Победы и поражения советской внешней политики неотделимы от имени Андрея Громыко. Именно он от лица СССР подписал акт о создании ООН, именно он был среди тех, кто принимал решение о вводе советских войск в Афганистан. 18 июля ему исполнилось бы сто лет... Андрей Андреевич Громыко пробыл на посту министра иностранных дел двадцать

восемь лет, поставил абсолютный рекорд для советского времени. Его угрюмое лицо

с опущенными уголками рта олицетворяло внешнюю политику Советского Союза. Его

устами Москва почти всегда говорила "нет".
Его и запомнили как сухого,

лишенного эмоций, застегнутого на все пуговицы человека. А он в юные годы не был

чужд романтики. Мечтал стать летчиком, но летное училище брали только тех, кому

еще не исполнилось двадцать пять, а он попал в Москву, как раз отметив

двадцатипятилетие. Громыко говорил, что между летчиком и дипломатом есть нечто

общее: например, умение не терять голову в экстремальных ситуациях. Этим

искусством он владел в совершенстве. Его хладнокровию можно было только

позавидовать.
- Надо понять ту эпоху, в которой людям надо было

выжить, - говорил мне Александр Бессмертных, который был его помощником, а

потом сам стал министром иностранных дел. - Громыко окружил себя защитной

толстой кожей, за которой скрывался интеллигентный и ранимый человек. Эта

защитная система спасала его от неудач. После войны всякое общение с внешним

миром было смертельно опасно, поскольку самым страшным обвинением было

обвинение в шпионаже. Дипломаты находились в зоне особого риска.
Андрей

Громыко выбрал формулу выживания - слово "нет". Люди гибнут на слове "да".

Сказав "нет", не пропадешь.
Так и появилась у него маска, которая всеми

воспринималась как его истинная натура. А под маской скрывался очень

интересный человек. Его помощники, которые видели его и дома, и на даче,

считают Громыко одним из самых эрудированных и интеллигентных людей того

времени. Он много читал. Один его помощников регулярно прочесывал

букинистические магазины в поисках редких книг. На его рабочем столе в кабинете

свободным оставался только маленький прямоугольник, остальное занимали книги,

в основном исторические. Бессмертных спросил, почему одни и те же книги так

долго лежат у него на столе. Громыко ответил, что у него такое правило - пока не

дочитает, в шкаф не поставит.
Громыко был невероятно дисциплинирован.

Он подчинялся раз и навсегда заведенному порядку. И в его расписании находилось

место для всего, что он хотел сделать. Если соглашался с документом, то ставил

карандашом свои инициалы "А.Г.". Если не соглашался, то просто перекладывал в

папку просмотренных документов. Бумага возвращалась назад. Почерк у него был

ужасный, но секретари, помощники и машинистки научились разбирать его

пометки.
Он был неприхотлив в еде. Предпочитал гречневую кашу, пил чай с

сушками и вареньем. На приемах мог выпить рюмку-другую водки, но курения не

признавал. И вдруг на одной старой фотографии – еще тех времен, когда он был

послом в США, - он с сигаретой! Помощники радостно положили снимок ему на стол.

Он смутился: скрывал, что когда-то и сам баловался табаком.
Он практически

не пил, рассказывая близким, что в детстве в Белоруссии хлебнул спирта, страшно

отравился и с тех пор не выносил алкоголя. На официальных приемах держал в руке

фужер с шампанским, но лишь пригубливал. На своем юбилее первым делом попросил

гостей тостов не произносить.
Вот какие советы Громыко-старший давал

сыну, отправляя его на работу за границу:
- На приемах не пей.

Дипломат копает себе могилу рюмкой. Не выпячивайся, будь скромнее. Старайся

больше слушать, чем говорить. Важно слышать не себя, а собеседника. Если не

уверен, что надо говорить, лучше промолчи. И еще - не заводи дружбу с

иностранцами. Политикам и дипломатам это обуза.
Предпочитал темные и

серые костюмы. Следил за собой, делал упражнения с гантелями, много гулял -

обязательно проходил десять километров в день. На отдыхе не вылезал из моря.

