Архивная публикация 2002 года: "Десять лет при деньгах"
И все забыли, что ровно десять лет назад, 2 января 1992 года, в России появились деньги как таковые -- то есть случилось событие куда более революционное, чем введение новой европейской валюты. Есть что вспомнить и над чем задуматься.Штанов нет
Нет, конечно, кое-какая торговля была у нас и при советской власти; было и то, что в первые ее годы называлось уродливым словосокращением "дензнаки". В этом словце как бы сконцентрировалась вся досада, какую испытывали большевики, мечтавшие о полной отмене денег, но вынужденные после разрушительной эпохи военного коммунизма вернуться к регулярному денежному обращению.
Впрочем, советские рубли, за исключением недолгой поры нэпа, и впрямь были не деньгами, а именно "денежными знаками", суррогатами, символами того, чего на самом деле не существовало, -- реальных товарно-денежных отношений, искорененных в СССР примерно к концу 20-х годов. В 1930-м Ильф и Петров написали гениальный и очень грустный, если задуматься, роман "Золотой теленок". В сущности, это повествование не о приключениях великого комбинатора, а о смерти денег в Стране Советов, своеобразные поминки по ним.
В романе, если помните, Остап Бендер страшно раздражается, всюду натыкаясь на типовые для того времени объявления: "Пиво отпускается только членам профсоюза" или "Штанов нет". Короче и яснее этих объявлений смысл советского экономического уклада и подчиненную роль денег при нем не объяснишь: что толку в твоих деньгах, если ты не член профсоюза (или еще какого-нибудь круга лиц с удостоверениями, карточками, талонами, сертификатами)? А даже если и член, и даже обладатель какого-нибудь талона "на мануфактуру", -- против сурового "штанов нет" не попрешь. Их (как и пива, мяса, сапог, квартир, машин и прочая, и прочая) действительно нет или очень мало. Зато есть, например, танки или трактора (зависимость тут прямая: чем больше танков и тракторов, тем меньше штанов).
Но ни боевой танк, ни мирный трактор тебе не продадут: танк, положим, тебе и даром не нужен, а трактор есть "средство производства", частная собственность на которое, как известно, запрещена Конституцией.
Помните, как Остап уже с миллионом в мешке пытается улететь на самолете? "Пассажиров не принимаем, -- говорит ему пилот. -- Это специальный рейс". И тогда великий комбинатор восклицает: "Я покупаю самолет! Заверните в бумажку!". "С дороги!" -- отвечают ему сознательные советские летчики. Самолет не просто "средство производства", бери выше -- "достояние республики"! Разве можно торговать достоянием республики?
Впрочем, в советской истории был курьезный и загадочный случай, когда простой колхозник Ферапонт Головатый во время войны на свои личные сбережения купил для Красной армии боевой самолет. Даже если отвлечься от фантастичности ситуации, здесь одно из двух: или под именем Ферапонта Головатого скрывался подпольный миллионер Александр Корейко из "Золотого теленка", или авиастроители, ошеломленные патриотическим порывом колхозника, продали ему самолет со скидкой в 99%. Впрочем, кто же знает, сколько стоили тогда самолеты? Советское ценообразование было сферой таинственной, мистической и пониманию простого человека недоступной. С точки зрения здравого смысла то, что обычно не продается, реальной цены не имеет, а значит, на ценнике можно нарисовать любую цифру. Понравился Сталину почин Ферапонта -- и вождь скомандовал нарисовать именно ту сумму, которой сельский труженик не пожалел для родной армии.
А вообще говоря, советские "дензнаки" откровенно врали: вплоть до начала 90-х на мелких "казначейских билетах" гордо писали, что они "обеспечиваются всем достоянием Союза ССР". Теоретически это означало, что за энную сумму рублей любой гражданин может купить частичку этого самого "достояния" -- кусок земли, завод, самолет. На практике человека, пожелавшего осуществить это право, скорее всего, отправили бы в психушку.
На банкнотах покрупнее была другая надпись, и тоже лживая: "обеспечиваются золотом, драгоценными металлами и прочими активами государственного банка". Среди "прочих активов" была, например, иностранная валюта, но государственный банк частным лицам ее не продавал, а купивший хотя бы доллар на "черном рынке" автоматически подпадал под действие уголовной статьи.
