Преступность по умолчанию

«По самым оптимистичным подсчетам, реальные цифры преступности выше официальных в три раза, – считает старший советник юстиции Виктор Меркурьев, доктор юридических наук, профессор, заведующий отделом научного обеспечения прокурорского надзора и укрепления законности в сфере федеральной безопасности, межнациональных отношений и противодействия экстремизму Университета прокуратуры Российской Федерации. – По самым пессимистичным – примерно в десять. Но эти цифры оценочные, а органы государственной власти ориентируются исключительно на официальные данные. И в этом серьезная проблема: незнание реальной обстановки заставляет принимать неправильные законодательные, управленческие и кадровые решения».

По оценкам экспертов, сегодня на учет ставится не более четверти совершаемых преступлений. То есть реальная цифра преступности (официально это чуть больше трех миллионов) колеблется в промежутке от 10 до 12 миллионов.

Достаточно обратить внимание на «ножницы», которые образуются между количеством заявлений в правоохранительные органы и числом возбужденных уголовных дел. Разрыв этот год от года растет.

«Многолетние наблюдения показывают, что из каждых четырех-пяти заявлений в органы МВД только по одному возбуждается уголовное дело, – говорит Виктор Меркурьев. – Формулировка простая: дескать, состава преступления при доследственной проверке не выявлялось. Ну или был откровенный оговор. Классическая схема: мужчина зарплату пропил, а жене сказал, что его обокрали. Такая тенденция сохранялась десятилетиями. Все поменялось в середине нулевых годов XXI века».

В 2005 году в милицию поступило 15 836 896 заявлений и было возбуждено 3 554 778 уголовных дел. Соотношение примерно 1 к 4,5. А вот в 2006 году этот показатель стал меняться в сторо-ну увеличения. В результате в 2017 году поступило уже 30 581 954 заявления, но было возбуждено 2 058 476 уголовных дел. Разница – в 14,5 раза.

«Криминологи убеждены, что причина этого разрыва не в улучшении ситуации, а в политике сокрытия преступлений от учета, вставшей на поток, – считает Виктор Меркурьев. – Впрочем, некоторое снижение числа заявлений в последние годы может свидетельствовать о другой катастрофической тенденции: неверие граждан в то, что государство их может защитить. Они просто не сообщают о противоправных действиях. На это, кстати, указывают и другие признаки. В том числе значительный рост желающих обзавестись гражданским оружием для самообороны и увеличение числа тех, кто уже не желает, а открыто требует легализации короткоствольного оружия скрытого ношения».

При этом некоторые официальные лица пытаются убедить нас, что население бежит в полицию буквально по каждому чиху. Но никакой критики это утверждение не выдерживает. Ученые, наоборот, считают, что в 2018 году россияне не обращаются в полицию по поводам, с которыми 30 лет назад немедленно бежали в милицию. И число преступлений, о которых вообще никуда не заявляют, год от года растет: по некоторым данным, в 2017 году почти 35% потерпевших в правоохранительные органы вообще не обращались.

«Официальная статистика отображает только верхушку айсберга, – согласен с этой точкой зрения доктор юридических наук Александр Варыгин, заведующий кафедрой прокурорского надзора и криминологии Саратовской государственной юридической академии. – Основная масса преступлений в нашей уголовно-правовой статистике не фигурирует. А ведь именно это наиболее опасная составляющая преступности. Поскольку основная масса преступлений не регистрируется, то и борьба с ними не ведется. И напрашивается очень нехороший вывод: виновные к уголовной ответственности не привлекаются, то есть преступления остаются без наказания».

Даже поверхностный анализ показывает, что к ответственности привлекаются малопрофессиональные, «неудачные» правонарушители. А основная масса умных и опытных злодеев наказания избегает. В результате обыватель не чувствует себя защищенным, и победные статистические реляции вызывают у него как минимум недоумение.

О том, что желание «приукрасить действительность» преобладает в работе всех правоохранителей, говорят очень давно. «Сами показатели строятся неправильно, – утверждает кандидат юридических наук Максим Беляев, заместитель председателя Верховного суда Республики Татарстан по уголовным делам, профессор кафедры уголовного процесса и криминалистики Казанского (Приволжского) государственного университета. – Не секрет, что, пока перед личным составом будут ставиться задачи раскрыть определенное количество преступлений или задержать определенное количество нарушителей, мы так и будем бегать по кругу».

