Чего хочет Америка – чтобы ее любили или боялись?

Президентская кампания в США – это не только центральное событие общественно-политической жизни страны, но и период для размышлений на главные темы – куда идет Америка, каково ее место в мире и каким оно должно быть. В этом смысле риторика кандидатов в отношении друг друга весьма показательна. Байден и демократы не упускают шанса сказать избирателю, что при Трампе американцам будет стыдно за то, что их великую страну представляет психопат, а союзники станут шарахаться от США, как от прокаженных. Трамп и республиканцы, в свою очередь, делают акцент на том, что гражданам стыдно, что их страну возглавляет престарелый маразматик, которого в мире никто не уважает.

Старожилы внешнеполитического цеха наблюдают за всем этим с тревогой, а высказываться стараются в основном осторожно, хотя и вполне определенно. Недавно на страницах ведущего американского издания о внешней политике – журнала Foreign Affairs – вышло интервью бывшего директора ЦРУ и министра обороны Роберта Гейтса под названием «Боится ли еще кто-нибудь США?» С одной стороны, 80-летний Гейтс пытается подбодрить сограждан: мол, и морские силы США более качественные, чем китайские, и Россия не так сильна, как хочет показаться, а союза с Пекином у Москвы никогда не было и не будет. Но с другой – Гейтс называет Соединенные Штаты «недееспособной державой», сетует на межпартийный разлад, «неопределенность» внутри США и тревогу союзников в свете возможной победы Трампа. Все смешалось.

Почему о профессиональных качествах Байдена нельзя судить по его оговоркам

Профессиональный советолог, дослужившийся до поста главного разведчика страны при Буше-папе и главного военного при Буше-сыне, а между этим поработавший президентом одного из ведущих вузов Америки, Техасского университета A&M, Гейтс всегда был чужим среди своих. Но он всегда вставал на стражу интересов истеблишмента в трудные для страны минуты. Вот и теперь, когда американская политика превратилась в разнузданный балаган, Гейтс пытается внушить политикам наиважнейшую, по его мнению, мысль: «Нас больше не боятся, значит, не уважают».

В начале 1990-х, когда в Вашингтоне праздновали победу над СССР, провозглашали «конец истории» и полагали, что теперь-то весь мир встанет под знамена либеральной демократии и рыночной экономики, Гейтс возглавил Центральное разведывательное управление. Главной задачей в ту пору было использовать на всю катушку ситуацию «однополярного момента» – увеличить отрыв Соединенных Штатов от конкурентов, превратить вчерашних врагов в союзников, союзников – в друзей и всех вместе – в вассалов. Еще один модный концепт того времени, до сих пор владеющий умами многих отечественных международников – «мягкая сила», – обосновывал глобальное доминирование Америки притягательностью ее культуры (музыки, кино, образования). Спорить с этим никто не брался, тем более когда видеокассеты с боевиками «Рэмбо» и «Терминатор», а потом и очереди в первый московский «Макдоналдс» наглядно доказывали правоту этой идеологемы. Американская поп-культура делала мир чрезвычайно проницаемым для американских идей и интересов. Задача разных структур, в том числе той, которую возглавлял Гейтс, заключалась в том, чтобы как можно больше простых людей (и политиков!) по всему миру полюбили Америку, поверили в миф об «американской мечте», приняли его как свою жизненную установку.

По мере угасания «однополярного момента» и усложнения для США международной среды влюблять в себя становилось все сложнее. Особенно после бомбардировок Югославии. Короткий период всемирного сочувствия американцам после терактов 11 сентября 2001 года сменился негодованием по поводу вторжения в Ирак. Даже ближайшие союзники по НАТО не одобрили интервенцию. На постсоветском пространстве попытки посредством «цветных революций» заменить во власти тех, кто недостаточно горячо любил Америку, на тех, кто любил бы ее страстно, давали краткосрочный эффект, но усугубляли разногласия с Москвой.

Выступление-манифест Владимира Путина на Мюнхенской конференции 2007 года ознаменовало конец романа с Соединенными Штатами не только России, но и многих других стран. Большинство государств по-прежнему были открыты для американского культурного и образовательного продукта, но политику Вашингтона воспринимали все более критически. В острых ситуациях недовольство Америкой как державой проецировалось на связанные с ней культурные образы – бились стекла в «Макдоналдсах», поджигались звездно-полосатые флаги и так далее.

