Историческое пространство неоклассического особняка конца XIX-начала XX века, в котором расположилась выставка, из-за случившихся в последний момент накладок с Музеем архитектуры было для ее организаторов отчасти вынужденным решением, но в итоге очень удачным и органичным. Смешение стилевых пластов создает интересный эффект раздвоенности: словно наблюдаешь за сегодняшним днем из прошлого, постоянно балансируя на тонкой временной грани. По жанру работы двадцати участников выставки очень разные: видеоинсталляции Дмитрия Венкова, Полины Канис, Нади Гришиной, самой Баевер здесь соседствуют со скульптурой (Александр Повзнер, группа CrocodilePOWER), живописью (Алина Клейтман) и фотографией (Никита Шохов, Леонид Кленин). И барочную эстетику с ее пышностью, апломбом и метафоричностью они порой трактуют диаметрально противоположными способами. Так для группы CrocodilePOWER, с их взрывной энергией и черным юмором человека, которому осталось жить последние сутки, барокко становится формой эскапизма. Фотоработы Антона Курышева и Никиты Шохова, наоборот, выступают инструментом социальной критики. А группа Recycle, использующая в качестве материала ставшие мусором бытовые предметы вроде пластиковых стаканчиков и трубочек для коктейлей, обращается к барокко как элементу постмодернистской игры и одновременно способу активного преобразования действительности.

Родилась в Москве в 1989 году. Художник, куратор, преподаватель, работает преимущественно с видео. Выпускница МГУКИ и Московской школы фотографии и мультимедиа им.Родченко. Участвовала в фестивалях видеоарта в Оребро (Швеция) и Кельне (Германия), 35 ММКФ, XII Канского видеофестиваля (российский фестиваль в городе Канск — «Профиль»). Победитель фестиваля современного сверхкороткого фильма ESF'13 (Москва). В 2013 году вошла в лонг-лист Премии Кандинского в номинации «Молодой художник» и в шорт-лист Премии «Инновация» в номинации «Новая генерация».

— Идея выставки ваша, или вам ее предложила галерея?

— Идея была моя. Вообще я прежде всего художник, и у меня не было амбиций становиться куратором, делать какой-то кураторский проект. Но поскольку идея пришла в мою голову, мне показалось ошибкой отдавать все в другие руки. Другой человек сделал бы по-другому, а я в итоге была бы недовольна. Поэтому я решила делать это сама.

— То есть это ваш первый кураторский проект?

— Нет, второй. Первый открылся в конце июня в театре «Практика», где состоялась премьера документального фильма о Тимуре Новикове «Ноль объект» — по названию его первой работы, представлявшей собой обычную дыру, которой он с Иваном Сотниковым дал свое авторство и с которой началась вся движуха вокруг «Новых художников». В своем проекте, который назывался «1:0», я в контексте этой премьеры представляла работы нового поколения молодых московских художников.

— Возвращаясь к проекту в галерее «Триумф» — почему вдруг барокко и современность?

—Мне показалось, что я заметила среди молодых московских художников тенденцию использования барочных форм. Не в классическом понимании — с вензелями и завитушечками, а в более широком смысле. Как писал в тексте выставочного каталога Андрей Паршиков, барокко представляет собой ложный силлогизм: мы начинаем с одного, а приходим к совершенно другому. В современной России меня интересовала неуместность эстетики силы, которая сейчас, в эпоху ядерного оружия, становится просто смешной. Барокко XVII века обыгрывало эту тему в противоположном ключе: с появлением мушкетов мужчины стали женственными, начали носить парики, припудривать лица, потому что уже исчезла необходимость в мачизме, демонстрации силы через внешние атрибуты. Мне кажется, что в сегодняшней российской ситуации под личиной политической стабильности происходит некое «вырождение жанра», которое выражается в визуальном искусстве.

— Помимо культа силы, какие еще признаки барокко вы видите в современном обществе?

— Это избыток, изъян. Но при этом — роскошный изъян. Есть какая-то неровность, но она абсолютно роскошна. И я думаю, что многие ребята это очень хорошо показали. Например, Настя Потемкина с ее портретной серией детей с копиями взрослых татуировок. Сами снимки сделаны намеренно небрежно, но они роскошно экспонированы.

