22 августа 2014 года в Москве прошел праздник открытия «обновленной» улицы Пятницкая. Было много народу. С утра, несмотря на дождь, тротуары чуть ли не языками мыли — Собянин же приедет. Потом на улице появилась масса костюмированных персонажей, которые бродили туда-сюда и работали манекенами для фотосъемок. Нарисовались пушки, оркестр, огромный самовар с чаем по 150 рублей за стаканчик. Наконец приехал и Собянин, окруженный толстым-толстым слоем охранников в штатском.

Праздник длился целый день, гремела музыка. В 19:45 я пошел домой, в сторону метро Новокузнецкая. Вдруг вижу — на тротуаре перед гастротекой «Простые вещи» (напротив дома 6 по Климентовскому переулку) лежит большая рыжая собака. Лежит на правом боку, лапы попарно дергаются в воздухе, как будто она куда-то бежит галопом. Зрелище, на самом деле, жуткое. Люди, идущие впереди меня, увидев ее, сворачивают в сторону.

Я подхожу ближе — язык вывалился, слюна течет, глаза открыты. Не видно ни повреждений, ни крови, ни грязи. Целая, чистая, красивая собака. Что это? Бешенство? Эпилепсия? Она так дрыгает лапами, как будто взлететь хочет. Во сне такое бывает — когда хочешь тупо улететь от какой-то опасности.

Ко мне подходят молодой парнишка кавказской внешности и женщина. Парень ругается, говорит, видимо, отравили. Женщина показывает в сторону метро — там метрах в 15-20 лежит вторая собака. Симптомы похожие, только она еще пытается встать, падает, крутится по асфальту, обильно разбрызгивая слюну.

Я отхожу в сторону, звоню знакомой, которая занимается собаками. Делаю пост в фейсбуке: мол, ребята, кто знает — подскажите, что делать, собака умирает в мучениях.

Вспоминаю, как негодовал в детстве, когда в каком-нибудь вестерне сломавшую ногу лошадь пристреливал ее же любящий хозяин. Я отказывался принимать объяснения родителей: он ее убил, чтобы она не мучилась — она же все равно умрет. Нет, думал я, дайте ей шанс, это же убийство! Но, вот, если бы сейчас у меня был пистолет, что бы я сделал? Очень больно смотреть на эти мучения. Очень…

Наконец, мне дают номер телефона какой-то организации, занимающейся животными. Звоню, мне отвечают, что, судя по всем признакам, это отравление. Скорее всего — поработали догхантеры. Рекомендуют ввести по 20 кубиков витамина В6 внутримышечно каждой собаке. Бегу искать аптеку. Возвращаюсь на место — собак нет! Уползли умирать? Или их уже убрали по случаю праздника? Или, — думаю, с робкой надеждой, — им стало лучше, и они убежали?

Прохожу всю улицу — сначала по одной стороне, потом по другой. На подходе к метро со стороны Пятницкой, которая гремит, гудит, хохочет и верещит, слышу ужасные звуки. Не визг, не скуление, а словно какой-то рев турбин. Я даже не мог себе представить, что собака в состоянии издавать такие звуки.

Пятницкая 27, строение 1. Ресторан «Грабли». Прямо перед входом лежит та самая черная собака, которая пыталась встать. С ней происходит то же, что и с рыжей 15 минут назад: судороги, пена изо рта, лапы двигаются так, как будто она пытается убежать.

Уже позже, из объяснений специалистов я узнал, что такая реакция наступает после отравления определенным ядом: у животного буквально в кулак сжимаются легкие, оно лишается возможности дышать, испытывая при этом адские муки и дикий страх. Инстинктивно любое животное пытается убежать от опасности. Оно может рыть землю, забиваться в какие-то укрытия или дыры, пытаясь скрыться от испытываемых мучений. Но эти собаки, умирая, убежали с улицы не во дворы, не под машины, а в самую гущу праздной толпы. Собаки психологически тесно связаны с людьми, и в последние минуты своей жизни они вышли к людям, чтобы просить о помощи...

Вокруг черной собаки собирается огромная толпа народа. Кто-то стоит как вкопанный, явно не зная, что делать. Кто-то звонит по телефону, кто-то рыдает, кто-то матерится. К толпе присоединяются юбознательные граждане и пытаются пролезть вперед, чтобы посмотреть, что происходит. Некоторые лезут с улыбкой, думая, что в центре круга какой-то аттракцион, некоторые тащат с собой детей. В итоге — у детей слезы, у женщин – истерики.

