06.04.2009 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2009 года: "Антифа Ленин"

Сначала я решил, что это первоапрельская шутка. Чего не исключаю до сих пор: вдруг они так шутят? Если бы не шутили, взорвали бы кого-нибудь живого. А так — сделали дыру в бронзовом Ленине у Финляндского вокзала. А ровно перед этим намалевали свастику на лбу его гигантского портрета в Пятигорске, приписав внизу: «Уничтожен русскими фашистами». Проще всего сказать, что это таинственные темные силы пытаются скомпрометировать русских фашистов, которые в действительности белы и пушисты, — но, кажется, само слово «фашист» компрометирует их достаточно. Так что это они. Они, не сомневайтесь. И «Залесский летучий отряд», боевая группа так называемой Республики Залесская Русь, мечтающей о мононациональной России, — они же.
И это отчасти помогает мне ответить на вопрос, отчего я все-таки прилично отношусь к Ленину. Оттого, что его так не любят они.
Вопрос о причинах этой нелюбви довольно темен, особенно если учесть, что так называемые русские фашисты вообще с трудом вербализуют свои темные побуждения. У них в подсознании такой мрак и хаос, что трое Фрейдов не разберутся. Однако рискнем сделать довольно очевидное предположение: фашисты не любят Ленина потому, что он представляет собою убедительную альтернативу им. Именно по такому критерию я предложил бы определять фашистов, а то у нас этим ругательным словом обзывают кого попало, швыряют им друг в друга, почти не задумываясь, и практически уже размыли его первоначальный смысл — вполне, между прочим, конкретный. Умберто Эко — заметив, видимо, что это явление стало интернациональным и в конкретном напоминании о сути фашизма одинаково нуждаются все, — написал превосходное эссе «Вечный фашизм», где выделил 14 пунктов, позволяющих идентифицировать идеологию как фашистскую; но 14, воля ваша, много, и далеко не все они эксклюзивны. Скажем, «восприятие несогласия как предательства» свойственно почти всем течениям мысли в архаических обществах вроде нашего, а новоязом охотно пользуется любая секта вроде структуралистов, хотя в тех же архаических обществах сектой становится любой кружок. Не смею подправлять Эко, но рискнул бы предложить простое и внятное определение фашизма. Из всякого кризиса есть два выхода — вниз и вверх. Фашизм есть выход вниз, то есть движение к архаике.
Фашизм заводится, как червь в трупе или язве; для этого нужен труп — мертвая или, по крайней мере, больная среда. И в России-1917, и в Германии-1923 она наличествовала. Дальше возникает утопический либо антиутопический, то есть обращенный в прошлое, проект. Он может быть основан на древнем инстинкте, а может — на великой инновации. Поначалу он одинаково кровав и часто репрессивен, поскольку язва и не предполагает ничего другого; чтобы оживить труп, можно либо вложить ему новый мозг и новую душу (это путь модернизации), либо сделать из него зомби (это архаический вариант). То и другое весьма травматично. Но фашизм и коммунизм, столь долго отождествлявшиеся поверхностными людьми на том основании, что оба они тоталитарны, соотносятся между собою именно как гомункул и зомби, или, если угодно, как герой пушкинского «Пророка» с монстром Франкенштейном.
Не следует делать из меня апологета красного террора — я наслушался таких обвинений; достаточно сравнить идеологические постулаты коммунизма в ленинской версии и фашизма — в гитлеровской. Фашизм тотально негативен, у него нет своей утопии — или в основании этой утопии лежит непрерывное истребление несогласных и расово чуждых; фашизм весь построен на отрицании и экспансии, созидательный фашизм немыслим, в его основе дисциплина и муштра, и национальными ценностями его позитив исчерпывается. Он и в утопических мечтаниях о будущем предельно традиционен, опрокинут в прошлое, из которого и извлекает свои зигфридо-брунхильдовские идеалы. Коммунизм, напротив, строится на отрицании прошлого, на конструировании абсурдного, иногда бесчеловечного, но принципиально нового мира; созидание в нем важнее разрушения, а вместо утопии вечной войны он (по крайней мере, в теории) исходит из утопии вечного мира, стирания границ и расовых различий. Грубо говоря, это модернистский выход из кризиса (сегодня его назвали бы инновационным). Между тем ноу-хау любого фашизма — опора на традицию, на великие идеалы прошлого, попранные сегодняшним либеральным веком (Эко справедливо указывает на традиционализм как на первый признак фашизма, ограничивая его, однако, архаичным подходом к развитию знаний, первобытным синкретизмом и невежеством).
Фашизм ненавидел Ленина дряхлой и неискоренимой ненавистью прошлого к будущему. И то, что в сегодняшней России сторонники консервативной революции начинают с уничтожения памятников Ленину, — важный и грозный симптом. Никто не призывает возвращаться к ленинскому опыту и повторять его эксперименты, но это повод учесть его уроки. У нас сегодня налицо все признаки новой околофашистской идеологии — с той же агрессией, невежеством, опорой на традицию, — но ни одного модернистского проекта. Отрицатели Ленина постарались — площадка для утопий пуста, а точнее, вытоптана. Не представляю, сколько плодородного слоя, сколько гипотез, версий и спорных размышлений надо нанести на это голое место, чтобы на нем опять начало что-то расти. Но без обращения к опыту Ленина это не получится.
Может быть, хоть фашистские террористические акции против него заставят нас вспомнить, кто он такой.