— Вы просили художников сделать работы для выставки или собирали под свою концепцию уже готовый материал?

— По-разному. Многие работы сделаны специально для выставки. В каких-то случаях, я, зная авторов, понимала, что то, над чем они сейчас работают, впишется в мой проект. Так было, например, с группой Recycle. Что-то я замечала по ходу дела — так произошло со скульптурой Саши Повзнера «Модель мира», которую я еще незаконченной увидела у него в мастерской.

— Расскажите о своей работе, «Русалках».

— Моя работа представляет собой четырехканальную видеоинсталляцию. Ее героини — четыре нижегородские секс-работницы, которых я помещаю в пространство мифа о русалках. Это такой способ борьбы с эксцессами бытия, с которыми сложно справиться. Я их погружаю в среду, совершенно отличную от их обычной жизни, в которой они при этом чувствуют себя абсолютно свободно и органично. Мы снимали под Нижним Новгородом, где русалочья мифология особенно сильна из-за обилия рек. В видео есть несколько жестко поставленных сцен вроде той, где девушка свешивается с дерева головой вниз. Понятно, что сама она это вряд ли стала бы такое проделывать – это тяжело и, наверное, даже больно. В основном же я просто задавала им какие-то условия, выстраивала композицию, а они вели себя так, как чувствовали. И я поняла, что это работает. В какой-то момент они настолько втянулись, что, казалось, готовы были остаться в лесу чуть ли не навсегда.

— Какие еще приемы барокко, помимо мифологичности, вы используете в этой работе?

— Ну вообще визуально это довольно барочные картины: намазанные салом женские тела, пейзажи, рубенсовский избыток телесности. Но опять же, барокко я использую не напрямую, мне необязательно следовать всем канонам.

— Ваши героини делились с вами впечатлениями от работы? Что это был для них за опыт?

— Думаю, им было весело. Они это воспринимали как актерский опыт. Хотя сначала боялись — меня, съемочной группы, даже не хотели раздеваться. Но когда поняли, что мы их никак не обидим, раскрылись. Все они классные девчонки, очень похожие на детей, и общение с ними складывалось, как с детьми. Вообще было трудно найти девушек подобного рода занятий, многие отказывались, был момент, когда казалось, что все летит в тартарары, но в итоге все сложилось удачно. У нас с героинями была договоренность, что в Нижнем Новгороде, где проходили съемки, мы покажем видео только один раз, а также пообещали не упоминать их в титрах. Что происходит с этой работой в других городах и уж тем более в других странах, их особенно не волнует

— Почему вы изначально выбрали видеоарт как основной жанр работы?

— С самого детства я хотела стать режиссером и снимать кино. Но я тогда многого не понимала — мне казалось, что я хочу снимать кино. На самом деле я хотела заниматься каким-то визуальным искусством, делать что-то экранное. Когда я попала в мир кино — я собиралась поступать во ВГИК и занималась там на курсах — поняла, что это совершенно не мой мир, что я не хочу в нем функционировать и учиться этому я, в принципе, тоже не хочу. И это понимание погрузило меня в эмоциональную и интеллектуальную яму, из которой было довольно сложно выбраться. Мне повезло, что я столкнулась с искусством и в итоге пошла учиться в Школу Родченко, которая подарила мне ту жизнь, которой я живу сейчас. Мне кажется, я нашла свое место и хорошо себя на нем чувствую.

— Многие люди из арт-мира, и художники, и галеристы, и кураторы, часто говорят о диктате арт-рынка, о том, что художник вынужден встраиваться в сложившуюся систему отношений, подстраиваться в ущерб собственному творчеству. Что вы думаете по этому поводу? Вы это ощущаете на себе?