Отмечал синим карандашом в специальной тетради, сколько совершил заплывов, потом

хвастался. Его сын рассказывал мне:
- Никогда не видел его лежащим на

диване, никогда не видел небритым. Он был человеком немецкой

пунктуальности.
Один раз министр рассказал дома анекдот, и все его

запомнили.
- Что было до сотворения мира? - хитро спросил Громыко и,

сделав паузу, торжествующе ответил: - Госплан!
Иногда он позволял себе

расслабиться и в служебном кабинете. Напутствуя первого советского

генерального консула в Западном Берлине в 1971 году, Громыко

пошутил:
- Вот видите, даже Наполеон был всего лишь консулом, а вы сразу

становитесь генконсулом.
Еще одну шутку Громыко пересказал его

заместитель Михаил Капица. Во время разговора с премьер-министром Вьетнама Фам

Ван Донгом Громыко вдруг спросил:
- Знаете, что такое обмен

мнениями?
И сам ответил:
- Это когда товарищ Капица приходит ко

мне со своим мнением, а уходит с моим.
И захохотал довольный. Капица

тут же заметил, что бывает и наоборот.
- Но это редко! - откликнулся

министр.
Он, как все большие начальники, устраивал разносы за мелкие

ошибки. Но вспышки гнева были непродолжительными и не влияли на отношение на

сотруднику. Нагрубив, иногда на следующий день извинялся. Он, может быть, был

единственным членом политбюро, который ценил и уважал талантливых и образованных

людей, замечает известный дипломат Валентин Фалин. Брежневу тоже нравились

некоторые интеллектуалы, но чисто утилитарно - они ему писали речи и книги. А

Громыко таких людей продвигал и по служебной лестнице. Он воспитал целую школу

блестящих профессионалов.
Андрей Громыко случайно попал в дипломатию,

когда перед войной в ведомство иностранных дел мобилизовали молодых партийных

работников, и понравился Молотову, который отправил его в посольство в США, а

перед отъездом привел к Сталину. Лишь немногие дипломаты имели счастье видеть

генерального секретаря. Молотов устроил смотрины - показал Сталину

понравившегося ему новичка.
Вождь дал Громыко ценный совет:
-

Когда приедете в Америку, почему бы вам временами не захаживать в американские

церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят

четко на английском языке. И дикция у них хорошая. Недаром русские

революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу совершенствования

знаний иностранного языка.
В октябре 1939 года Громыко отправился в

Вашингтон, где старательно изучал не только английский язык, но и историю,

экономику и политику Соединенных Штатов. Андрей Андреевич не терял времени

даром и не позволял себе наслаждаться заграничной жизнью. Энергия, редкая

работоспособность, блестящая память, настойчивость - все это помогло Громыко

стать министром. Но как дипломат он сформировался под влиянием Молотова, от

которого научился догматизму и формализму, нежеланию понимать и учитывать точку

зрения партнера по переговорам.
Мало кто знает, что советник

полпредства в Вашингтоне Громыко руководил Бюро технической информации при

полпредстве, созданном в 1939 году для сбора легальными средствами информации,

важной для отечественной промышленности, в первую очередь военной. Бюро было

засекречено. А в пятидесятые годы первый заместитель министра иностранных дел

Громыко одновременно руководил еще и Комитетом информации (это был тайный

разведывательно-информационный орган).
{PAGE}
Он работал в своем кабинете на

седьмом этаже до восьми-девяти вечера, потом ехал домой и продолжал работать

дома до полуночи.
- В роли помощника в последний раз за день я приезжал к

нему домой уже за полночь, чтобы забрать просмотренные им документы, -

рассказывал мне один из его сотрудников. - Он был типичный трудоголик, работяга.