Возле собаки крутятся двое, прилично одетых, лет под 40, мужчин. Один долго и тщательно одевает одноразовые резиновые перчатки. Рядом с ним я вижу шприцы и коробку с ампулами. Первое, что приходит в голову — какие-то прохожие, имеющие отношение к медицине, пытаются оказать помощь. Я подскакиваю к ним и спрашиваю: «Это вы В6 колете?!» Отвечают: да.

Я спрашиваю, не видел ли кто вторую собаку. Мне показывают, что она чуть подальше отсюда лежит.

Примерно до этого момента я считал, что все происходящее хоть и ужасно, но укладывается в рамки каких-то норм. То есть, я вижу умирающих собак. Я узнаю по телефону и интернету, что делать в таких случаях. Я вызываю полицию, жду приезда сотрудников, выступаю свидетелем. Далее полиция ищет нарушителей закона.

Но что происходит в реальности? Я звоню в полицию три раза. У меня три раза принимают устные заявления, записывают все мои данные, в том числе паспортные.
Однако проходит время, а полиции все нет и нет. Казалось бы, праздник открытия улицы, Собянин с охраной — у каждого столба полиции было по взводу. ОВД «Замоскворечье» находится в 300 метрах отсюда, опорный пункт полиции — в 50 метрах. Но где они все? Где полиция?!

Мужик в пиджаке, который делал укол, наконец-то идет со мной ко второй (рыжей) собаке. Мы находим ее на тротуаре — рядом с местом продажи «праздничного чая» по 150 рублей за стаканчик и прямо под окнами офиса партии «ЯБЛОКО». Собака умерла. Ее тело обставили стульями и скамейками, чтобы не было видно.

Мужик в пиджаке разворачивается и уходит. Я иду за ним. Черная собака все еще дергается в конвульсиях. Ребята, которые пытаются спасти животное, поят ее водой из пластикового стаканчика, чтобы вызвать рвоту. Но видно, что силы ее уже покидают. Наконец собака затихает. Ищем пульс на лапе. Все.

Народ убирает фотоаппараты, телефоны и начинает расходиться. Вокруг собаки остаются семь человек. Мы стоим и смотрим друг на друга. Понятно, что происходящее неправильно и ужасно. И надо что-то делать. Ведь преступление совершено. Есть статья в УК. А тот, кто может убивать собак, может убивать и людей.

Тут вокруг нас начинает смыкаться кольцо коммунальщиков-таджиков. Они притащили тележку и черный пакет. А сзади уже подкатывается автомобильчик для чистки дорог. Стало быть, собаку уберут — и все, как будто ничего не было?

Что тут со мной произошло — не знаю. Видимо, проснулась какая то злость. Да, собаки — не люди. Но они тоже живые, и наши человеческие законы на них распространяются. Я понимаю, что стоящие рядом люди, которые не ушли, несмотря на то, что собака уже умерла, меня поддержат.

Я отталкиваю ногой тележку коммунальщиков и говорю: «Никто эту собаку отсюда не заберет! Я оставил устное заявление в полиции, и до ее приезда с места преступления ничего брать нельзя!»

Коммунальщики в шоке. Они явно не понимают, что им теперь делать. И тут я замечаю, что коммунальщиками руководят именно те два мужика, которые делали собаке укол и которых я принял за обычных сознательных граждан.

Вдруг к нам подходит какой-то человек в синей рубашке. Залысины, очки, на вид лет 30. Он снимает все происходящее на iPad и тычет мне им прямо в лицо. Я отворачиваюсь. Он начинает издевательским тоном кричать: «Эй, ты, слышь, ну-ка повернись!» Я не реагирую. Тогда он подходит ко мне со спины и толкает в плечо: «Слышь, ты, ну-ка, личико покажи!» Я терплю. Понимаю, что явная провокация, но не понимаю, зачем.

Когда он в третий раз толкает меня в плечо, перехватываю его руку... Я служил в ВДВ, работал в ОМОНе — нас там хорошо и много учили. В подобных ситуациях я привык реагировать автоматически. Поэтому сам не знаю, как сдержался. Но я сдержался.