Словом, советские деньги были не деньги -- так, третьестепенный учетно-расчетный механизм. Они не могли служить ни "мотором", ни "кровью" экономики. Экономика работала без всякой оглядки на них -- токмо волею направляющего ее начальства или, когда начальство несколько умерило свирепость, -- на нефтедолларовых инъекциях. Соответственно, советские зарплаты и советские цены брались "с потолка", а "все достояние Союза ССР", поскольку не продавалось, ни цены, ни ценности не имело, отчего, между прочим, и утекало, как песок сквозь пальцы. Все это и привело в конце концов советскую власть к полному краху, а советскую экономику -- в состояние коллапса, когда, по словам Чубайса, в ней прекратился "обмен веществ".
Рука не дрогнула
Уже много всего понаписано о том ужасе, в котором пребывала страна в последние месяцы 1991 года: казна пуста, запасов топлива и продовольствия практически нет, управление хозяйством расстроено, торговля разрушена, в очередь за хлебом встают с пяти утра, а кроме хлеба, в магазинах ничего нет. Впереди голодная и холодная зима, возможно, остановка транспорта и -- "русский бунт, бессмысленный и беспощадный".
Дилемма перед Ельциным и Гайдаром стояла тогда такая: либо военное положение с карточной системой и продразверсткой, либо отпуск цен. При этом примерно понятно было, что даст введение военного положения и карточной системы, и можно было не сомневаться, что недавний "советский народ" отнесется к этим мерам с пониманием. Но что даст либерализация цен на вчистую исчезнувшие к тому времени товары, предсказать было невозможно, равно как и реакцию населения.
Нужно ведь помнить, что многие поколения советских людей выросли и воспитались при символических советских "дензнаках" и выдуманных советских ценах, которые держались десятилетиями, а легенды об их копеечном снижении или повышении передавались "из рода в род". Любую взрослую особь мужеска пола можно было разбудить среди ночи и спросить: "Что такое "два восемьдесят семь" и "три шестьдесят две"?" И получить, натурально, ответ, что это цены на поллитру до и после 1972 года. Точно так же обстояли дела и с другими, как теперь говорят, "группами товаров". Пока хоть какие-то товары были, умеренность и, главное, стабильность цен устраивали абсолютное большинство неприхотливых советских людей. Может быть, они уже тогда догадывались, что неприрученные, не кастрированные извращенной экономикой деньги -- стихия опасная и непредсказуемая. А так средний советский человек, вступая в жизнь, примерно представлял себе, в каких зарплатно-ценовых параметрах она пройдет: в двадцать лет он будет получать сто двадцать, в тридцать -- сто восемьдесят, в сорок -- двести тридцать, а в шестьдесят, если был паинькой, ему назначат 132-рублевую пенсию. Особо удачливые будут награждены машиной и дачей.
Жизнь, размеченная этими или близкими цифрами, и позволяла говорить об "уверенности в завтрашнем дне" как об основополагающей ценности "советского образа жизни". И вот такого, еще вчера "уверенного в завтрашнем дне", а на самом деле расслабленного этой "уверенностью" человека предстояло окунуть в холодный и бурный поток рыночной экономики. Тут даже не первой негативной реакции следовало опасаться, не бунта и не социального взрыва. Страшнее всего было бы обнаружить, что за десятилетия господства коммунистов у народа начисто атрофировались адаптационные механизмы, умение самостоятельно, без руководящих указаний приспосабливаться к предложенным обстоятельствам.
Когда-нибудь -- лет через сто -- Ельцину и Гайдару поставят памятник за то, что они осенью 1991-го понадеялись не на знакомый тоталитарный механизм чрезвычайного положения, а на "невидимую руку рынка", про действие которой знали только теоретически. "Рука рынка" -- это ведь обобщение долгих наблюдений над естественным эволюционным становлением капитализма. Но никогда и нигде еще рынок не вводился "сверху", да еще в один день, и "невидимая рука", исправно работавшая в Англии XVIII века, в постсоветской России могла запросто дать затрещину самим реформаторам.
Однако рука революционеров не дрогнула, соответственно, и "невидимая рука рынка" не подвела -- сработала как по-писаному.
