15.06.2009 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2009 года: "«Чтобы вынести жизнь, нужна сила»"

Сергей СОЛОВЬЕВ показал «Анну Каренину». Отзывы критики были кисловаты. Но заместитель главного редактора «Профиля» считает «Анну» первой безоговорочной удачей Соловьева со времен «Чужой белой и рябого». И после премьеры он подошел к режиссеру и исполнительнице главной роли Татьяне ДРУБИЧ с восторгами и вопросами. — Сергей Александрович, прежде всего, поздравляю: вы сняли хороший страшный фильм.
— Если страшный, хорошо. Потому что история страшная, про смерть, почему камера в конце и не отворачивается от того, как эта смерть выглядит. У Толстого, впрочем, тоже есть растерзанная, раздавленная Анна — «бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело».
— Но я имел в виду, скорее, бред, который ею овладевает ближе к финалу.
— Это не бред, не наркомания и не ломка. Хотя у Толстого и есть про морфин… Это способность видеть во всем только ложь, только лицемерие, только зверство, едва задрапированное для приличия: такое состояние бывает в сильном отчаянии. Кажется, что все лгут — весь мир, — что все издеваются над твоей болью; потом кажется, что на самом деле у всех так же и люди только делают вид, что живут. Потрясенное, измученное сознание, утратившее способность воспринимать свет. Апофеоз недоверия. У Толстого эти состояния бывали, он хорошо знал их.
— Но Левин у вас не выглядит утешительной альтернативой.
— Какая уж тут альтернатива! Левин не ходит на охоту, чтобы не застрелиться, и прячет веревку, чтобы не повеситься. Там и нет никакой идиллии в финале — есть указание на несуществующий выход, как во многих русских романах. Чтобы вынести жизнь, нужна сила — у Анны она кончилась, у Левина пока есть.
— Почему вы называете «Анну Каренину» первым и лучшим романом русского Серебряного века?
— Лучшим — потому что в Серебряном веке вообще неважно обстояло дело с прозой. Со стихами — идеально, а кто тогда писал хорошую прозу — я и не назову: новелла кончилась на Чехове, у Андреева уже вырождалась, а роман отсутствовал как класс — не Сологуба же называть. Может быть, Белый — но по нему можно судить не столько о реальности, сколько о душевной жизни Белого; а Толстой описал все, как было. Распад уклада, страх от невозможности его удержать, да и женский тип, описанный Толстым, точнее всех представил лучший художник Серебряного века — Врубель. Настоящая Анна — такая, как на его иллюстрации, в сцене с Сережей. Хотя это и не Анна вовсе, а скорее уж, возлюбленная Блока — Волохова, с огромными черными глазами. Но я вижу такую.
— Как вам удалось за пятнадцать лет не охладеть к этой картине?
— Ну, естественно, когда ты пятнадцать лет тянешь фильм, тебе нужно все время держать в голове что-то, оправдывающее всю эту трату сил, времени и немалых денег. В моем случае это была Таня Друбич, сыгравшая, наверное, лучшую свою роль. И, конечно, Янковский, который всегда — стоило мне отвлечься на другой замысел — требовал, чтобы я не забывал об «Анне» и был нацелен, прежде всего, на нее.
— Вы с самого начала предполагали дилогию — относительно традиционную «Анну» и взрывную хулиганскую «2-Ассу-2»?
— Нет, конечно. Вторая «Асса» — скорее, вопль раздражения из-за того, что не получается закончить «Анну», и попытка уловить носящиеся в воздухе перемены, и рефлексия на тему надписи, которую сделал БГ на своей первой пластинке, даря ее мне: «Сергею Соловьеву, отцу новой стагнации». Как и почему из «Ассы» выросла стагнация — это надо было как-то себе объяснить, но, думаю, «Анна Каренина» в этом смысле даже более показательна.
— Таня, теперь вопрос к вам: вы десять лет (подготовительный период и работу над сценарием, так и быть, исключаем) пробыли Анной. Как вам удалось пребывание в одном возрасте? К финалу она у вас даже молодеет…
— Молодеет, потому что перестает притворяться. Но в случае с Карениной возраст — условность, это же касается прочих героев романа. Про относительность времени в «Анне» много писал Набоков, это главная тема его лекций об этой книге: Левин успевает прожить за то же время больше, его история бешено развивается, а у Анны — застыла в неразрешимости. И потом, возраст Каренина — сорок четыре года. Он младше меня нынешней, а для Толстого — старик. Что это такое? Мне кажется, применительно к толстовским героям вообще смешно говорить о возрасте, хотя все события у него плотно и аккуратно привязаны к датам, и весь исторический контекст — очень, кстати, похожий на современный — у него прописан внятно.
— Вас устраивает такой Вронский, какого сыграл Ярослав Бойко?
— Абсолютно, но я же не Каренина, чтобы влюбляться в такого Вронского. Важно, чтобы он устраивал режиссера. Бойко точно сыграл то, что от него требовалось. Во вселенной фильма центром оказался Каренин, мы все вращаемся вокруг. Янковский сыграл трагедию государственного человека. Не мелкого. Иначе мне действительно было бы непонятно, как это Анна вышла за него и любила его.
— Невозможно не спросить про смысл эпиграфа «Мне отмщение, и аз воздам» — как вы понимаете его.
— Вполне буквально. За любовь всегда платишь. Помнить об этом, иметь это в виду, готовиться — нельзя, все равно не остановишься. Но дальше будет расплата, удар — либо от других, либо от себя, — как же без этого? Я вообще не очень понимаю мудрствований вокруг этого эпиграфа. Он вполне соответствует содержанию романа. «У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их». Нога поколебалась — и это касается не только Анны: все колеблются в чем-то главном, никто не ведет себя как следует. Ну и воздалось. Сначала ей, потом — всем. Все попали под паровоз.
— Вам тяжело дались паузы в работе?
— Да я не рассматриваю актерство как свою работу. Мое главное занятие — жить, и так у всех, как бы человек ни заслонялся от жизни работой. Каренину, как видим, это не помогло. Я живу, интересуюсь разными вещами.
— Какими сейчас, например?
— Сейчас — Интернетом как новой средой общения, а для кого-то и главным местом жизни. Какие там будут новые отношения, порожденные анонимностью? Насколько они безответственны, насколько можно их регулировать? Что будет с авторским правом, если в Сеть уже сегодня можно выложить для скачивания любую музыку или кино?
— Вы планируете этим заняться?
— Никогда ничего не планирую: живу, смотрю.
— У вас есть любимый фильм Соловьева?
— Больше всего я люблю, пожалуй, «Черную розу — эмблему печали, красную розу — эмблему любви». Там сложилось в целое, в эстетику, в картинку все то, что бродило в «Ассе». И по ощущению жизни эта картина мне ближе всего.
— Напоследок, Сергей Александрович, скажите: вот у вас там Абдулов — Стива и Янковский — Каренин беседуют совершенно в той же мизансцене, что в «Обыкновенном чуде» Медведь с Волшебником. Стива уговаривает Каренина не разводиться, Медведь уговаривает Волшебника отменить волшебство — даже интонации один в один; и на заднем плане стоит огромный медведь. Это сознательный привет Захарову?
— Ничего подобного не имел в виду, честное слово!
— Значит, постмодернизм у вас получается уже бессознательно.
— А это постмодернизм? Какая прелесть!