В апреле 2017 года служба специальной связи и информации ФСО России провела социологический опрос в 85 субъектах Российской Федерации. Тема его звучала достаточно нейтрально: «Оценка деятельности органов внутренних дел вашего региона». Результаты оказались весьма тревожными: больше половины россиян (51,4%) заявили о том, что не чувствуют себя защищенными. Схожие результаты показал проведенный тогда же опрос фонда «Общественное мнение»: 63% опрошенных отрицательно оценили деятельность правоохранительных органов. Из них 41% респондентов не ожидал положительных изменений в борьбе с преступностью, а 22% выразили убеждение, что она будет расти.

Об этом же говорит и ежемесячный «Индекс страхов», который регулярно готовит ВЦИОМ. Уже много месяцев подряд страх стать жертвой преступления у граждан уверенно занимает третью-четвертую позиции, намного опережая «опасность заболеть», «боязнь финансовых трудностей» и «страх потерять работу» и пропустив вперед лишь «проблемы международной обстановки» (они уверенно держат первое место уже почти три года) и «дороговизну товаров и услуг».

Почти 40% опрошенных сотрудниками Университета прокуратуры РФ (точнее, 38,5%) граждан заявили, что в отношении них или их родственников было совершено преступление, но они о нем не заявляли.

Лакировка реальности

Такой порядок цифр и определяет оценочные показатели реальной преступности как у оптимистов, так и у пессимистов. Первые считают, что в 2017 году в нашей стране реально было совершено 6 800 000 преступлений (число обращений, разделенное на константу 4,5), а вторые называют цифру примерно 10 миллионов (число заявлений плюс 40% граждан, не сообщивших о противоправных действиях, поделенное на ту же константу). Но в любом случае официально поставленных на учет преступлений (2 058 000) в разы меньше.

Российская милиция всегда была объектом критики, а с середины 90 х годов ее авторитет стал неуклонно катиться вниз. Но системные ухудшения в МВД фиксируются с 2005 года. Напомним, что в 2004 году на должность министра внутренних дел был назначен Рашид Нургалиев – кадровый чекист, отправленный из ФСБ «на усиление» в МВД, фактически в помощь первому и единственному пока «штатскому» министру Борису Грызлову (тому самому, который ввел выражение «оборотни в погонах»). Именно с желанием Рашида Гумаровича показать быстрые результаты своей качественной работы многие и связывают начало системы лакировки действительности: при нем катастрофическими темпами стали сокращаться показатели возбужденных по заявлениям граждан уголовных дел. Если в 2005 году из пяти заявлений «отказное» постановление (об отказе в возбуждении уголовного дела) получали четыре, то к 2011 году этот показатель вырос в два раза – из десяти сообщений о преступлении от граждан «отказные» постановления штамповались в девяти случаях.

Судя по всему, сменивший Нургалиева кадровый милиционер Владимир Колокольцев не стал менять политику, в результате в 2017 году на одно уголовное дело приходится 14,5 «отказных» материалов.

Провести анализ официальной уголовно-правовой статистики довольно тяжело – показатели регулярно меняются, и статистические таблицы, например, 2014 года сильно отличаются от таблиц 2018-го. Кроме того, сильно меняется и законодательство: только за последний год в Уголовном кодексе появилось понятие «мелкое взяточничество», которого раньше не было, исчезла часть преступлений, расследованных по статье 116 УК РФ «побои» (та самая пресловутая «декриминализация домашнего насилия»), увеличилась сумма, которая отличает «мелкие хищения» (как административное правонарушение) от «кражи» (уголовное преступление), с тысячи до двух с половиной тысяч рублей… По этой причине выстроить стройную картину не получится, если не обладать доступом к той части статистики, которая проходит под грифом «для служебного пользования».

Только за 2017 год около 400 тысяч правонарушений совершенно официально перестали быть преступными и по этой причине исчезли из отчетов.

Но даже то, что регулярно публикуется на портале правовой статистики, вызывает больше вопросов. Первое, что бросается в глаза, – это очевидный разрыв между заявлениями, которые поступают от граждан, и числом возбужденных уголовных дел.

«Можно утверждать, что снижение числа зарегистрированных преступлений происходит из-за увеличения скрытой части преступности, – считает Виктор Меркурьев. – В том числе за счет необращения граждан с сообщениями о преступлениях. Тем более что в стране наблюдаются определенные негативные характеристики и в социально-экономической, и в нравственно-психологической, да и в иных сферах».