Шок в рассрочку
Собственно, день 2 января 1992 года мало чем отличался от 30 декабря 1991-го: это отсюда, из января 2002-го, почему-то кажется, что товары в пустых магазинах появились на следующий же день после либерализации цен.
Товары появлялись постепенно, рывками и толчками, существенные перемены стали заметны где-то к марту, а по-настоящему российский рынок насытился лишь через несколько лет. Но тогда, если задуматься, неспешность наполнения рынка была на руку реформаторам: шоковую дозу терапии россияне принимали как бы в рассрочку -- по мере появления на полках магазинов все новых и новых товаров и продуктов.
Рискну даже предположить, что первый шок смягчало и свойственное людям любопытство: а что появится завтра и сколько оно будет стоить? Помнится, в шоковом 1992 году в ГУМе толпилось гораздо больше народу, чем сейчас, а в открывшиеся валютные секции надо было выстоять очередь. Понятно, что покупали мало, но ходили как на экскурсию, в общеобразовательных, а также психотерапевтических целях. После лютого товарного голода времен перестройки материализация давно исчезнувших, казалось бы, из природы или виденных только на картинках вещей странным образом успокаивала, хотя и стоили эти вещи по меркам большинства немыслимо дорого. Впрочем, как говорят, "не дороже денег", и этот "платонический", без покупок, "шоппинг" был для многих первичным стимулом крутиться и зарабатывать.
Словом, не было бы счастья, так несчастье помогло -- тотальный дефицит конца 80-х как бы загодя психологически амортизировал "шоковую терапию": когда нечто возникает из ничего, большинство нормальных людей осознает этот процесс как позитивный. А попробуйте перенести условия 1992 года в наши дни, когда прилавки магазинов ломятся от товаров? Представьте на фоне нынешнего изобилия инфляцию в 40--60--90 процентов в месяц, не в год! Можно с уверенностью сказать, что аргентинские погромы против наших показались бы детскими шалостями.
Но главную роль в относительном успехе "шоковой терапии" сыграл, конечно, мощный ресурс извечного российского терпения, готовности жить и выживать в любых предложенных условиях. Первой и чисто "оборонительной" реакцией большинства россиян на либерализацию стало снижение личного потребления. А после шока началось расслоение: на тех, кто по разным причинам выбрал эту пассивную стратегию, и на тех, кто решил попробовать оседлать рыночную волну, вписаться в новые отношения, переменить судьбу. Это означало прежде всего -- работать больше, чем привык нормальный советский человек, а также понять кое-что про себя и про деньги.
В сущности, для этих людей, как и бывает всегда в революционные эпохи, воспроизводилась одна из библейских ситуаций, а именно та, когда Адам, соблазненный Евой, пробует яблочко с древа познания добра и зла и вдруг понимает, что он наг. Ну и далее по тексту -- вплоть до изгнания из рая и обреченности на труд в поте лица. Так вот, если, конечно, упрощать и схематизировать, то бывший советский человек в 1992 году тоже откушал яблочка с древа познания.
Не важно, как в реальности это происходило: ну, к примеру, он зашел в один из валютных магазинов, увидел там какие-нибудь немыслимо соблазнительные товары, а посмотрев на ценник, осознал, по примеру Адама, что он наг, то есть беден. Причем не только в данный конкретный момент беден, но и в золотые застойные времена был тоже нищ, поскольку не имел даже теоретической возможности покупать вещи, увиденные им в магазине, и вести жизнь, где эти вещи играют самую что ни на есть обиходную роль. Осознание этой простой истины и вышвыривало бывшего советского человека из пожухшего социалистического рая прямиком на дорогу в капиталистический ад. Ведь, строго говоря, первый шаг на пути к богатству -- это осознание своей бедности.
Конечно же, далеко не для всех скромный потребительский соблазн стал решающим: кто-то увидел в деньгах основу свободы, кто-то понял, какую власть они дают. Важно то, что людей, не убоявшихся по тем или иным причинам откушать заветного яблочка, оказалось гораздо больше, чем это можно было предположить, зная российскую историю. Все вместе эти люди -- независимо от их личных успехов или неуспехов на капиталистическом пути -- составили ту численно небольшую, но по своей энергетике достаточную "критическую массу" населения, опираясь на которую можно было продолжать реформы.
