Столетняя годовщина русской революции заставляет о многом задуматься. В том числе и об альтернативных сценариях исторического развития. Перебрав множество из них, приходишь к неутешительным выводам. Вступив в Первую мировую войну, Николай II обрек государство российское на необратимые изменения. И при любом ходе трагических военных и революционных событий через десять лет, скажем, в 1924 году (год смерти вождя большевиков Владимира Ленина), состояние страны неизбежно характеризовалось бы следующими важнейшими чертами.

Первое. Земельный вопрос, который был проклятием экономической, политической, интеллектуальной жизни России на протяжении шести десятилетий, решен в пользу крестьянской общины. Общинники конфисковали и поделили «по едокам» все сельскохозяйственные земли в европейской части страны. Хозяйства помещиков, уже давно не только и не столько дворян, а просто состоятельных горожан, сожжены. Т. н. «кулаки», справные и работящие селяне, вынуждены вернуться в общины или бежать в города.

Второе. В России царит репрессивный политический режим. Все выборы – в Учредительное собрание или Государственную думу – отложены. Реальная власть принадлежит военной диктатуре.

Третье. От Российской империи отпали многие национальные окраины. О приобретении Россией новых территорий на Балканах, о Константинополе и проливах пришлось забыть.

Четвертое. Все это – итог кровопролитной гражданской войны на всей территории страны. При формировании более или менее устойчивых правительств в областях и регионах «полевые командиры» со своими бойцами поступали на службу к тем, кто мог обеспечить их снабжение и вооружение. Наконец, в Москве и Петрограде сложилось централизованное дееспособное руководство. Оно и взяло под контроль обширные территории новой России.

Полагаю, что таковы были бы общие итоги русской смуты в первых десятилетиях ХХ века. Во главе страны оказались Ленин и Троцкий. Но могли ее возглавить и Савинков, и Муравьев, Юденич, Корнилов, Колчак, Деникин, Гучков… Наименее вероятным было бы возвращение на престол кого-либо из Романовых. Но и в этом случае реальная власть принадлежала бы военному лидеру – диктатору в должности премьер-министра или главнокомандующего.

Проклятый земельный вопрос

Базовым фактором именно такого развития событий как в реальной российской истории, так и в «фантазийных» сценариях является уравнительная крестьянская революция. Подавляющее большинство населения страны стремилось жить и работать на селе в рамках передельной общины. Частную собственность на землю они не признавали. Любое правительство России, которое пыталось переломить эту «народную волю», наталкивалось на саботаж или открытое восстание крестьян. Не случайно законы, инициированные Петром Столыпиным, направленные на ликвидацию общинного землевладения, царское правительство вынуждено было вводить через указы императора. У них не было шанса пройти через Госдуму. С начала реформ в 1906 году и по состоянию на 1 января 1916‑го в землеустроительные комиссии поступили ходатайства о землеустройстве от 6,2 млн домохозяев – крестьян. С учетом членов их семей это было массовое участие в реформе – в выходе из общин или в переселении в Сибирь. Но это затронуло не большинство крестьян. Наименьший отклик земельная реформа получила в нечерноземных губерниях, где и существовало реальное сельское перенаселение.

Чтобы наладить хозяйственную жизнь внутри государства, от конфискаций продовольствия военного времени (попытки проводить продразверстки делало еще царское правительство), от карточного, т. е. бесплатного, распределения прожиточного минимума хлеба по твердым ценам надо было переходить к регулярной рыночной торговле. И главной бедой становилась гиперинфляция, которая к этому времени с неизбежностью разрушила денежное обращение в стране.