Другие показатели тоже вызывают немало вопросов. Отечественная криминология, например, уверенно говорит: есть определенное соотношение погибших от преступных посягательств и тех, кому причинен вред здоровью. С начала 90-х годов прошлого столетия это соотношение было примерно 1:2. Но в статистике видны другие пропорции: в 2017 году погибло

29 324 человека, а тяжкий вред причинен 50 882 лицам. И динамика выглядит странной: число убитых год от года сокращается, а вот число пострадавших остается примерно на одном уровне – (51–52 тысячи человек).

Конечно, можно предположить, что здоровье граждан стало заметно лучше и их выживаемость значительно возросла, но ученые считают, что причина в другом: в умелом сокрытии тяжких преступлений.

Лукавые цифры

«Из года в год прокуроры выявляют все больше укрытых от учета особо тяжких преступлений, – объясняет Виктор Меркурьев. – Только в 2017 году этот показатель вырос на 39% – с 2169 до 3022 фактов. Хотя раньше считалось, что убийство скрыть практически нереально, но сейчас мы имеем такие факты, причем их количество растет». По словам Меркурьева, в условиях, когда убийства в основном совершаются на бытовой почве, как правило, по причине выросшей алкоголизации и наркотизации страны, сокращение числа зарегистрированных убийств противоречит объективным обстоятельствам. И именно это дает основание утверждать, что определенная часть убийств правоохранителями не выявляется и не раскрывается, а лица, их совершившие, уходят от заслуженного наказания.

«В условиях продолжающегося наступления организованной преступности, когда преступники активно используют крайние меры насилия, снижение числа регистрируемых убийств выглядит, мягко говоря, парадоксальным, – утверждает Виктор Меркурьев. – Мы в университете провели анализ системы данных о преступности и реагировании на нее, причем в сравнении со статистикой судебно-медицинских экспертиз. И получили интересный вывод: на фоне значительного снижения количества погибших от насильственной смерти количество пропавших без вести остается стабильным. Проще говоря, зафиксированный значительный рост насилия никак не отражается в статистике».

Профессор Меркурьев в качестве примера приводит ситуацию с так называемой уличной преступностью. Если десять лет назад (2008 г.) удельный вес преступлений, совершенных в общественных местах, составлял 20% (640 373 из 3 209 862), то в 2017 г. – уже 36% (738 012 из 2 058 474).

«Уличная преступность – индикатор уровня безопасности, – говорит Александр Варыгин. – Именно восприятие гражданами работы полиции в общественных местах оказывает решающее влияние на формирование общественного мнения о степени доверия к правоохранительным органам».

Не меньше вопросов вызывают и наркопреступления. Удивительно даже не то, что их число резко сократилось (на 15% – с 236 939 в 2015 году до 201 165 в 2016-м и 208 681 – в 2017-м): это можно отчасти объяснить ликвидацией Госнаркоконтроля и системным провалом, вызванным этой реформой. Необъяснимо иное: из сотен тысяч преступлений абсолютное большинство связано с торговлей наркотиками и лишь единицы – с их производством (137 преступлений, то есть меньше одной сотой процента в 2017 году) или контрабандой (896 уголовных дел – меньше трех десятых процента). То есть получается, что у нас торгуют тем, что в Россию не поступает и здесь не производится! А ведь так не бывает…

Если спросить обывателя, откуда в России берутся наркотики, в ста случаях из ста будет получен ответ: наркомафия. Аналогично ответят и профессионалы из МВД. Но официальная статистика говорит нам совсем другое: только 46% преступлений, связанных с наркотиками, совершено организованными преступными группами. То есть меньше половины! А преступными сообществами (они отличаются от преступных групп иной степенью организации и конспирации) – и того меньше: не более 2,3%.

«Практически можно говорить о том, что наркосиндикаты в поле зрения правоохранительных органов не попадают, а производство наркотиков вообще не расследуется. Считанные дела об изготовлении «дури» в лучшем случае означают дилетантство задержанных, а в худшем – сведение счетов с конкурентами», – говорит Максим Беляев.

«В 2017 году в РФ расследовано всего 624 наркопреступления, совершенных в составе преступного сообщества, – аргументирует профессор Виктор Меркурьев. – Это всего 2,3%. Капля в море! И наоборот – уже несколько лет почти половина всех наркопреступлений (45% в 2017 году) квалифицирована как хранение или транспортировка без цели сбыта. Это при том, что сейчас каждое десятое преступление, совершенное в стране, связано с наркотиками».

