Архивная публикация 2008 года: "550 подарков БГ"
27 ноября Борис Борисович Гребенщиков встретил свое 55-летие в горной индийской пещере. 30 ноября он вернулся в Петербург, а утром в минувшую среду «Аквариум» в расширенном составе приехал в Москву, чтобы дать два концерта и представить новый диск «Лошадь белая». За несколько часов до первого концерта мы и встретились с БГ. — Феллини как-то признался, что впервые почувствовал себя взрослым в 57 лет. Вы себя уже почувствовали взрослым?
— Да. Хотя, когда именно, мне сказать сложно. Я просто стал замечать, что, поскольку я отвечаю за то, что я делаю, значит, я уже взрослый. Когда ты отвечаешь за что-то — становишься хозяином положения. Потому что ты знаешь, что можешь сделать, а что — нет. И если ты чего-то не можешь, как сделать так, чтобы это все-таки было сделано.
— А когда вы себя ощутили музыкантом?
— Мне нравится петь, нравятся песни. Кем я из-за этого становлюсь, я не знаю. Я с удовольствием пишу музыку, но это для меня то же самое, что и пение. В Индии ведь вся музыка начинается с пения, а все остальное просто имитирует пение. Поэтому даже если я сяду за фортепиано и начну писать какую-то музыку, что со мной несколько раз бывало, то все равно я это воспринимаю как аналог пения.
— Что и когда подвигло вас заняться сочинительством?
— Вначале были стихи, потом песни. Но могу сказать точно: в первом классе я увидел концерт, который передавали в те золотые годы по телевидению. Это был, наверное, 1961-й. В Мариинском театре, насколько я помню, собрали всех бардов, до кого могли дотянуться. Барды стояли на сцене и пели. И я понял, что, во-первых, мне это нравится, а во-вторых, я тоже могу. И с этого я начал. А потом, уже классе в девятом, выяснилось, что можно попробовать и свои песни писать. А потом, уже в университете, я понял, что можно и нужно их писать не на английском языке, а на русском.
— А когда было первое выступление?
— На танцах. Поступив в девятый класс, я немедленно подружился с ребятами, которые знали кого-то, кто играет в группе. И там нужен был человек, который поет. А я уже умел. Я так много слушал Beatles и всех остальных, что для меня это было естественным, начиная класса с четвертого.
— То, что ваше музыкальное поколение в большинстве своем связано с Петербургом, случайно?
— Мне всегда казалось, что Москва слишком близка к деньгам. Те истории, что я слышал про москвичей, они больше про то, чтобы все было «как надо». А в Петербурге на это никто не ориентировался, потому что все равно никаких шансов ни у кого не было. Подход был проще. Чтобы петь, хорошая гитара и хороший усилитель были необязательны. А в Москве, насколько я помню по рассказам московских приятелей, всегда было важно, чтобы все было хорошо, все было фирменно.
— Я знаю, что в Каталонии есть место, где вам сочиняется удивительно хорошо. В творчестве вообще важна география?
— Были разные места, где мне писалось удивительно хорошо, — и в русских деревнях, и где угодно. Важно, чтобы была отдаленность от суеты. Когда тебя дергают каждые пять минут, написать что-нибудь реально невозможно. Важна дистанция.
— Можете в поезде песню написать?
— Вот одну из песен из нового альбома я написал именно в поезде из Москвы в Петербург. Нашел ее у себя в голове.
— Сколько их у вас?
— Наверное, где-нибудь 550. Некоторая часть из них прочно забыта. Я просто помню, что были такие песни, которые предпочитаю не вспоминать, потому что они не очень интересные были. А из живого материала сотни четыре с небольшим наберется.
— А в этом году?
— В этом году — четыре или пять. Крайне мало. Написание 12 песен для нового альбома у меня заняло чуть больше года.
— Каждая песня это…
— … это очередной подарок. Возможность писать песни — это огромный подарок.
— После того как вы получили подарок, что дальше? Я так понимаю, что для вас важно спеть ее жене…
— Цензура…
— Серьезно?
— Ирина часто замечает у меня в песнях какие-то вещи, которые не стоило бы произносить, а я знаю, что она думает так же, как я.
— Сильно ли меняется песня к моменту, когда она зазвучит на диске или на концерте?
— Ирина ставила эксперимент, она записывала первое исполнение песен, а потом, спустя пару лет, сравнивала с тем, что получилось. Оказалось, изменения минимальны.
— Сколько у вас бывает концертов в году?
— Десять месяцев в году где-то по десять концертов в каждом. Получается около 100 концертов.
— Тяжело физически?
— Ну… Не всегда удачные условия переезда с места на место, а так нет, все хорошо. Я бы играл и 200 концертов, если бы была такая возможность.
— Какие у вас планы с новой программой?
