ, в том числе 45 газет, 32 радиостанции, 30 телеканалов и 19 журналов. В 2016 году Турция лидировала по числу журналистов, приговоренных к различным срокам тюремного заключения; сегодня более 120 турецких журналистов находятся за решеткой. Пропагандистская машина ПСР работает на полных оборотах и по мере приближения даты голосования прибегает ко все более грубым приемам, разрывающим социальную ткань турецкого общества и запугивающим обывателя. Эрдоган и руководство ПСР прямо заявляют, что те, кто не желает поддержать конституционную реформу, являются, по сути, «пособниками путчистов 15 июля».

И тем не менее, несмотря на кажущуюся мощь политической машины Эрдогана, дополнительно усиленную админресурсом, ни одна серьезная социологическая служба пока не отдает явного преимущества лагерю «Evet». Интрига сохраняется прежде всего потому, что силы, противостоящие растущему авторитаризму турецкого президента  – в основном это электорат РНП и НДП, – уже определились в своем абсолютном неприятии конституционных изменений. Эти силы составляют чуть меньше половины турецких избирателей. Потенциальная проблема для Эрдогана заключается, однако, в том, что большинство не определившихся с выбором – это избиратели, обычно голосующие за правящую ПСР и националистическую ПНД. По данным стамбульского исследовательского центра Konda, около 20% электората ПСР еще не приняли решение, как они будут голосовать на референдуме. В то же время в среде крайне правых националистов наблюдается формальный раскол: около четверти избирателей ПНД не определились со своим выбором, а более чем половина партийного электората находится в лагере «Hayir».

Миф о «большом человеке»

Однако, каким бы ни был результат референдума, после 16 апреля глубина поляризации турецкого общества не уменьшится, и острота политической борьбы не притупится. Для более глубокого понимания авторитарных импульсов и интенций Эрдогана нынешние политические коллизии должны рассматриваться в более широком историческом контексте. ПСР – отнюдь не первая турецкая политическая сила, заговорившая о необходимости введения «сильного президентского правления». Во времена «высокого кемализма» 1920‑х –1930‑х годов и вплоть до сохранения однопартийного режима (конец 1940‑х годов) авторитарный стиль правления обеспечивался отсутствием легальных политических конкурентов, и парламентская Турецкая Республика, созданная Ататюрком в 1923 году, рассматривалась турецким правящим классом как вполне оптимальная политическая система. Но после введения многопартийной системы тема перехода к президентской республике стала лейтмотивом политических дебатов в Турции. Ее последовательно поднимали различные политические силы: исламисты Неджметтина Эрбакана и крайние националисты Алпарслана Тюркеша в 1970‑х, либеральные консерваторы Тургута Озала и Сулеймана Демиреля в 1980‑х –1990‑х годах.

Стремление усилить прерогативы исполнительной власти, избежать ее раздвоения, а также минимизировать «препоны», создаваемые парламентской демократией, является естественным желанием многих властных политиков, а также отражением глубинных структур турецкой патриархальной политической культуры.

Для политического воображения турок как кемалистской, так и исламистской ориентации характерны общие мифы, образы и связанные с ними роли. Американский антрополог Дженни Уайт сводит всю эту сложную картину к трем основополагающим архетипическим фигурам: «большого человека», «героя» и «предателя». Авторитетный национальный лидер в сознании многих турок является воплощением и соединением двух ролей: «большого человека» (верховного патрона, стоящего во главе разветвленной сети патронально-клиентилистских связей) и «героя» (могучего богатыря, защищающего свой народ от многочисленных и коварных врагов). Этому бескорыстному и справедливому «отцу нации» противостоят «предатели» – низкие люди, зачастую служащие заморским интересам. Миф Кемаля Ататюрка – плод подобного состояния турецкого общественного сознания. Возникающий культ личности Эрдогана – явление того же порядка.