Караул, грабят!

Огромное количество вопросов вызывает статистика и по другим преступлениям. Так, в России официально зарегистрирована 788 531 кража, что составляет 38% от всех зарегистрированных преступлений. «Тайных хищений имущества стало меньше на 9,5%», – говорит нам статистика. Аналогично снижается и число грабежей – 56 855 (–7,6%), то есть открытого хищения имущества, и разбоев – открытого хищения, совершенного с оружием в руках (9104, динамика – минус 20,3%). Но косвенные данные говорят о другом: число хищений имущества неуклонно растет. Во всяком случае, после задержания, например, квартирного вора в сводках массово начинают появляться сообщения типа «обратился гражданин с сообщением, что три года назад у него обворовали квартиру, при этом похищено ценностей на сумму свыше миллиона рублей. Ранее гражданин в полицию не обращался. Комплексом оперативно-розыскных мероприятий установлено, что преступление совершил задержанный на прошлой неделе гражданин И. Получены признательные показания».

Как рассказал нам на условиях анонимности руководитель одного из территориальных управлений уголовного розыска, зачастую происходит так: гражданин заявляет о краже, следственно-оперативная группа полностью отрабатывает место происшествия, обнаруживает отпечатки пальцев или биологические среды, но установить подозреваемого быстро не удается. Тогда заявление гражданина прячется. То есть укрывается от учета. Но в базы данных и дактилоскопическая карта, и генетическая формула заносятся как изъятые по другим, формально зарегистрированным уголовным делам. И когда преступника задерживают с поличным, вот тогда заявление достают и ставят на него актуальную дату.

По оценке нашего собеседника, сейчас 80% всех краж раскрываются именно таким образом. Если же на месте преступления изъять ничего не удалось – а так бывает часто, то и найти похищенное шансов почти нет. Самих же преступников находят не более чем в половине случаев (в 2017 году из 788 тысяч преступлений раскрытыми оказались 300 488).

Берут реже, но больше

Но зато, если верить статистике, коррупцию мы практически победили: «в 2017 году выявлено 29 634 преступления коррупционной направленности, что на 10% меньше, чем в 2016 году. Удельный вес коррупционных преступлений не превысил 1,4%», то есть в масштабах страны практически незначимый.

При этом официально отмечается, что количество фактов получения взятки в РФ сократилось на 40,3% (с 5344 до 3188), число дачи взятки сократилось еще больше – на 51% (с 4640 до 2272). И, как следует из этих цифр, остальная коррупция у нас характеризуется злоупотреблением должностными полномочиями и коммерческим подкупом (это когда взятку берет не государственный или муниципальный служащий, а сотрудник коммерческого предприятия, например, ПАО). То есть поставленная задача по борьбе с коррупцией в целом успешно реализуется и уже можно говорить не про систему, а про «отдельные недостатки».

«Нельзя говорить, что фактически уровень коррупции снижается. Посмотрите сами: уровень взяточничества падает, а средний размер взятки растет, – считает Александр Варыгин. – Скорее, снизился уровень резкого реагирования на нее со стороны правоохранительных органов. Теперь я бы сказал, что полицейские работают по коррупции без огонька. И в итоге статистика отражает не уровень коррупции, а уровень реагирования на нее. Он же, бесспорно, представляет собой все тот же «айсберг». Сейчас основную нагрузку несут чекисты – для них неприкасаемых гораздо меньше, чем для полиции, и это, конечно же, в определенной мере сказывается на результатах».

В целом все опрошенные нами ученые считают, что необходимо немедленно менять системный подход к оценке преступности, приближая его результат к реальному.

«Нельзя успешно бороться с преступностью, не имея адекватного представления о ее реальных масштабах, – резюмирует Виктор Меркурьев. – Конечно, мы должны отдавать себе отчет в том, что нагрузка на правоохранительные органы резко вырастет. Однако справиться с таким объемом дополнительной работы в условиях действующих уголовно-процессуальных процедур вряд ли возможно. Не обойтись и без существенных корректировок в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве. Часть преступлений явно следует выводить из-под действия уголовных статей, нужно также как можно быстрее упрощать судопроизводство, особенно по нетяжким преступлениям».