Архивная публикация 2004 года: "Мэри во всем мире"

Мэри Дадли, жена президента компании ТНК-BP Роберта Дадли, — нетипичная американка. Первым языком ее был турецкий, а частью своей семьи она считает русских сирот.

Елена Разина: Тяжело жить вдали от родины?

Мэри Дадли: Я привыкла. Мой отец был военным, майором военно-воздушных сил США, и семья (мама, я, трое моих сестер) все время переезжала с ним с места на место. Турция, Таиланд, штат Мэн, Аляска, Аризона — все это было моим домом какое-то время. Первый язык, на котором я заговорила, был турецкий. Мы жили в Анкаре, над лавкой мясника. Моими друзьями были дети с улицы и нянька — русская, из белоэмигрантов. С няней и детьми я говорила по-турецки.

Е.Р.: Америка долго оставалась чужой после возвращения?

М.Д.: Да, было довольно тяжело. Мы приехали в Аризону, когда мне было девять. Привезли с собой большую обезьяну из Таиланда — это была последняя страна, где служил отец перед возвращением. И в школе меня дразнили из-за этого «обезьянкой», я для сверстников была не то чтобы враждебна, но слишком экзотична из-за моего прошлого. Для меня такое отчуждение на родине вообще было непривычно, потому что я выросла в очень дружелюбной среде. Самые доброжелательные люди были в Таиланде. Там считается хорошей приметой дотронуться до светловолосого человека, а у меня волосы светлые, и люди все время ко мне тянулись, я была для них как талисман. Помню, лучшей моей подружкой была соседская девочка, которую дома унижали, и она много времени проводила у нас.

Е.Р.: Но образование вам пришлось получать все-таки в Америке?

М.Д.: Да, я поступила в университет Иллинойса, на отделение финансов. Не то чтобы мне очень нравилось заниматься финансами (я даже находила это довольно скучным), но образование-то нужно было. Зато там я познакомилась с Бобом.

Е.Р.: Знакомство было таким же экзотичным, как ваше детство?

М.Д.: Да нет, знакомство было довольно тривиальное. Я увидела его в химической лаборатории (он учился на инженера-химика). Он шел по проходу, наши взгляды пересеклись, и я остолбенела. И как мне казалось потом, забыла все приличия, не отрываясь смотрела на него минут пятнадцать, но потом опомнилась и дала себе зарок целую неделю на него не смотреть.

Е.Р.: Знакомство с будущим мужем на первом курсе — не самый типичный случай для Америки. Там люди стараются продлить себе холостяцкую молодость…

М.Д.: И мы старались. Познакомились мы в 1974-м, а поженились только в 1980-м. Я так думаю, что для Боба в его решении не последнюю роль сыграл мой опыт путешествий. Он очень хотел посмотреть мир. И в нефтяную компанию после окончания университета пошел главным образом, чтобы осуществить это свое желание. А я умела адаптироваться к жизни в других странах, и это должно было нам очень пригодиться в браке.

Е.Р.: А семьи ваши с Бобом похожи были?

М.Д.: Да, вполне. Его отец тоже военный, но служил в военно-морских силах, во Вторую мировую был в СССР, на Дальнем Востоке. Боб сначала даже хотел идти по стопам отца, собирался поступать в военно-морскую академию в Анаполисе. Но в школе он занимался плаванием и во время соревнований повредил плечо. С этой травмой он все-таки занял первое место, но решил с карьерой моряка завязать. Так что, если бы не эта травма, мы бы и не встретились.

Е.Р.: Как выглядела география вашего брака?

М.Д.: Боб работал менеджером BP в Шотландии, потом — в Техасе и Китае, Москве, Чикаго, а затем опять вернулся в Москву. В Абердине (Шотландия) родился сын. В Хьюстоне — дочь. Сейчас им 17 и 15 лет, учатся в Москве, в британо-американо-канадской школе.

Е.Р.: Вы работали во всех этих поездках?