На что будет нацелена внешняя политика США после завершения афганской кампании

Постепенно эффекты мягкой силы Америки стали нивелироваться применением «жесткой силы». Правительство и окологосударственные фонды вкладывали миллиарды в программы публичной дипломатии и образовательных обменов, в развитие гражданского общества и СМИ, но силовые акции Вашингтона обнуляли усилия по завоеванию симпатий народов мира.

Тем временем Роберт Гейтс вернулся в Вашингтон в качестве главы Пентагона – нужно было спасать администрацию Буша-мл. от фиаско в Афганистане и Ираке. Ведомая вице-президентом Диком Чейни команда не столько стремилась снискать любовь остального мира, сколько руководствовалась принципом Теодора Рузвельта: «Стоит сжать [неприятелям] бубенцы, и их умы и сердца последуют за вами». Термин «неоконы» стал нарицательным и ассоциируется сегодня в большей степени с республиканцами. На самом деле это большая и влиятельная надпартийная идеологически заряженная группа в истеблишменте, для которой примат «заставить бояться» над «убедить полюбить» безусловен.

Избрание Обамы качнуло идеологический маятник в обратную сторону – приоритетом стало внушение любви, а не страха. В Белый дом вернулись администраторы времен президентства Клинтона, а сам Обама говорил о «вовлечении», новой глобализации и надеждах на демократическое возрождение. Гейтс единственный из министров сохранил пост при президенте-демократе. Еще на этапе избирательной кампании Обама обещал покончить с войнами в Ираке и Афганистане – министр-прагматик, устраивавший обе партии, казался лучшим решением в этой ситуации. У упомянутого Теодора Рузвельта имелось подходящее изречение и на этот случай: «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку». Обама отвечал за первое, Гейтс – за второе. «Большая дубинка», впрочем, не очень-то помогала: к концу 2010-х в раздробленном Ираке бал правили проиранские силы, в Афганистане попытки покончить с «Талибаном» (организация запрещена в РФ) путем увеличения американского контингента и выделения астрономических сумм властям в Кабуле результата не давали. Вряд ли виноват в этом был лично Гейтс, но его уверенность в том, что мерилом успеха служит «страх противников», приносила вреда больше, чем пользы. Последний аккорд этой политики прозвучал в Ливии в 2011 году, где Гейтс командовал вторжением американских войск для помощи повстанцам в свержении Муаммара Каддафи. Спустя два месяца, 1 июля 2011-го, Обама вручил Роберту Гейтсу высшую награду США – Президентскую медаль Свободы. С тех пор переключения между «запугиванием» остального мира и попытками вернуть его «любовь» случались в американской политике еще несколько раз.

Как устроена передача американской военной помощи на Украину

Сменивший Обаму Трамп не столько сознательно старался заставить бояться Америку, сколько пугал своей эксцентричностью и непредсказуемостью. Байден начинал с попыток вернуть если уж не любовь, то хотя бы симпатию к Америке – ряд его инициатив настраивали именно на этот лад. Однако накопившийся к моменту избрания Байдена ворох международных проблем вкупе с провозглашенным им циничным принципом «идти и одновременно жевать жвачку» (то есть сотрудничать там, где это выгодно, и пакостить на остальных направлениях) стали естественным ограничителем его политики. После начала российской спецоперации на Украине Америка вернулась в режим «насаждения страха». СВО стала для Штатов новым ресурсом мобилизации – прежде всего самих себя. Тема «любви к Америке», кажется, ушла «вовнутрь»: за последние десять лет США сами перестали себя любить и активно бьют зеркала собственной идентичности и недавнего прошлого – особенно в культуре и политике. Возникающая на этом месте ностальгия по временам, когда Америка «была великой», требует усилий по возвращению этого величия любым способом.

Вопрос о том, на чем должно зиждиться правление – на страхе или любви, – один из ключевых в теории и практике лидерства. В трактате XVI века «Государь» флорентийский мыслитель и политический деятель Никколо Макиавелли утверждал: «Желательно было бы, чтобы государи достигали одновременно и того, и другого [любви и страха], но так как осуществить это трудно и государям обыкновенно приходится выбирать, то в видах личной их выгоды… полезнее держать подданных в страхе». Эту максиму брали на вооружение многие правители в разных исторических эпохах. Проблемы, однако, начинались у тех, кто забывал, что далее Макиавелли предостерегал: «Заставляя бояться себя, государи должны, однако, стараться не возбудить против себя ненависти».

Автор – директор Института международных исследований МГИМО