Школа
Чего только не происходило в России за прошедшие десять лет! Политическая борьба, приватизация, расстрел парламента, возвышение и падение "олигархов", война в Чечне и многое, многое другое. Но психологически для каждого отдельно взятого человека эти годы были прежде всего временем учебы, трудной адаптации к чрезвычайно усложнившемуся миру.
И обнаружилось, между прочим, что как раз деньги обладают очень сильным обучающим потенциалом. Они, как ни громко это прозвучит, учат жить. Разумеется, если это "живые" деньги, подчиняющиеся не воле начальства, а своим собственным сложным законам и вынуждающие нас эти законы день за днем познавать.
Мы, судя по состоянию экономики и общей психологической атмосфере в стране, начинаем делать в этой учебе кое-какие успехи. Но все-таки, если быть справедливыми, наши деньги пока еще умнее нас. Чаще всего это они нас ведут (иногда -- тащат) за собой, а не мы пользуемся их энергией, чтобы идти туда, куда нам нужно.
Дело, конечно, отчасти в том, что деньги вернулись в Россию совсем недавно и отношение к ним слишком эмоциональное -- много любви, много ненависти, много страха, но пока еще мало спокойного понимания. Деньги ведь штука парадоксальная: с одной стороны, чисто человеческое изобретение, вполне рукотворны и рациональны, однако ведут себя подчас как природная стихия, причем опасная. Бизнесмены знают: когда дело касается денег, невозможно учесть все случайности, которые могут повлиять на их поведение. Но можно придерживаться правил некой техники безопасности обращения с деньгами, чтобы не попадать хотя бы в такие позорные ловушки, как приснопамятная пирамида МММ. Западный человек учится этим правилам с раннего детства, и учеба эта продолжается всю жизнь. От несчастного случая, может, и не спасет, но от особенно грубых ошибок гарантирует.
Мы в этой общечеловеческой школе не только новички, но и великовозрастные второгодники, и приходится нам, понятное дело, нелегко. Но бросать школу во второй раз, согласитесь, как-то стыдно.
И все забыли, что ровно десять лет назад, 2 января 1992 года, в России появились деньги как таковые -- то есть случилось событие куда более революционное, чем введение новой европейской валюты. Есть что вспомнить и над чем задуматься.Штанов нет
Нет, конечно, кое-какая торговля была у нас и при советской власти; было и то, что в первые ее годы называлось уродливым словосокращением "дензнаки". В этом словце как бы сконцентрировалась вся досада, какую испытывали большевики, мечтавшие о полной отмене денег, но вынужденные после разрушительной эпохи военного коммунизма вернуться к регулярному денежному обращению.
Впрочем, советские рубли, за исключением недолгой поры нэпа, и впрямь были не деньгами, а именно "денежными знаками", суррогатами, символами того, чего на самом деле не существовало, -- реальных товарно-денежных отношений, искорененных в СССР примерно к концу 20-х годов. В 1930-м Ильф и Петров написали гениальный и очень грустный, если задуматься, роман "Золотой теленок". В сущности, это повествование не о приключениях великого комбинатора, а о смерти денег в Стране Советов, своеобразные поминки по ним.
В романе, если помните, Остап Бендер страшно раздражается, всюду натыкаясь на типовые для того времени объявления: "Пиво отпускается только членам профсоюза" или "Штанов нет". Короче и яснее этих объявлений смысл советского экономического уклада и подчиненную роль денег при нем не объяснишь: что толку в твоих деньгах, если ты не член профсоюза (или еще какого-нибудь круга лиц с удостоверениями, карточками, талонами, сертификатами)? А даже если и член, и даже обладатель какого-нибудь талона "на мануфактуру", -- против сурового "штанов нет" не попрешь. Их (как и пива, мяса, сапог, квартир, машин и прочая, и прочая) действительно нет или очень мало. Зато есть, например, танки или трактора (зависимость тут прямая: чем больше танков и тракторов, тем меньше штанов).
Но ни боевой танк, ни мирный трактор тебе не продадут: танк, положим, тебе и даром не нужен, а трактор есть "средство производства", частная собственность на которое, как известно, запрещена Конституцией.
