«Для этого проекта мы взяли весь советский период, начиная с 1927 года и фильма Сергея Эйзенштейна «Октябрь», – тогда он брал вещи еще из Кунсткамеры. Позже этот музей провел антирелигиозную выставку в Эрмитаже, из которой и вырос наш музей», – рассказывает одна из кураторов и главный научный сотрудник музея Юлия Рогова. Вместе с младшим научным сотрудником отдела архаических верований Валентиной Дейкун и историком Алесей Некрасовой ей пришлось по-новому начать смотреть кино: вглядываясь в каждый кадр, изучая детали и самые незначительные на первый взгляд нюансы.

«Разделаться с кино»

За годы работы советских киностудий музей выдавал из своей коллекции предметы для более чем ста картин. В списке есть известные работы Эйзенштейна, классика, такая как «Возвращение Максима» (1937) Трауберга и Козинцева, «Овод» (1955) режиссера Файнциммера или «Гамлет» (1964) Козинцева. А также менее известные сегодня ленты – «Сын Монголии» (1937) Трауберга или «Наместник Будды» (1936) Иванова-Баркова.

По словам Юлии Роговой, в первые годы советской власти музейщики не скупились и выдавали на съемки экспонаты без ограничений. Историческая ценность и высокая стоимость не были преградой – на киностудию могли «уехать» предметы XVI века из драгметаллов. «До Великой Отечественной войны, в те годы, когда существовал, например, журнал «Безбожник», отношение к этим вещам было соответствующее – как к чему-то расходному. С помощью этих предметов кинематографисты старались рассказать о том, что религия – это плохо. Эти вещи не стремились сохранять. Например, у нас были иконы Григория Распутина, и они не считались ценностью», – говорит куратор.

Экспонаты могли брать не только напрокат. Например, в 1950‑е годы из так называемых непрофильных фондов музея на детскую Киностудию им. Горького отправили целую партию церковных облачений. Главным критерием было отсутствие явных религиозных символов, а если одеяние было не в идеальном состоянии, то это сразу же определяло его судьбу – на студию. Потом из красивых расшитых тканей делали многочисленные костюмы для детских сказок, платья принцесс и мантии королей.

«Сейчас, к сожалению, в музее уже нет ни одного сотрудника из тех, кто работал здесь в 1950‑е годы, поэтому мы не знаем, как они относились к таким фактам списания экспонатов, – рассказывает куратор выставки. – Но я видела письмо директора Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича (возглавлял музей в 1945–1955 гг. – «Профиль») как раз по поводу передачи тканей на Киностудию им. Горького. Там была прекрасная фраза: «Нужно поскорее разделаться с кино», то есть отдайте им, что хотят. Можно сделать вывод, что он тоже относился к этим вещам не так трепетно».

По словам Роговой, радикально ситуация изменилась позже: постепенно перестали выдавать дорогие вещи. Музейщики старались найти то, что соответствует требованиям художников кино, но не представляет большой ценности. Хотя, замечает куратор, в музее ценность имеет всё: «Мы в этом смысле люди ненормальные». С годами с каждой вещью стал ездить музейный хранитель – это позволяло контролировать, как обращаются с экспонатами. Эта практика прекратилась в 1995 году, и сейчас музей только консультирует кинематографистов.

Как на картинах Брейгеля

Снимая фильм «Легенда о Тиле» (1976), режиссеры Алов и Наумов стремились к исторической достоверности в кадре. В Министерство культуры был отправлен запрос: нужны предметы XVI века. Сначала съемочная группа обратилась в Исторический музей в Москве, но им отказали. Вскоре поиски привели авторов в Музей истории религии и атеизма, как он назывался в советские годы. «Идея была в том, чтобы кинематографическая картинка напоминала работы Брейгеля, – поясняет Юлия Рогова и добавляет: – Мы, конечно, не дали того, что просили».

