Степан Карнаухов. Сименсштадт: бараки для советских людей

Наша дивизия вошла в Берлин 22 апреля через его северо-восточные предместья – Розенталь и Бух. И сразу же, с ходу вступила в бой.

Немцы поставили перед собой задачу превратить Берлин в немецкий Сталинград. И, надо сказать, сопротивление было ужасное. Каждый квартал, каждый дом представлял собой крепость. В первые дни очень активно вели себя фольксштурмовцы. Хот там в основном ребятишки были и убогие старики, которые пытались по нам стрелять.

В то же время, как только мы занимали какой-нибудь район или дом, немцы начинали проявлять просто поразительную, я бы даже сказал низкопробную, угодливость. И мужчины, и женщины… А что солдату надо? Пожрать, да поспать. А бывало, что и выпивали мы вместе с немецкими семьями.

В Берлине у нас погибли начальник связи полка и еще два старших лейтенанта. Помню, как погиб старший лейтенант Вешкин. Он с другими бойцами должен был корректировать действия артиллерии. Они забрались на кирху и оттуда управляли огнем. А потом, когда уже спустились и возвращались в часть, какой-то снайпер Вешкина прямо на ходу убил.

Мы, конечно, понимали, что потери неизбежны. Поэтому над всем страшным, тяжелым, военным довлело чувство победного настроя: мы в Берлине! скоро войне конец!

Утром 1 мая, когда в городе еще шли бои, мы провели полковой митинг в честь праздника. Было это где-то в районе Тиргартена. Комсорг полка капитан Коньков находился тогда в госпитале и меня, хоть я и был рядовым, назначили исполнять его обязанности. Но и от обязанностей радиста не освободили. Наш полк выстроился в квадрате между домами. Сначала выступил заместитель командира полка по политчасти майор Крупнов. А потом и я произнес речь. Получилось даже лучше, чем у майора. Ко мне потом ребята даже специально подходили и хвалили.

После митинга меня как комсорга вызвали в политотдел дивизии. Там мне вручили комсомольские значки, которые я должен был раздать комсомольцам своего полка. А значки эти тогда только-только появились, раньше-то у комсомольцев никаких значков не было. И вот я иду, и вдруг – все смолкает, полная тишина. А мне навстречу солдат: подтянутый, шинель хорошо сидит, в кирзовых сапогах, пилотка. Он меня останавливает и спрашивает: «Сынок, неужели мир?» И, думаю, ни один народный артист не смог бы передать всю эту гамму радостных и тревожных чувств.

Когда я вернулся в полк, то узнал, что через наш наблюдательный пункт проходил договариваться о капитуляции начальник немецкого генерального штаба генерал Кребс. Поэтому на какое-то время огонь с обеих сторон был приостановлен. Отсюда и тишина. Кребс, хотя прошел через наши позиции (3-ей ударной армии), попал в штаб генерала Чуйкова (командующий 8-й гвардейской армией). Ну, а Чуйков на все его предложения: никаких переговоров, только безоговорочная капитуляция. Кребс ушел ни с чем и в этот же день у себя там застрелился.

К концу дня разнеслось: Рейхстаг взяли. Правда, брала его не наша 207-я дивизия, а 150-я. Но тоже из нашего 79-го корпуса. А наша дивизия водрузила знамя над Кроль-оперой, которая располагалась прямо напротив Рейхстага – на западной стороне Кенигсплац.

И вот мы идем к Рейхстагу и видим, как повсюду из разных окон торчат белые и красные знамена. Но на самом деле бой за Рейхстаг продолжался еще сутки: в подвалах и на лестничных клетках. И полностью закончился он только 2 мая, когда берлинский гарнизон капитулировал.

Каких-то деталей я уже не помню. И вообще, я, наверное, меньше всех видел. Мне же постоянно приходилось сидеть на радиостанции. Мы, когда с боями продвигались по городу, провода не успевали прокладывать и поддерживали только радиосвязь. Поэтому я со своей станцией только и делал, что из подвала в подвал перебегал. Перебегаешь и думаешь: не дай Бог погибнуть, но еще хуже, если радиостанцию покалечит – я же связь всего полка обеспечивал. Из наших пятерых радистов на тот момент я один и уцелел: кто-то был в госпитале, кто-то погиб.

Усталость, конечно, была жуткая. В ночь с 1 на 2 мая ко мне специально приставили солдата, чтобы он не давал мне заснуть.

2 мая Вейдлинг капитулировал, и Берлин мгновенно преобразился: покрылся белым. Что только ни вывешивали из окон: простыни, наволочки, полотенца. Видимо, это своеобразная психологическая реакция была: раз белый флаг вывесил – значит, вроде, защищен. И на улицу высыпало все население: от мала, до велика.

Началось ликование. А Берлин в это время был многонациональным городом. На улицах можно было встретить хорватов, венгров (они воевали на стороне немцев). Поляков полно было. Освобожденных из плена французов, англичан. Ну, русские и украинцы, конечно же. В общем, интернационал полный.

Как только боевые действия закончились, нашу дивизию сразу же отвели в Сименсштадт. Это северо-западная окраина Берлина, где располагались заводы Сименса. Рядом с заводами стояли бараки. Самые настоящие бараки, в которых жили наши советские люди - в основном женщины, угнанные в Германию на работы. Женщин освободили, а нашу дивизию в этих бараках как раз и разместили.

И вот, мы ждем окончания войны. Знаем, что части Венка прорываются к Берлину и что им это в итоге не удается. Ждем. Я сижу у радиостанции, которая все время включена. И вот 7 мая слышу, как поляки передают: Германия капитулировала. (Я по-польски тогда неплохо понимал). Я немедленно сообщаю об этом заместителю комполка майору Крупнову. А он отвечает: «Следи. Как только будет официальное сообщение, мы митинг соберем».

Я жду. 7-ое число кончается, никакого сообщения нет. 8-ое кончается - нет. Я уже чуть ли не прячусь от майора. Думаю: выдал желаемое за действительное. И вдруг ночью на 9-ое начинается сумасшедшая стрельба вокруг. Мы выскакиваем из своих бараков: что такое? - Победа!

Отпраздновали мы 9-го победу, а через пару дней вдруг боевая тревога: все по машинам! И слух пополз, что Англия напала. Настроение у нас хуже некуда. Как же так: воевали-воевали, и теперь опять воевать? Но нас отвезли километров на 50-70 от Берлина. Выгрузили в поле и сказали: обустраивайтесь, стройте землянки. И мы там построили целый военный городок.

Еще вот что скажу. В Берлине, как только боевые действия закончились, немецкие дети, старики, женщины сразу же в очереди выстроились к солдатским кухням. И все кухни переключились на них. Война еще не закончилась, а уже пошла молва, что прилетел Анастас Микоян, которому поручено организовывать питание немецкого населения. Ну, действительно, Берлин - миллионный город, народу много.

После дня победы мне пришлось куда-то ехать на телеге, и помню за повозками бежали немецкие детишки и кричали: brot! brot! brot! Хлеба просили. И, надо сказать, наши солдаты, у которых с собой что-то было, вынимали и отдавали. Мы ведь знали, что голодными не останемся. Что вернемся в часть, а там покормят.

Случались у наших и романы с немками. Лейтенант Крамаренко, вообще, так влюбился в одну немку, что решил жениться. А мы ведь молодые пацаны были, двадцатилетние. Для нас это стало шоком. Как можно на вражине жениться? Мы искренне осуждали. Хотя сейчас я понимаю, что это глупость.

Записал Александр Губанов

Вернуться в спецпроект «По разные стороны победы»