Помните, как Остап уже с миллионом в мешке пытается улететь на самолете? "Пассажиров не принимаем, -- говорит ему пилот. -- Это специальный рейс". И тогда великий комбинатор восклицает: "Я покупаю самолет! Заверните в бумажку!". "С дороги!" -- отвечают ему сознательные советские летчики. Самолет не просто "средство производства", бери выше -- "достояние республики"! Разве можно торговать достоянием республики?
Впрочем, в советской истории был курьезный и загадочный случай, когда простой колхозник Ферапонт Головатый во время войны на свои личные сбережения купил для Красной армии боевой самолет. Даже если отвлечься от фантастичности ситуации, здесь одно из двух: или под именем Ферапонта Головатого скрывался подпольный миллионер Александр Корейко из "Золотого теленка", или авиастроители, ошеломленные патриотическим порывом колхозника, продали ему самолет со скидкой в 99%. Впрочем, кто же знает, сколько стоили тогда самолеты? Советское ценообразование было сферой таинственной, мистической и пониманию простого человека недоступной. С точки зрения здравого смысла то, что обычно не продается, реальной цены не имеет, а значит, на ценнике можно нарисовать любую цифру. Понравился Сталину почин Ферапонта -- и вождь скомандовал нарисовать именно ту сумму, которой сельский труженик не пожалел для родной армии.
А вообще говоря, советские "дензнаки" откровенно врали: вплоть до начала 90-х на мелких "казначейских билетах" гордо писали, что они "обеспечиваются всем достоянием Союза ССР". Теоретически это означало, что за энную сумму рублей любой гражданин может купить частичку этого самого "достояния" -- кусок земли, завод, самолет. На практике человека, пожелавшего осуществить это право, скорее всего, отправили бы в психушку.
На банкнотах покрупнее была другая надпись, и тоже лживая: "обеспечиваются золотом, драгоценными металлами и прочими активами государственного банка". Среди "прочих активов" была, например, иностранная валюта, но государственный банк частным лицам ее не продавал, а купивший хотя бы доллар на "черном рынке" автоматически подпадал под действие уголовной статьи.
Словом, советские деньги были не деньги -- так, третьестепенный учетно-расчетный механизм. Они не могли служить ни "мотором", ни "кровью" экономики. Экономика работала без всякой оглядки на них -- токмо волею направляющего ее начальства или, когда начальство несколько умерило свирепость, -- на нефтедолларовых инъекциях. Соответственно, советские зарплаты и советские цены брались "с потолка", а "все достояние Союза ССР", поскольку не продавалось, ни цены, ни ценности не имело, отчего, между прочим, и утекало, как песок сквозь пальцы. Все это и привело в конце концов советскую власть к полному краху, а советскую экономику -- в состояние коллапса, когда, по словам Чубайса, в ней прекратился "обмен веществ".
Рука не дрогнула
Уже много всего понаписано о том ужасе, в котором пребывала страна в последние месяцы 1991 года: казна пуста, запасов топлива и продовольствия практически нет, управление хозяйством расстроено, торговля разрушена, в очередь за хлебом встают с пяти утра, а кроме хлеба, в магазинах ничего нет. Впереди голодная и холодная зима, возможно, остановка транспорта и -- "русский бунт, бессмысленный и беспощадный".
Дилемма перед Ельциным и Гайдаром стояла тогда такая: либо военное положение с карточной системой и продразверсткой, либо отпуск цен. При этом примерно понятно было, что даст введение военного положения и карточной системы, и можно было не сомневаться, что недавний "советский народ" отнесется к этим мерам с пониманием. Но что даст либерализация цен на вчистую исчезнувшие к тому времени товары, предсказать было невозможно, равно как и реакцию населения.