Достаю телефон и принимаюсь снимать этого провокатора. Тот, поняв, что драться я не собираюсь, начинает сначала тихо, а потом все громче обращаться ко мне: «Ты зачем собачку-то убил? Что она тебе сделала-то?» А затем и вовсе переключается на прохожих: «Смотрите! Собаку убил, и стоит — наслаждается!» И далее в таком же духе.

На его крики вновь начинает собираться народ. Какая-то бабка уже шипит на меня: «Сволочь, за что ж ты живое существо-то погубил!»

За меня вступаются люди, которые не ушли после смерти собаки.

При этом все происходящее этот тип продолжает снимать. Поняв, что у него ничего не вышло, он отходит на несколько метров в сторону, где его ожидает компания из трех человек. Они смотрят на нас, улыбаются и смеются.

Еще тогда я подумал, что эти сволочи, возможно, причастны к отравлению собак. А позже получил письмо, в котором говорилось, что это были догхантеры. Но фотографию этого урода полиция у меня до сих пор не взяла...

Наконец появляется наряд полиции. Я заговариваю со старшим, объясняю ему, что произошло, что сам бывший сотрудник, что у нас в Чечне погибло 3 собаки.

Рыжей собаки, которая лежала метрах в 50 от нас, уже нет на месте. Нам говорят, что ее сунули в пакет и увезли. Возле черной собаки тоже крутятся коммунальщики. А полицейских по одному куда-то уводят люди, делавшие собаке укол. Подхожу поближе, слышу, как они называют себя сотрудниками управы «Замоскворечье». Интересно. Очень.

Вместе с полицейским мы решаем, что положим труп собаки на тачку коммунальщиков, накроем пакетом и отодвинем от входа в кафе.

Через полчаса к нам подходят сразу несколько полицейских. Самый старший —подполковник, как потом выяснилось, замначальника ОВД «Замоскворечье». Видимо, ОВД получило пинок из ГУВД, поскольку во время моего последнего звонка по «02» я уже орал в трубку, что буду писать заявление в прокуратуру о бездействии полиции.

Рассказываем им все подробно. Говорим, что хотим писать заявление о преступлении. Нас по-прежнему семеро. Все мы хотим быть свидетелями. Полиция сдается — назначает нам молоденького младшего лейтенанта Евгения Борисенко, которому поручено взять с нас объяснения. Время — около 10 вечера. Мы сидим и пишем объяснения за столиками у входа в «Грабли». Стемнело. Холодает.

Борисенко — совсем молодой. Какой-то капитан спрашивает его: «Сам напишешь, или подсказывать?» Лейтенантик наш, оказывается, первый год в полиции после какого-то колледжа. Я его сам могу поучить, как со свидетелями работать.

Полиция постепенно расходится, с нами остается только лейтенант Женя.

Теперь, по закону, необходимо установить причину смерти животного. Пока нет причины смерти — нет и дела об отравлении. Мы требуем выполнения закона. Лейтенант говорит, что на место едет ветеринар, который возьмет пробы крови. Коммунальщики и управские по-прежнему стоят вокруг нас — все слушают и контролируют, периодически оттаскивая лейтенанта в переулок. Когда же я подхожу к ним — замолкают. Сам лейтенант каждые 10-15 минут убегает в сторону и кому-то звонит.

Двенадцатый час ночи. Мы замерзли и устали. Одна наша девушка, писавшая заявление вместе с нами, извиняется — опаздывает на последнюю электричку. Кругом пьяные «недопраздновавшие». Мы с лейтенантом идем разнимать драку у соседнего кафе, где сцепились молодые пацаны.

Полночь. Коммунальщики все еще «пасут» нас. Лейтенант говорит, что ветеринар приедет часам к двум-трем ночи, поэтому, нам лучше идти домой, он сам все сделает. Мы отказываемся.

В полпервого ночи полицейский говорит, что ветеринара не будет. Совсем. Мол, он приехал на место смерти первой собаки, ничего там не нашел, обиделся, уехал и с ним больше нет связи. Мы говорим: «Товарищ лейтенант, исполняйте, пожалуйста, закон. Мы вам зарплату платим. Ищите эксперта, чтобы сделать анализ!» Лейтенант отвечает, что замерз и вообще лишь до 11 вечера должен был работать.

Что делать? Сейчас перестанет ходить метро. Все замерзли и дико устали. Грозим лейтенанту, что придем в понедельник в ОВД и будем жаловаться его начальству (я тогда еще не знал, что он как раз своему начальству постоянно и звонил, докладывая, что происходит).