Неоосманизм

Политическое воображение масс и универсальная логика авторитаризма – два важных аспекта, обусловливающих политическую динамику Турции. Третий существенный аспект – это специфический тип исламизма Эрдогана и верхушки ПСР. Часто определяемое как «неоосманизм» мировоззрение руководства ПСР имеет ярко выраженную постимперскую природу и эмоционально окрашено острым чувством ностальгии о распавшейся Османской империи – великой державе, бывшей одновременно лидером исламского мира и поликультурным конгломератом различных земель и народов. Для исторического сознания Эрдогана и других строителей «Новой Турции» основополагающим моментом является не создание Турецкой Республики в 1923 году, а захват Константинополя (и покорение христианской Византии) турками-османами в 1453 году. Республиканский период истории страны (в особенности введение кемалистами жесткой формы секуляризма) рассматривается неоосманистами как неестественный разрыв органического хода истории османской цивилизации. Примечательно, что одно из наиболее часто употребляемых слов в политическом лексиконе руководства ПСР – это «восстановление» или «возрождение». В сфере внутренней политики речь идет о преодолении общественного раскола и восстановлении социального единства на основе трактуемых в консервативном духе «исламских ценностей». В сфере внешней политики целью является превращение Турции в одну из великих мировых держав, стоящую во главе возрожденного Pax Ottomana.Для реализации этих амбициозных задач, утверждают идеологи ПСР, туркам насущно необходимо «сильное государство», возглавляемое «сильным президентом». В идеологическом контексте неоосманизма, исповедуемого верхушкой ПСР, конституционный референдум – это один из механизмов для достижения стратегических целей.

«Война креста и полумесяца»

Авторитаризм турецкого руководства в сочетании с внешнеполитической линией, обусловленной консервативной утопией неоосманизма, – предмет нарастающего беспокойства США и стран Европейского союза. Анкара продолжает формально считаться союзником западных демократий; однако у Вашингтона и Брюсселя остается все меньше и меньше оснований рассматривать ее в качестве союзника. Показательно, что политическая кампания в поддержку конституционной реформы, проводившаяся ПСР, была окрашена в откровенно антизападные тона. «В глазах правящей партии, – отмечает политический обозреватель Нурай Мерт, – Запад выглядит единым фронтом «новых крестоносцев», чья вражда [к туркам] коренится в многовековой ненависти по отношению к исламу и Турции, главной защитнице мусульман». Заголовок комментария Мерт, опубликованного в Hurriyеt Daily News, также весьма красноречив: «Референдум как война креста и полумесяца».

Эрдоган неоднократно заявлял, что поддержка конституционных поправок на референдуме может стать прелюдией к дальнейшим шагам, в частности, к восстановлению смертной казни как высшей меры наказания, а также проведению нового референдума: о целесообразности членства Турции в ЕС. Совершенно очевидно, что подобные действия еще более отдалят Турцию от ее западных «партнеров». Парадокс ситуации заключается в том, что и победа противников конституционной реформы не сулит немедленного улучшения отношений с Западом. Атмосфера в отношениях Турции с Европой и Америкой настолько отравлена, что идеологи ПСР вряд ли упустят возможность объяснить проигрыш на референдуме происками ЦРУ и двуличной политикой западных стран, поддерживающих внутренних «предателей»: сторонников Гюлена и другие «антитурецкие» силы.

Что касается России, то Кремль, конечно же, нисколько не озабочен консолидацией авторитаризма в Турции. Однако можно с уверенностью сказать, что некоторые амбиции и стратегические цели, вытекающие из неоосманистского мировоззрения Эрдогана и руководства ПСР, явно не по вкусу президенту Путину и его советникам.

Как и Турция, нынешняя Российская Федерация также является постимперским государством – ядром бывшей империи, – и у ее политических элит есть устойчивые представления о зонах влияния и сферах интересов России. Проблема в том, что пространственные образы и символическая география, которыми оперируют российские и турецкие элиты, пересекаются и сталкиваются в целом ряде чрезвычайно неспокойных мест: на Южном Кавказе, в бассейне Черного моря, на Балканах и Ближнем Востоке.

Печальная ирония, являющаяся оборотной стороной универсальной логики авторитаризма, состоит в том, что, чем больше власти концентрируется в руках президента Эрдогана, тем хуже идут дела в Турции. На какую бы сферу жизни страны мы ни взглянули – экономику, внешнюю политику, сферу безопасности, – везде наблюдается серьезный регресс.В то же время политическая и этническая структура турецкого общества такова, что Эрдоган и его ПСР могут опереться лишь на половину населения страны. Эта ситуация делает возможной становящуюся все более шаткой «диктатуру большинства», однако препятствует становлению как либеральной демократии, так и устойчивого авторитаризма.