— Два концерта в Москве, потом два в Петербурге, потом пять по России, затем один в Вене, а потом снова будем в Москве.
— Вам известен в России какой-нибудь другой человек-аббревиатура?
— Нет, но я не очень слежу за этим.
— А каким образом и когда вы стали БГ?
— В семидесятые годы. Я помню потому, что я сам это ввел. Проще писать «БГ», чем долго-долго расписывать длиннющую фамилию.
— Знаю, что в юности в Питере вы оказались в интеллектуально более свободном кругу, чем была страна в целом. Оказал ли кто-нибудь на вас особое влияние?
— Был такой замечательный, великолепный человек старше меня на несколько лет по имени Толя Ромм, с которым мы года два, наверное, очень плотно общались. И вместо того чтобы идти в университет, я обычно по утрам шел к нему, и он, как старший товарищ, меня окормлял. А он как раз был членом группировки свободных искусств — такая компания, начиная с Бродского. И я у него по ночам очень много с кем пересекался: с поэтами, искусствоведами, писателями.
— Вы когда-нибудь чувствовали себя несвободным?
— Нет. Были досадные помехи в обществе, но обойти их было просто.
— Как вы очутились в Индии и почему все время туда возвращаетесь?
— Очутились очень просто. Моя прекрасная жена сказала однажды: чего это мы все в Непал да в Непал? Давай-ка в Индию поедем! Поехали, и постепенно захватило. На самом деле, с Индии все и начиналось где-то в году 1971—1972-м. Эта культура очень мне по душе была. Очень мне хотелось глубже ее узнать.
— Не без помощи битлов?
— Я уверен, что да. Две-три их песни стали примерами музыкального мира, настолько отличающегося от всего, что было вокруг, что это не могло не притягивать. Потом я стал мифы раскапывать и понял, что это очень мое.
— Работаете вместе с индийскими музыкантами?
— Альбом «Песни рыбака» 2002 года мы наполовину в Индии и записали. И сегодня в нашем составе три индийца.
— Вы очень внимательно относитесь к вашей работе на «Радио России», где рассказываете о разной хорошей музыке. У вас есть такая просветительская потребность?
— Дело не совсем в этом. Есть такой старинный народный стих: «Когда я перегружу в слова все, что накопилось за многие годы, наконец перестанет зудеть голова, и наступит благословенный вкус свободы». Я где-то на заборе это прочел. К «Радио России» у меня очень уважительное отношение. Люди, работавшие там в 1992 году, милостиво предложили нам абсолютно бесплатно записать у них пластинку. И мы записали у них «Русский альбом», за что я до сих пор им очень благодарен, так как денег на запись у нас не было. Потом, когда я в какой-то газете заикнулся, что на радио чего-то не то передают, мне на следующий день позвонил тогдашний директор РР и спросил, не хочу ли я у них вести программу. И благодаря этому моему уважению я согласился. С тех пор я три с половиной года веду передачу, и мотив мой только один: я как-то заметил, что та музыка, которую я люблю и знаю, постепенно уходит в небытие, потому что вымирают люди, которые ее помнили и любили. Их и изначально не так много было. Я подумал: как жаль, что все уйдет вместе со мной. И когда появился шанс сделать эту программу, я понял, что это — как раз то, чего я хочу. В течение многих лет после концертов все собирались у меня, и я ставил какую-то музыку. Кто-то что-то спрашивал, я рассказывал. Это жанр, к которому я привык, продолжение моей деятельности.
— Может ли музыка быть сегодня тем, чем она была для молодежи несколько десятилетий назад?
— Изменилось положение дел в культуре вообще. Музыка перестала быть той областью, где что-то происходит. И это не только у нас, а во всем мире. Со второй половины 1960-х музыка была чем-то очень важным для всех. А теперь это постепенно уходит в сферу эзотерики. Музыку знают только люди, имеющие очень специальное расположение духа. А для остальных музыка стала своеобразными обоями. Это и не плохо, и не хорошо. Я думаю, что речь идет о перемене понятия культуры. Какое-то время в XIX веке живопись была жизненно важной — режущей — гранью искусства, потом — поэзия, потом — кино. Потом была музыка. А сейчас все это смешалось в общую культурную кашу.
— Какая грань сегодня режущая?
— Я думаю, что это Интернет, хотя я не слишком полно знаком с тем, что происходит в Сети. Просто меняется сама идиома. Но мне в этой жизни вполне комфортно, потому что я воспринимаю музыку как Вселенную и как возможность приобщения к вечности. Если вы не хотите принимать те сокровища, которые у вас есть, если они для вас ничего не значат, то кто я такой, чтобы что-то менять? Я могу поделиться тем, что знаю. Могу дать вам ключи. Если захотите зайти, вас ждет приятный сюрприз.