Нужно ведь помнить, что многие поколения советских людей выросли и воспитались при символических советских "дензнаках" и выдуманных советских ценах, которые держались десятилетиями, а легенды об их копеечном снижении или повышении передавались "из рода в род". Любую взрослую особь мужеска пола можно было разбудить среди ночи и спросить: "Что такое "два восемьдесят семь" и "три шестьдесят две"?" И получить, натурально, ответ, что это цены на поллитру до и после 1972 года. Точно так же обстояли дела и с другими, как теперь говорят, "группами товаров". Пока хоть какие-то товары были, умеренность и, главное, стабильность цен устраивали абсолютное большинство неприхотливых советских людей. Может быть, они уже тогда догадывались, что неприрученные, не кастрированные извращенной экономикой деньги -- стихия опасная и непредсказуемая. А так средний советский человек, вступая в жизнь, примерно представлял себе, в каких зарплатно-ценовых параметрах она пройдет: в двадцать лет он будет получать сто двадцать, в тридцать -- сто восемьдесят, в сорок -- двести тридцать, а в шестьдесят, если был паинькой, ему назначат 132-рублевую пенсию. Особо удачливые будут награждены машиной и дачей.
Жизнь, размеченная этими или близкими цифрами, и позволяла говорить об "уверенности в завтрашнем дне" как об основополагающей ценности "советского образа жизни". И вот такого, еще вчера "уверенного в завтрашнем дне", а на самом деле расслабленного этой "уверенностью" человека предстояло окунуть в холодный и бурный поток рыночной экономики. Тут даже не первой негативной реакции следовало опасаться, не бунта и не социального взрыва. Страшнее всего было бы обнаружить, что за десятилетия господства коммунистов у народа начисто атрофировались адаптационные механизмы, умение самостоятельно, без руководящих указаний приспосабливаться к предложенным обстоятельствам.
Когда-нибудь -- лет через сто -- Ельцину и Гайдару поставят памятник за то, что они осенью 1991-го понадеялись не на знакомый тоталитарный механизм чрезвычайного положения, а на "невидимую руку рынка", про действие которой знали только теоретически. "Рука рынка" -- это ведь обобщение долгих наблюдений над естественным эволюционным становлением капитализма. Но никогда и нигде еще рынок не вводился "сверху", да еще в один день, и "невидимая рука", исправно работавшая в Англии XVIII века, в постсоветской России могла запросто дать затрещину самим реформаторам.
Однако рука революционеров не дрогнула, соответственно, и "невидимая рука рынка" не подвела -- сработала как по-писаному.
Шок в рассрочку
Собственно, день 2 января 1992 года мало чем отличался от 30 декабря 1991-го: это отсюда, из января 2002-го, почему-то кажется, что товары в пустых магазинах появились на следующий же день после либерализации цен.
Товары появлялись постепенно, рывками и толчками, существенные перемены стали заметны где-то к марту, а по-настоящему российский рынок насытился лишь через несколько лет. Но тогда, если задуматься, неспешность наполнения рынка была на руку реформаторам: шоковую дозу терапии россияне принимали как бы в рассрочку -- по мере появления на полках магазинов все новых и новых товаров и продуктов.
Рискну даже предположить, что первый шок смягчало и свойственное людям любопытство: а что появится завтра и сколько оно будет стоить? Помнится, в шоковом 1992 году в ГУМе толпилось гораздо больше народу, чем сейчас, а в открывшиеся валютные секции надо было выстоять очередь. Понятно, что покупали мало, но ходили как на экскурсию, в общеобразовательных, а также психотерапевтических целях. После лютого товарного голода времен перестройки материализация давно исчезнувших, казалось бы, из природы или виденных только на картинках вещей странным образом успокаивала, хотя и стоили эти вещи по меркам большинства немыслимо дорого. Впрочем, как говорят, "не дороже денег", и этот "платонический", без покупок, "шоппинг" был для многих первичным стимулом крутиться и зарабатывать.
Словом, не было бы счастья, так несчастье помогло -- тотальный дефицит конца 80-х как бы загодя психологически амортизировал "шоковую терапию": когда нечто возникает из ничего, большинство нормальных людей осознает этот процесс как позитивный. А попробуйте перенести условия 1992 года в наши дни, когда прилавки магазинов ломятся от товаров? Представьте на фоне нынешнего изобилия инфляцию в 40--60--90 процентов в месяц, не в год! Можно с уверенностью сказать, что аргентинские погромы против наших показались бы детскими шалостями.