Но противостоять кинематографическому напору удавалось не всегда. Так, для съемок фильма «Костер бессмертия» (1955) о жизни Джордано Бруно на Киевскую студию было отправлено около 50 экспонатов. Для «Гамлета» (1964) «Ленфильм» просил целый набор предметов, которые могли бы служить средневековому ученому. Нужны были 20 листов пергамента, 10 книг, старинные астрономические приборы, глобус и ларцы. За исключением книг и пергаментов, музей ничем подобным не располагал. Нашлись, правда, старые копии ларцов из Германии. Они были частью популярного у посетителей макета «Кабинет алхимика». Вот эти реплики средневековых немецких ларцов, изготовленные для учебных целей в конце XIX века, и отправились на съемочную площадку. Но, по словам кураторов выставки, в «Гамлете» увидеть их не удастся – то ли решили не снимать вовсе, то ли не попали в кадр.

Впрочем, иногда историческая достоверность отходила на второй план. Ради эффектного предмета в кадре художники готовы были пойти на некоторые преувеличения: например, простой крестьянин мог носить огромный золотой крест. «В фильме Петр Первый» 1938 года есть эпизод, где забривают в солдаты, – рассказывает куратор выставки. – Идет поток молодых людей, которых осматривают, и на шее одного из них висит большой золотой крест. Сейчас он у нас хранится в фонде драгметаллов, а тогда его спокойно выдали на съемки».

Нехороший человек

«Очень часто в советском кинематографе религиозные предметы маркировали отрицательных персонажей. Например, наш музей выдавал множество экспонатов на съемки картины «Поднятая целина» (1959). Как только в кадре белогвардейцы или кулаки сговариваются о чем-то плохом, то это обязательно происходит на фоне икон», – делится наблюдениями Юлия Рогова. Примерно то же самое происходит и десятилетия спустя, например, в лентах «Земля Санникова» (1973), «Джек Восьмеркин – «американец» (1986). В этих двух картинах фигурирует один из самых популярных у кинематографистов музейных экспонатов – складень Богоматерь Федоровская с избранными святынями, изготовленный, кстати, в 1912 году к 300‑летию дома Романовых. В «Земле Санникова» икона висит в доме золотопромышленника Перфильева, который перед ней размашисто крестится.

Помимо того, что религиозные предметы обозначали отрицательных героев, с конца 1960-х годов появляется целая волна детективных историй, связанных с антиквариатом. «Это, видимо, отражало интерес к старинным вещам в обществе, именно в эти годы люди стали интересоваться иконами, стали их собирать, появился целый рынок. И на это сразу отреагировал кинематограф – снимали фильмы, где фигурировали сомнительные, непонятные торговцы и фарцовщики», – делится куратор выставки.

Для съемок телевизионного трехсерийного фильма «Колье Шарлотты» (1984) музей выдал образок Николая Чудотворца. По словам Роговой, это обычное старообрядческое литье, но он обрезан по краю и наложен на пластину, украшенную финифтью, эмалью и двумя жемчужинами. «Это типичная вещь для конца XVIII–XIX веков, встречалась очень часто. Но этот образок, видимо, был кому-то дорог, поэтому его так украсили. В фильме есть эпизод – его берет в руки Кирилл Лавров, который играет следователя и специалиста по антиквариату. Оценивая эту вещь, герой приписывает ей большую стоимость и атрибутирует как предмет XVI века», – рассказывает Юлия.

Но есть случаи, когда только благодаря кинематографу музейщики сегодня могут увидеть некоторые предметы в первозданном виде. Один из главных экспонатов выставки «Стоп! Снято!» – это буддистская фигура Ямантаки, которая в свое время привлекла внимание Сергея Эйзенштейна. Известно, что вещь купил в начале ХХ века в Китае инженер Якобсон, который продал ее в Кунсткамеру. В 1930‑е экспонат попал на антирелигиозную выставку в Эрмитаже и позже перешел в Музей истории религии. Сейчас у фигурки не хватает некоторых частей, утраченных, возможно, в годы войны. Так что полностью можно увидеть ее только в фильме «Октябрь».