27 ноября Борис Борисович Гребенщиков встретил свое 55-летие в горной индийской пещере. 30 ноября он вернулся в Петербург, а утром в минувшую среду «Аквариум» в расширенном составе приехал в Москву, чтобы дать два концерта и представить новый диск «Лошадь белая». За несколько часов до первого концерта мы и встретились с БГ. — Феллини как-то признался, что впервые почувствовал себя взрослым в 57 лет. Вы себя уже почувствовали взрослым?
— Да. Хотя, когда именно, мне сказать сложно. Я просто стал замечать, что, поскольку я отвечаю за то, что я делаю, значит, я уже взрослый. Когда ты отвечаешь за что-то — становишься хозяином положения. Потому что ты знаешь, что можешь сделать, а что — нет. И если ты чего-то не можешь, как сделать так, чтобы это все-таки было сделано.
— А когда вы себя ощутили музыкантом?
— Мне нравится петь, нравятся песни. Кем я из-за этого становлюсь, я не знаю. Я с удовольствием пишу музыку, но это для меня то же самое, что и пение. В Индии ведь вся музыка начинается с пения, а все остальное просто имитирует пение. Поэтому даже если я сяду за фортепиано и начну писать какую-то музыку, что со мной несколько раз бывало, то все равно я это воспринимаю как аналог пения.
— Что и когда подвигло вас заняться сочинительством?
— Вначале были стихи, потом песни. Но могу сказать точно: в первом классе я увидел концерт, который передавали в те золотые годы по телевидению. Это был, наверное, 1961-й. В Мариинском театре, насколько я помню, собрали всех бардов, до кого могли дотянуться. Барды стояли на сцене и пели. И я понял, что, во-первых, мне это нравится, а во-вторых, я тоже могу. И с этого я начал. А потом, уже классе в девятом, выяснилось, что можно попробовать и свои песни писать. А потом, уже в университете, я понял, что можно и нужно их писать не на английском языке, а на русском.
— А когда было первое выступление?
— На танцах. Поступив в девятый класс, я немедленно подружился с ребятами, которые знали кого-то, кто играет в группе. И там нужен был человек, который поет. А я уже умел. Я так много слушал Beatles и всех остальных, что для меня это было естественным, начиная класса с четвертого.
— То, что ваше музыкальное поколение в большинстве своем связано с Петербургом, случайно?
— Мне всегда казалось, что Москва слишком близка к деньгам. Те истории, что я слышал про москвичей, они больше про то, чтобы все было «как надо». А в Петербурге на это никто не ориентировался, потому что все равно никаких шансов ни у кого не было. Подход был проще. Чтобы петь, хорошая гитара и хороший усилитель были необязательны. А в Москве, насколько я помню по рассказам московских приятелей, всегда было важно, чтобы все было хорошо, все было фирменно.
— Я знаю, что в Каталонии есть место, где вам сочиняется удивительно хорошо. В творчестве вообще важна география?
— Были разные места, где мне писалось удивительно хорошо, — и в русских деревнях, и где угодно. Важно, чтобы была отдаленность от суеты. Когда тебя дергают каждые пять минут, написать что-нибудь реально невозможно. Важна дистанция.
— Можете в поезде песню написать?
— Вот одну из песен из нового альбома я написал именно в поезде из Москвы в Петербург. Нашел ее у себя в голове.
— Сколько их у вас?
— Наверное, где-нибудь 550. Некоторая часть из них прочно забыта. Я просто помню, что были такие песни, которые предпочитаю не вспоминать, потому что они не очень интересные были. А из живого материала сотни четыре с небольшим наберется.
— А в этом году?
— В этом году — четыре или пять. Крайне мало. Написание 12 песен для нового альбома у меня заняло чуть больше года.
— Каждая песня это…
— … это очередной подарок. Возможность писать песни — это огромный подарок.
— После того как вы получили подарок, что дальше? Я так понимаю, что для вас важно спеть ее жене…
— Цензура…
— Серьезно?
— Ирина часто замечает у меня в песнях какие-то вещи, которые не стоило бы произносить, а я знаю, что она думает так же, как я.
— Сильно ли меняется песня к моменту, когда она зазвучит на диске или на концерте?
— Ирина ставила эксперимент, она записывала первое исполнение песен, а потом, спустя пару лет, сравнивала с тем, что получилось. Оказалось, изменения минимальны.
— Сколько у вас бывает концертов в году?
— Десять месяцев в году где-то по десять концертов в каждом. Получается около 100 концертов.
— Тяжело физически?
— Ну… Не всегда удачные условия переезда с места на место, а так нет, все хорошо. Я бы играл и 200 концертов, если бы была такая возможность.
— Какие у вас планы с новой программой?