— Есть люди, которые подстраиваются, а есть те, кто провозглашает свою позицию истинной, и на самом деле это работает. И наша выставка не была заказом. Это скорее антизаказ — с очевидной политической и социальной критикой. При этом проект с его торжеством образа стопроцентно вписывается в концепцию галереи «Триумф». Мы идем своим путем, работаем, и не могу сказать, что все так легко складывается. Я уверена, что многим наш проект не понравится, но препятствия должны не останавливать, а, наоборот, стимулировать.

— Как вообще живет современный российский художник, можно ли творчеством заработать на жизнь?

— Жить на это сложно, у нас, к сожалению, не развит рынок. Чтобы начать на это жить, нужно очень много работать и, как ни банально и пафосно это прозвучит, нужно изначально от всего отказаться. Нужно сказать себе, что я буду заниматься тем, что в принципе не принесет мне денег, параллельно заниматься чем-то еще. Я, например, тексты пишу, подрабатываю в каких-то смежных, связанных с искусством сферах, но так было не сразу. У меня была возможность пойти на телевидение, зарабатывать неплохие деньги, жить нормальной, спокойной жизнью. Я от этого резко отказалась, пошла в Школу Родченко, которая стала для меня периодом серьезного перелома. Если много работать, в итоге, мне кажется, творчество может начать приносить деньги, но это абсолютно непредсказуемо. А искусством ты занимаешься, потому что тебя прет, и ты просто не можешь этого не делать.

— Каких российских и западных видеоартистов вы для себя выделяете?

— В какой-то момент, когда я еще совсем мало что знала, меня поразил Мэтью Барни, стал для меня настоящим шоком. Сейчас я отношусь к нему спокойнее, но по-прежнему люблю. Нравится Райан Трикартен — молодой, но уже очень известный американский художник, который делает абсолютно сумасшедшие, очень актуальные штуки. Он перерабатывает медиапоток, визуализируя сознание современного человека, привыкшего к бесконечной смене картинокТрикартен делает абсолютно безумные фильмы, где все мелькает, как в кислотном трипе. При этом они нарративны, в них есть история, и все имеет смысл. Но за ним, правда, бывает сложно следить, если не знать языка. Кроме того, он круто работает с пространством. На последней Венецианской биеннале, например, у него был целый зал, где можно было подолгу валяться, погружаясь в это безумие. Люблю израильского художника Рое Розена, из российских — Виктора Алимпиева, работы моих коллег и друзей – Альберта Солдатова, Димы Венкова, Нади Гришиной. Но не хотелось бы кого-то выделять, художников очень много.

— Что вам как художнику интересно в социуме? Какие образы, смыслы?

— У меня очень разные работы, и пока довольно сложно проследить мой художественный почерк. Большинство моих работ об искусстве и художнике, это расхожая тема, с которой многие работают. Социальной, например, была моя дипломная работа в Школе Родченко. По форме это сделанная на готовой платформе анимация, содержательно — artistic research, художественное исследование общества, в котором я раскрываю восприятие людьми художника и современного искусства. Это документация моего общения с торговцами готовыми дипломными работами, к которым я обратилась с просьбой сделать за меня диплом выпускника арт-школы. Объяснить, что мне нужен не искусствоведческий труд в сто страниц, а само произведение, было довольно трудно.

—Кто, по вашим наблюдениям, сегодня интересуется современным искусством, кто эти люди, публика галерей?

— Как мне кажется, ситуация стремительно меняется к лучшему, во многом благодаря таким прекрасным людям, как Ольга Свиблова (директор Мультимедиа Арт Музея — «Профиль») и Ольга Шишко (директор Центра культуры и искусства «МедиаАртЛаб» — «Профиль»), которые занимаются культуртрегерством. Буквально недавно мы с Димой Венковым закончили читать в Мультимедиа Арт Музее небольшой курс лекций «Введение в видеоарт». Среди слушателей были абсолютно разные люди, но надо сказать, что почти у всех была какая-то насмотренность. Некоторые собирались поступать в Школу Родченко и были немного в курсе. Другие, устав от офисной работы, приходили с желанием как-то изменить свою жизнь. Особенно меня порадовали их итоговые работы, которые как раз и показали, что ситуация меняется, что современное искусство вызывает живой интерес и отклик.