Девушка по имени Даша, — мы к тому времени уже все перезнакомились друг с другом — предлагает похоронить собаку. Лейтенант опять убегает звонить. Возвращаясь, говорит: да, давайте хоронить. Я понимаю, что все это неправильно, но что нам остается делать? Бросить труп, чтобы коммунальщики отвезли его на свалку, как и тело рыжей собаки?

Идем искать место под захоронение. Никто из нас не знает, что есть закон, запрещающий хоронить животных в Москве. Никто, кроме лейтенанта. Но он молчит, а его начальство эти похороны санкционирует.

Находим пустырь рядом с домом 6 по Климентовскому переулку. Возвращаемся за телом собаки. Тело на месте, но тележка, на котором оно лежит, пристегнута к трубе здания тросом. Трос на замке.

На заднем крыльце «Граблей» находим садовую тачку. Стучим. Нам с Дашей открывает австралопитекского вида охранник. Объясняем, что тачка нужна нам всего на 15 минут. Охранник бурчит: «Не, запрещено!» — и скрывается за дверью.

Просим нашего лейтенанта поговорить с охранником. Но он не хочет. Говорю: «Давайте сами, возьмем? А потом вернем — для нужд полиции ведь». Лейтенант отказывается: «Нельзя. Это будет кража».

Полпервого ночи. Ребята уходят за машиной. Приезжают через 15 минут на БМВ и с лопатой, которую одолжили у своего дворника. Пакуем труп в пакет, грузим в багажник.

Саша (водитель, любитель фотосъемки, 42 года) копает яму. Светим ему телефонами. На дно решаем ничего не класть — чтобы лучше разлагалось. Берем труп руками, несем в могилу. Положили. Немного криво, лезу в яму, поправляю лапы и голову.

Время — около часа ночи. Мы, замерзшие, голодные, усталые, хороним отравленную собаку. Даша предлагает «сделать все по-человечески». Берем по горсти песка, кидаем на тело, каждый что-то бубнит. Господи, на скольких похоронах людей был я и в армии, и в ОМОНе, и в гражданской жизни, но вот собаку впервые так хороню.

Накрываем труп сверху пакетом, придавливаем камнями. Закапываем. Ходим ногами по насыпанной земле, чтобы примять. Даша проваливается на своих каблуках. Плачет. Насыпаем холмик, втыкаем несколько палок.

Какие мы все разные! По возрасту, по работе, по мировоззрению. Никогда в жизни не общались бы — нет общих интересов. Но вот тут стоим у могилы собаки, и как будто всегда друг друга знали.

P. S. За прошедшие с того дня три недели мы неоднократно ходили в полицию и добились регистрации нашего заявления. Наша инициативная группа оформилась в фейсбуке. Международный фонд помощи животным «Дарящие надежду» отправил официальный запрос в ГУВД Москвы с просьбой проконтролировать ход дела и предоставить информацию. Партия «ЯБЛОКО» направило запрос за подписью своего лидера Сергея Митрохина в ГУВД Москвы с похожей просьбой. Мы организовали сбор денег на проведение независимой экспертизы для установления причин смерти. Отправили в отпуск одного майора из ОВД «Замоскворечье», который не выдержал нашего «общественного напора».

3 сентября подошел к концу 10-дневный срок принятия решения об отказе или возбуждении уголовного дела (заявление было зарегистрировано на 2 дня позже, только при нашем приходе в ОВД). Мы добились того, чтобы прокуратура продлила срок рассмотрения вопроса о возбуждении дела еще на 30 суток.

Мы приняли в свою «общественную группу» директора ветеринарной клиники, эксперта с допусками и дипломами-удостоверениями, который помогает нам бесплатно. Я ежедневно звоню в ОВД «Замоскворечье», интересуюсь, как продвигается дело. Сейчас майор Андрей Баканов должен отправить официальный запрос в государственную ветеринарную лабораторию, чтобы они провели эксгумацию и экспертизу, установив причину смерти животного.

Мы хотим довести это дело до конца. Хотим помочь полиции выполнить ее работу. Мы хотим, чтобы она перестала смотреть на тех, кому не нравится, что убивают животных, как на психов и не тратила бы огромное количество сил и времени на то, чтобы замять дело, вместо того, чтобы начать работать.