Один из основоположников московского концептуализма, поэт, художник, скульптор, автор многочисленных графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов — творчество Дмитрия Александровича, как называл себя Пригов, было не просто разносторонним: оно было тотальным. Это был его способ всеобъемлющего описания и объяснения окружающей действительности — сначала советской, потом российской — с ее сакрализацией власти и пренебрежением к личности. Бытовые образы современности в его работах складываются в извечные мифологемы и парадоксы российской культуры, истории, общественного сознания, что, впрочем, не отменяет их вписанности в мировую культуру. Как раз наоборот. Пригов видел мир во всех его сложных и запутанных взаимосвязях — и как никто умел говорить об этом несерьезно, рассматривая реальность через призму тотальной иронии. Спектакль «Переворот» не претендует на тотальность, но, пользуясь приговской оптикой, ставит перед зрителем зеркало, предоставляя тому самостоятельно решить, кривое оно или вполне себе нормальное. Тогда вопрос, что же оно отражает.

— Вы говорите, что Пригов с каждым днем становится все актуальнее. В чем для вас злободневность Пригова?

— Честно говоря, не знаю, про злободневность… надо, наверное, посмотреть в словаре, чем злободневность отличается от актуальности.

— Тогда в чем актуальность?

— Не думаю, что Пригова можно назвать злободневным и, пожалуй, он никогда злободневным не был, этим и объясняется его неширокая популярность у нас в стране. Кажется, его больше понимали и ценили в Англии, особенно в последние годы жизни. Для нашего менталитета, к сожалению, не свойственен критический взгляд на вещи. У нас критика воспринимается как оскорбление. Если ты над чем-то иронизируешь, сразу говорят: а, ерничаешь? а сам-то ты каков? Критический взгляд — это первый шаг к тому, чтобы исправить ситуацию. Посмотреть и честно сказать: ребят, ну что мы будем обманывать сами себя — на самом деле у нас грязные ботинки. Уверять, что они чистые, — глупо и бессмысленно. Но это не наш стиль. Был момент, когда вроде бы что-то сдвинулось, началось какое-то движение вперед, были попытки разобраться и с прошлым, и с настоящим. Вроде как начали говорить, что, да, надо с этими грязными ботинками что-то делать — может, почистить, а может, вообще выкинуть и новые купить. Но это продолжалось недолго… И вдруг государство и основная часть общества стали снова заявлять: да нет, что вы говорите, нормальные у нас ботинки, а кому не нравятся — езжайте куда-нибудь в другое место. У нас традиционно грязные ботинки! А Пригов не просто говорит, что ботинки грязные, он делает это абсолютно очевидным, иронизирует по этому поводу. Поэтому я и сказал, что, к сожалению для нас и к счастью для него, он опять становится гиперактуальным.

— Пригов не раз говорил, что его стихи, вообще все творчество — это выражение его «личной синдроматики», способ жизни и выживания. Как вам кажется, изначально будучи такой «личной психотерапией», его творчество преобразует окружающую реальность?

— Да, я уверен. Эти процессы не могут быть односторонними. Он занимался акционизмом, расклеивал по городу обращения к гражданам, за что его и определили в психушку. Это активная, преобразующая позиция. Но даже если исключить эти объявления, его творчество — не просто рефлексия. Его стихи, графика, инсталляции — все воздействует на мир. Совсем недавно в Беляеве на торцах многоэтажных домов стали появляться граффити в виде его стихограмм. Такие вещи воздействуют на сознание людей. Вот иду я по району и вдруг вижу такое — не просто тупой рисунок, изображающий человеческое счастье жизни в нашей стране, а какие-то складывающиеся в картину буквы. Я начинаю спрашивать себя, что это за человек, почему он так парадоксально мыслил? У нас ведь все направлено на то, чтобы сузить границы восприятия, свести все к каким-то примитивнейшим определениям: добро-зло, грустно-весело — чтобы люди чего лишнего не думали, не задавали неудобных вопросов. А здесь вопросы возникают, потому что эта и подобные акции расширяют сознание людей. И мы, работая с текстами Пригова, по сути, выполняем функцию громкоговорителей, которые увеличивают радиус воздействия его текстов на реальность. Но, естественно, как любой прибор, мы трансформируем этот звук, трансформируем Пригова, вкладывая в его тексты еще что-то свое.

— Насколько я понимаю, спектакль родился из проекта, который вы делали во время ретроспективной выставки Дмитрия Пригова в Третьяковской галерее на Крымском Валу в прошлом году. Расскажите, как все развивалось, чем одно от другого отличается.