М.Д.: Да, только начиная с моего первого приезда в Россию, в 1994-м, семья получила возможность обходиться без моих заработков. В первых поездках я работала в Compaq, в консалтинговой компании, даже занималась стратегическим планированием в компании, занимающейся бурением скважин.

Е.Р.: Есть ли какие-то традиции в вашей семье, которые вы усвоили в ваших странствиях?

М.Д.: Традиции… Я очень люблю тайскую кухню — сама не готовлю, но мы часто едим тайскую пищу. Еще, пожалуй, тосты. Это уже из российской традиции — когда собирается семья, мы постоянно произносим тосты, к удивлению американцев.

Е.Р.: Ваш муж работал в России с 1994-го по 1997-й, а в 2003 году вернулся в Россию уже как президент ТНК-BP (англо-американская BP поглотила Amoco в 1998-м, а в 2003 году выкупила половину российской компании ТНК. — «Профиль»). Большая разница для вас была между этими двумя приездами?

М.Д.: Колоссальная. Когда мы летели первый раз, я была совсем не готова к тому, что увижу, пройдя паспортный стол в «Шереметьево». Людям жилось очень тяжело, на улицах нельзя было встретить улыбки. К 2003 году это уже совсем другая страна была, конечно. Но я полюбила ее все равно с первого раза. Мы жили за городом. Я была поражена красотой русской природы. Мы с детьми все время плавали на теплоходе по рекам, и это было очень красиво. Ездили смотреть старый город, старую архитектуру Москвы. Сейчас ее уже нет практически в том виде, но появилось много новых зданий, под старину, тоже очень красивых. К тому же тогда, в первый приезд, я начала создавать свой благотворительный фонд Diemas Dream, и это стало делом моей жизни.

Е.Р.: Ваш фонд занимается помощью сиротам и детям с физическими недостатками. ТНК-ВР финансирует его деятельность?

М.Д.: Нет, мы сами зарабатываем. Мой муж очень жестко стоит на позиции, что нужно проводить четкую границу между компанией, которую он возглавляет, и моей деятельностью. По настоянию мужа я веду себя очень аккуратно в этом отношении, чтобы никто не мог смешать эти две вещи. У ТНК-BP есть свои благотворительные проекты, но стратегия компании такова, что они в основном касаются тех регионов, где компания добывает и перерабатывает нефть. А наш фонд сейчас курирует один детский дом в Москве, и еще мы при помощи меценатов хотим строить реабилитационный центр для больных детей в Подмосковье — там будет проводиться обучение персонала работе с детьми и помощь семье и детским садам по адаптации неполноценных детей.

Е.Р.: Много меценатов находится? И как вы зарабатываете сами?

М.Д.: Меценатов не так много, к сожалению. Впрочем, на нас выйти тоже, наверное, проблематично: чтобы все деньги попадали напрямую к детям, мы не держим ни офиса, ни штата. А зарабатываем, продавая на Западе всякие русские сувениры. Начиналось это так. В 1999 году, когда вся подготовительная работа уже была сделана (проспекты у нас были, сайт), мы с сестрой приехали в Россию с двумя чемоданами, отправились на Измайловский рынок и стали скупать всякие поделки. Гжель, стеклянные фигурки, шкатулки — все заворачивали в газету Moscow Times и складывали. В общем, думали увезти два чемодана, а увезли 20! В Лондоне организовали благотворительный аукцион, позвали друзей-американцев, которые жили в Лондоне, те — своих друзей, и выручили $26 тыс. Так и повелось. В прошлом году организовывали благотворительные рождественские базары в Лондоне, Шотландии, Делавере, Висконсине. Продавали русские елочные игрушки: на Западе игрушки ручной работы — большая редкость, а здесь есть много мастерских, которые делают изумительные вещи. В городе Гжель мы уже тоже как родные, директор магазина при фабрике плакала, когда мы в первый раз у нее покупали товар, говорила, что только благодаря нам сможет выплатить зарплату сотрудникам за три месяца.