С момента вступления России в Первую мировую войну размен российского рубля на золото был прекращен. Государственный банк объявил это временной мерой, фактически это была отмена золотого стандарта. Финансирование военных действий в основном осуществлялось за счет необеспеченной эмиссии денег Госбанком. Министерство финансов выпускало облигации госдолга, а Государственный банк скупал их напрямую либо у частных банков. Избыточный вброс денег в экономику приводил к их обесценению. С начала войны и до 1917 года цены выросли в три раза, покупательная способность рубля равнялась 6–7 довоенным копейкам. К лету – осени 1917 г. у центрального правительства России не осталось иного источника финансирования расходов, помимо запуска печатного станка. В результате за 1917–1918 гг. рост цен составил 426%. Совет народных комиссаров вслед за Временным правительством продолжил печатать деньги (совзнаки вместо «керенок») в уже совсем фантастических масштабах. Это привело к гиперинфляции, т. е. росту цен на миллионы процентов в год. Самой ходовой бумажкой стал денежный знак 10 млн рублей.

Необходимость стабилизировать денежный оборот, чтобы возродить обмен товарами и снабжение населения и промышленности, была очевидна. Любое правительство было обязано наладить выпуск новой денежной единицы. Для восстановления доверия к деньгам эту единицу надо было привязать, пусть символически, без свободного размена, к золоту. Что и было сделано при эмиссии советского «червонца». Новая советская денежная единица была приравнена к царским довоенным 10 рублям. Может быть, и новые несоветские деньги получили бы то же наименование. Руководить их введением в обращение пришлось бы тем же Николаю Кутлеру и Леониду Юровскому, которые и выполнили эту работу для советской власти.

Отречение неизбежно

Закономерно прозвучит вопрос: а мог ли император Николай II сохранить власть в обстановке 1917–1918 гг.? Может, дотянул бы полтора года до победного окончания войны, и это спасло бы Россию от обвала и смуты? Не верится… И, памятуя историю двадцатилетнего николаевского правления, в его способность руководить страной не верил практически никто.

Народ помнил и поражение в войне от Японии, и отступление под ударами германских войск, а в российской традиции военные успехи совершенно необходимы для легитимации лидера. Общественные круги и Госдума отказывались сотрудничать с «царским режимом» не только из-за фантастических слухов об измене, но и потому, что двор и правящая верхушка погрязли в коррупции. Те, в свою очередь, с презрением отмахивались от «болтунов из Госдумы». Компромисса найдено не было, да к нему никто и не стремился.

Если бы февральские беспорядки удалось быстро подавить в Петрограде, авторитет царя не повысился бы. Генералитет видел его неспособность к командованию армией, министерская чехарда демонстрировала неумение подбирать компетентных сотрудников. Николай II вскоре столкнулся бы со всеми теми вызовами российской жизни, о которых речь шла выше. Смута еще только набирала разрушительную силу. Необходимость бескомпромиссной борьбы с массовыми бунтами стала бы тяжелейшим испытанием. Типичная для царя неспособность вникнуть в суть событий, бесконечное откладывание срочных решений, весь стиль ведения дел привели бы к параличу государственной машины. Государю пришлось бы облечь верховной властью военного диктатора. Скорее всего, он вынужден был бы прийти к решению об отречении от престола в самые ближайшие месяцы. Правда, судьба его семьи и его самого, возможно, сложилась бы не так трагично.

_ _ _

Так, может быть, правы те, кто говорит сегодня, что большевики с исторической точки зрения совершили благое дело – разрушили империю до основания, а затем воссоздали ее в почти прежнем масштабе примерно к тому самому 1924 году? Я с этими утверждениями категорически не согласен. Переход от гигантской империи к многонациональному, но гораздо более компактному, единому по уровню развития и культуре государству является благом, а не несчастьем для русского народа. Этим путем мы идем сегодня, сто лет спустя. И все еще не достигли развитого демократического устройства на основе разделения властей. Начать это движение могли уже тогда, сразу после окончания очередной русской смуты. Это могло спасти от гибели миллионы наших соотечественников, помочь сосредоточить ресурсы России на сбережении собственного народа, а не растрачивать их на бесконечную погоню за химерами.

Автор – заведующий кафедрой финансов и кредита экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, д.э.н., председатель Центрального банка России в 1995–1998 гг.