— Незадолго до начала работы над этой ретроспективой мы познакомились с ее куратором Кириллом Светляковым, который предложил мне сделать на выставке один или несколько спектаклей по текстам Пригова. В ноябре мы со студентами Дмитрия Владимировича Брусникина представили на «Ночи искусств» два музыкальных перформанса по пьесам «Революция» и «Я играю на гармошке». После этого Дмитрий Владимирович предложил пойти дальше и сделать с курсом полноценный спектакль, раз уж мы работаем с текстами Пригова, которого он сам очень любит. Я, конечно, согласился.

— Почему вы выбрали именно эти две пьесы?

— Я прочитал несколько пьес Пригова, но именно эти две срезонировали. В каждой из них рассматриваются разные проявления общества: в «Я играю на гармошке» — ментальные, а в «Революции» — скорее социальные. Другие пьесы, которые я читал, либо описывают частные случаи, либо это концептуализм в чистом виде.

— В одном из стихотворений Пригова есть такие строчки: «Что не нравится — я просто отменяю / А что нравится — оно вокруг и есть». Вам близка эта позиция?

— Если воспринимать эти слова впрямую — то возникает ощущение, что это такая буддистская в общем-то позиция. Но Пригов не тот автор, который высказывается без кавычек, и в этом его прелесть. В этих словах — его описание действительности, его ироничное отношение к ней. Он видел вокруг себя некое общество, которое «просто отменяет» то, что не нравится. По-моему, очень современно. Мне кажется, какой-нибудь центральный телеканал может у себя перед входом повесить, будет хороший девиз. Им надо взять это на вооружение — но только, конечно, без кавычек, без всякой иронии.

— Герой и апофеоз приговского совка — «милицанер». Кто сегодня мог бы быть таким героем, на ваш взгляд?

— Да тоже милиционер. Вполне. Мне кажется, милиция, вернее уже полиция, сегодня становится трендом. Мы все чаще видим ее на улицах города. В некоторых местах гораздо больше милиционеров, чем немилиционеров. Пригов как гениальный художник и поэт взял образ, который, наверное, всегда будет актуален в нашей стране. Вот я недавно прочитал, что на Манежной площади был задержан турок, который якобы участвовал в акции протеста, выкрикивал какие-то лозунги, а тот даже по-русски почти не говорил. Оказалось, что он просто не вовремя подошел к полицейскому и пытался узнать: как пройти куда-то там… Все то время, что мы работаем с Приговым, периодически возникает эта фраза: Пригов — вокруг нас. Постоянно натыкаешься на абсолютно приговские ситуации. Как будто он растворился в окружающем пространстве.

— Почему «Переворот» — что, какие представления или явления нашей жизни вы хотите перевернуть?

— В театре задача максимум — перевернуть сознание зрителя, сделать так, чтобы с ним что-то произошло, чтобы он хотя бы немного изменился, пришел одним, ушел другим. Без этого, по-моему, вообще не стоит заниматься театром. А переворот, собственно, и происходит на сцене: сначала мы видим одних людей, потом с ними что-то происходит, какая-то трансформация, которая влечет за собой бунт, а в конце оказывается, что они остались теми же. И это самое печальное.

— Может, люди вообще не меняются?

— По всей видимости. Для этого нужно захотеть измениться. А мы же не хотим меняться сами, мы хотим менять, поэтому у нас обычно все заканчивается там же, где и началось. По крайней мере так у нас в спектакле происходит. Какой-то выплеск агрессии произошел, а ничего не изменилось. Это то, над чем стоит подумать, — почему так происходит. У меня самого в жизни регулярно возникают повторяющиеся ситуации. Это значит — не отработал, не решил какую-то задачу. И пока я ее не решу, я все время буду на нее наталкиваться. Это закономерность, которую можно проследить как на примере конкретного человека, так и всего общества. Как могло так получиться, что после смены строя в 1990-е годы у власти остались те же люди? А потом мы удивляемся, почему там же оказались.

— Российский парадокс?

— Наверное. Думаю, да. Об этом Дмитрию Александровичу и было интересно писать. Ученые стремятся решить нерешенные уравнения, а он пытается осмыслить эти парадоксы.

— Кем, по-вашему, Пригов был в Советском Союзе, в постсоветской России, его роль как-то менялась?

— Сложно сказать, Пригов никогда не был «широко популярным» автором. И его критическая позиция по отношению к действительности не менялась. Он видел, что при внешних изменениях суть осталась та же. С другой стороны, Пригова нельзя рассматривать исключительно как социального автора — он просто работает с этой реальностью. Видит милиционера — пишет про «милицанера», потому что он отражает какие-то смыслы. Видит дерево — пишет про дерево. Нельзя Пригова сводить к какой-то одной только социальной, политической позиции, это только часть его деятельности. Как поэт и художник он высказывался о вещах, которые для него были интересны, необъяснимы, и, в частности, о том, что власть может меняться, но не меняется общество. В этом, наверное, и есть главная наша проблема.