Е.Р.: Неужели такой большой спрос на русские поделки в Англии? Мне-то казалось, что на Измайловском рынке продаются вещи очень низкого качества…

М.Д.: Нужно знать, за чем идти туда. Мы уже знакомы с хорошими мастерами, они для нас делают специально партии. Есть мастерские при церквах, которые делают изумительные стеклянные вещи. А скоро будет гала-бал в музее Виктории в Лондоне, и десять очень хороших российских художников пожертвовали по одной картине, которые будут там проданы на благотворительном аукционе.

Е.Р.: Вам не обидно, что за плечами мужа стоит целая нефтяная индустрия, а вам приходится самой мыкаться с чемоданами, чтобы выручить деньги для своего фонда?

М.Д.: Я понимаю его позицию. Для него очень важно, чтобы никто не мог сказать, что он за счет компании помогает жене в ее увлечениях. Но это не беда, я могу найти другие источники финансирования. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы больше русских людей принимало участие в благотворительности. Все-таки когда иностранцы этим занимаются — это не совсем правильно.

Е.Р.: Вам не хочется иногда бросить все и видеть вокруг себя лишь благополучных людей, к которым вы привыкли?

М.Д.: Болезни и нищету я видела с детства. В Таиланде люди нарочно калечили своих детей, чтобы нищенствовать с ними. Так что эта сторона жизни никогда не была для меня тайной. Заниматься этим практически очень тяжело, конечно. Особенно тяжело понимать, что всем помочь нельзя, понимать масштабы ужасов. Но я не брошу это ни за что, это уже моя семья, моя жизнь.

Е.Р.: А почему ваш фонд не может заниматься тем же самым в Америке? Если закончится контракт у мужа, вернетесь домой…

М.Д.: А в Америке практически нет сирот. Если от детей отказываются родители, их обычно усыновляют другие семьи. И адаптацией неполноценных детей заниматься не нужно: дети с синдромом Дауна часто ходят в обычные школы. Я действительно хотела заниматься чем-то подобным в Америке. Когда мы жили в Хьюстоне, я говорила мужу, что в выходные хочу пойти поработать в общественных организациях. Но я не знала, куда идти. В Красный Крест, может быть, но это другое. Так что я все равно буду заниматься этим делом здесь, в России. Муж ведь уже уезжал, с 1997-го по 2003-й. А я продолжала по пять раз в год ездить.

Е.Р.: А ваши дети не жалуются, что им достается меньше любви и внимания из-за того, что вы много сил отдаете фонду?

М.Д.: Думаю, что я хорошая мать. Однажды, я помню, смотрела по видео фильм, снятый в одном московском сиротском доме. Фильм документальный, страшный — дети полуголодные, буквально привязаны к кроватям в комнатах. И тут вошла моя шестилетняя дочь. Первым моим движением было, конечно, выключить. Но потом я решила, что это реальная жизнь и пусть она видит, чем я живу. И моя дочь сказала: «Наверное, у нас нет проблем, мама». Очень мудрый вывод для шестилетнего человека! Сейчас дети мне помогают — они ходили в зоопарк с моими подопечными, торговали на ярмарках. Но в качестве своего призвания они благотворительность не видят. Сын бредит компьютерами и в следующем году поедет во Флориду учиться компьютерной анимации. А дочь пока не определилась, но, скорее, что-нибудь финансовое или экономическое.

Е.Р.: Отец не пытается вовлечь детей в свое нефтяное дело?

М.Д.: Боб очень много рассказывает им о своем деле. Мы в семье вообще очень много друг другу рассказываем. И каждый уважает дело другого. Но детей нефтяной бизнес, похоже, не очень привлекает. Посмотреть только на сына — когда он видит компьютер, он весь светится. Какая уж тут нефть…

Е.Р.: Вы чувствуете, что изменились за то время, что живете в России?

М.Д.: Да, но главным образом это связано с моей деятельностью. Я изменилась благодаря детям. Они всегда больше дают, чем берут, — и я стала богаче.