— Два концерта в Москве, потом два в Петербурге, потом пять по России, затем один в Вене, а потом снова будем в Москве.
— Вам известен в России какой-нибудь другой человек-аббревиатура?
— Нет, но я не очень слежу за этим.
— А каким образом и когда вы стали БГ?
— В семидесятые годы. Я помню потому, что я сам это ввел. Проще писать «БГ», чем долго-долго расписывать длиннющую фамилию.
— Знаю, что в юности в Питере вы оказались в интеллектуально более свободном кругу, чем была страна в целом. Оказал ли кто-нибудь на вас особое влияние?
— Был такой замечательный, великолепный человек старше меня на несколько лет по имени Толя Ромм, с которым мы года два, наверное, очень плотно общались. И вместо того чтобы идти в университет, я обычно по утрам шел к нему, и он, как старший товарищ, меня окормлял. А он как раз был членом группировки свободных искусств — такая компания, начиная с Бродского. И я у него по ночам очень много с кем пересекался: с поэтами, искусствоведами, писателями.
— Вы когда-нибудь чувствовали себя несвободным?
— Нет. Были досадные помехи в обществе, но обойти их было просто.
— Как вы очутились в Индии и почему все время туда возвращаетесь?
— Очутились очень просто. Моя прекрасная жена сказала однажды: чего это мы все в Непал да в Непал? Давай-ка в Индию поедем! Поехали, и постепенно захватило. На самом деле, с Индии все и начиналось где-то в году 1971—1972-м. Эта культура очень мне по душе была. Очень мне хотелось глубже ее узнать.
— Не без помощи битлов?
— Я уверен, что да. Две-три их песни стали примерами музыкального мира, настолько отличающегося от всего, что было вокруг, что это не могло не притягивать. Потом я стал мифы раскапывать и понял, что это очень мое.
— Работаете вместе с индийскими музыкантами?
— Альбом «Песни рыбака» 2002 года мы наполовину в Индии и записали. И сегодня в нашем составе три индийца.
— Вы очень внимательно относитесь к вашей работе на «Радио России», где рассказываете о разной хорошей музыке. У вас есть такая просветительская потребность?
— Дело не совсем в этом. Есть такой старинный народный стих: «Когда я перегружу в слова все, что накопилось за многие годы, наконец перестанет зудеть голова, и наступит благословенный вкус свободы». Я где-то на заборе это прочел. К «Радио России» у меня очень уважительное отношение. Люди, работавшие там в 1992 году, милостиво предложили нам абсолютно бесплатно записать у них пластинку. И мы записали у них «Русский альбом», за что я до сих пор им очень благодарен, так как денег на запись у нас не было. Потом, когда я в какой-то газете заикнулся, что на радио чего-то не то передают, мне на следующий день позвонил тогдашний директор РР и спросил, не хочу ли я у них вести программу. И благодаря этому моему уважению я согласился. С тех пор я три с половиной года веду передачу, и мотив мой только один: я как-то заметил, что та музыка, которую я люблю и знаю, постепенно уходит в небытие, потому что вымирают люди, которые ее помнили и любили. Их и изначально не так много было. Я подумал: как жаль, что все уйдет вместе со мной. И когда появился шанс сделать эту программу, я понял, что это — как раз то, чего я хочу. В течение многих лет после концертов все собирались у меня, и я ставил какую-то музыку. Кто-то что-то спрашивал, я рассказывал. Это жанр, к которому я привык, продолжение моей деятельности.
— Может ли музыка быть сегодня тем, чем она была для молодежи несколько десятилетий назад?
— Изменилось положение дел в культуре вообще. Музыка перестала быть той областью, где что-то происходит. И это не только у нас, а во всем мире. Со второй половины 1960-х музыка была чем-то очень важным для всех. А теперь это постепенно уходит в сферу эзотерики. Музыку знают только люди, имеющие очень специальное расположение духа. А для остальных музыка стала своеобразными обоями. Это и не плохо, и не хорошо. Я думаю, что речь идет о перемене понятия культуры. Какое-то время в XIX веке живопись была жизненно важной — режущей — гранью искусства, потом — поэзия, потом — кино. Потом была музыка. А сейчас все это смешалось в общую культурную кашу.
— Какая грань сегодня режущая?
— Я думаю, что это Интернет, хотя я не слишком полно знаком с тем, что происходит в Сети. Просто меняется сама идиома. Но мне в этой жизни вполне комфортно, потому что я воспринимаю музыку как Вселенную и как возможность приобщения к вечности. Если вы не хотите принимать те сокровища, которые у вас есть, если они для вас ничего не значат, то кто я такой, чтобы что-то менять? Я могу поделиться тем, что знаю. Могу дать вам ключи. Если захотите зайти, вас ждет приятный сюрприз.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