Но главную роль в относительном успехе "шоковой терапии" сыграл, конечно, мощный ресурс извечного российского терпения, готовности жить и выживать в любых предложенных условиях. Первой и чисто "оборонительной" реакцией большинства россиян на либерализацию стало снижение личного потребления. А после шока началось расслоение: на тех, кто по разным причинам выбрал эту пассивную стратегию, и на тех, кто решил попробовать оседлать рыночную волну, вписаться в новые отношения, переменить судьбу. Это означало прежде всего -- работать больше, чем привык нормальный советский человек, а также понять кое-что про себя и про деньги.
В сущности, для этих людей, как и бывает всегда в революционные эпохи, воспроизводилась одна из библейских ситуаций, а именно та, когда Адам, соблазненный Евой, пробует яблочко с древа познания добра и зла и вдруг понимает, что он наг. Ну и далее по тексту -- вплоть до изгнания из рая и обреченности на труд в поте лица. Так вот, если, конечно, упрощать и схематизировать, то бывший советский человек в 1992 году тоже откушал яблочка с древа познания.
Не важно, как в реальности это происходило: ну, к примеру, он зашел в один из валютных магазинов, увидел там какие-нибудь немыслимо соблазнительные товары, а посмотрев на ценник, осознал, по примеру Адама, что он наг, то есть беден. Причем не только в данный конкретный момент беден, но и в золотые застойные времена был тоже нищ, поскольку не имел даже теоретической возможности покупать вещи, увиденные им в магазине, и вести жизнь, где эти вещи играют самую что ни на есть обиходную роль. Осознание этой простой истины и вышвыривало бывшего советского человека из пожухшего социалистического рая прямиком на дорогу в капиталистический ад. Ведь, строго говоря, первый шаг на пути к богатству -- это осознание своей бедности.
Конечно же, далеко не для всех скромный потребительский соблазн стал решающим: кто-то увидел в деньгах основу свободы, кто-то понял, какую власть они дают. Важно то, что людей, не убоявшихся по тем или иным причинам откушать заветного яблочка, оказалось гораздо больше, чем это можно было предположить, зная российскую историю. Все вместе эти люди -- независимо от их личных успехов или неуспехов на капиталистическом пути -- составили ту численно небольшую, но по своей энергетике достаточную "критическую массу" населения, опираясь на которую можно было продолжать реформы.
Школа
Чего только не происходило в России за прошедшие десять лет! Политическая борьба, приватизация, расстрел парламента, возвышение и падение "олигархов", война в Чечне и многое, многое другое. Но психологически для каждого отдельно взятого человека эти годы были прежде всего временем учебы, трудной адаптации к чрезвычайно усложнившемуся миру.
И обнаружилось, между прочим, что как раз деньги обладают очень сильным обучающим потенциалом. Они, как ни громко это прозвучит, учат жить. Разумеется, если это "живые" деньги, подчиняющиеся не воле начальства, а своим собственным сложным законам и вынуждающие нас эти законы день за днем познавать.
Мы, судя по состоянию экономики и общей психологической атмосфере в стране, начинаем делать в этой учебе кое-какие успехи. Но все-таки, если быть справедливыми, наши деньги пока еще умнее нас. Чаще всего это они нас ведут (иногда -- тащат) за собой, а не мы пользуемся их энергией, чтобы идти туда, куда нам нужно.
Дело, конечно, отчасти в том, что деньги вернулись в Россию совсем недавно и отношение к ним слишком эмоциональное -- много любви, много ненависти, много страха, но пока еще мало спокойного понимания. Деньги ведь штука парадоксальная: с одной стороны, чисто человеческое изобретение, вполне рукотворны и рациональны, однако ведут себя подчас как природная стихия, причем опасная. Бизнесмены знают: когда дело касается денег, невозможно учесть все случайности, которые могут повлиять на их поведение. Но можно придерживаться правил некой техники безопасности обращения с деньгами, чтобы не попадать хотя бы в такие позорные ловушки, как приснопамятная пирамида МММ. Западный человек учится этим правилам с раннего детства, и учеба эта продолжается всю жизнь. От несчастного случая, может, и не спасет, но от особенно грубых ошибок гарантирует.
Мы в этой общечеловеческой школе не только новички, но и великовозрастные второгодники, и приходится нам, понятное дело, нелегко. Но бросать школу во второй раз, согласитесь, как-то стыдно.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