Он трудился до двенадцати, до часу ночи.
Громыко высоко ценил

подготовительную работу – подбор материалов к переговорам, считал, что это

необходимо проделать самому, чтобы быть на высоте в момент переговоров. Министр

не чурался черновой работы, поэтому часто брал верх над менее подготовленным

и менее опытным коллегой. Он мог часами вести переговоры, ничего не упустив и

ничего не забыв. Перед Громыко лежала папка с директивами, но он ее не

открывал. Если речь шла о сложных разоруженческих материях, где масса цифр и

технических подробностей, то он пользовался только цифрами. Все остальное

держал в голове, хотя его коллеги, в том числе американские госсекретари,

преспокойно листали толстые папки и зачитывали самое важное.
Министр не

верил в счастливое озарение или в ловкий маневр. Это противоречило бы его

врожденной осторожности. Он был неутомим и невозмутим. Громыко был актером,

который умело скрывал свои намерения и настроения. Лишь в редчайших случаях

чувства брали у него верх над разумом. Если он выходил из себя, значит, эта

вспышка была тщательно продумана. Отношения с Китаем в годы культурной революции

были невыносимо сложными.
- Мы не знаем, какого следующего шахматного

хода ждать от китайской стороны, - внушал министр иностранных дел Громыко своим

подчиненным. - Средняя норма терпения, умноженная на тысячу, - вот, что нам

нужно. Этот запас выдержки у нас есть. Не следует поддаваться наскокам, личным

выпадам. Эта линия остается в силе.
Он не допускал импровизаций, хотя

импровизация - это необходимый элемент в дипломатии. Но во время холодной

войны импровизация была опасным делом. Громыко серьезно изучал своего

будущего партнера на переговорах, читал его биографию, пытался понять его

методы ведения беседы, расспрашивал наших послов об этом человеке. Он хорошо

владел английским языком, но обязательно требовал перевода. Хитрость Громыко

состояла в том, что он получал дополнительное время для размышлений. Пока

переводчик переводил, он уже размышлял над ответом.
Он умело выторговывал

серьезные уступки в обмен на незначительные. Он пользовался нетерпением своих

партнеров и вытягивал из них согласие. Он никуда не торопился. Он как бы

исходил из того, что всегда будет министром. Громыко был бесконечно терпелив.

Он старался измотать противника, торгуясь с ним по каждому поводу. Только

убедившись, что лимон выжат до конца, он переходил к следующему вопросу. Он

накапливал второстепенные выигрыши, пока они не складывались в крупный успех.

Но у этой тактики была обратная сторона. Он без нужды затягивал дело и

упускал возможность заключить соглашение на выгодных условиях, терял удобный

момент. В Вашингтоне появлялся новый президент, и приходилось подписывать

соглашение на куда менее выгодных условиях.
Природа наградила Громыко

крепким здоровьем, что позволяло выдерживать огромные перегрузки, особенно во

время зарубежных визитов. Чувство долга у него было колоссальное. Однажды во

время выступления в ООН у него случился обморок. Министр перегрелся. В

Нью-Йорке было жарко, а Андрей Андреевич даже летом носил кальсоны. Мощных

кондиционеров тогда еще не было. Охранники буквально унесли его из зала

заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников,

вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.
Надо

понимать, что Громыко было невероятно трудно. Он-то как профессионал понимал,

что к чему, а в Кремле имел дело с совсем уж темными и малограмотными членами

политбюро, которые либо вовсе ничего не понимали в мировых делах, либо

находились в плену каких-то фантастических мифов.
Хрущев считал министра

просто чиновником и самостоятельной роли для него не видел. Андрей Громыко был

поставлен в весьма невыгодное положение. Его низвели до роли эксперта -

приглашали, когда нужна была формулировка, совет, справка. Никита Сергеевич не

упускал случая поддразнить Громыко. Говорил своему окружению:
- Смотрите,

как молодо выглядит Андрей Андреевич. Ни одного седого волоска. Сразу видно,

что он сидит себе в своем уютном закутке и чаек попивает.
Громыко делал

вид, что улыбается. Однажды Громыко пришел к Никите Сергеевичу - докладывать

свои соображения. Надел очки и стал читать подготовленную лучшими аналитиками

министерства записку. Хрущев нетерпеливо прервал министра:
- Погоди,

ты вот послушай, что я сейчас скажу. Если совпадет с тем, что у тебя

написано, хорошо. Не совпадет - выбрось свою записку в корзину.
И

выбросил Громыко в корзину все, что долго готовил со своим аппаратом, и покорно

слушал первого секретаря, который своего министра иностранных дел ни в грош не

ставил. В отставку Громыко не подал, даже не обиделся, принял как должное. Он

на начальство не обижался и с начальством не спорил. Даже не пытался объяснить

Хрущеву, какой будет реакция американцев, когда они обнаружат на Кубе советские

ракеты с ядерными боеголовками. Напротив, в ту пору поддержал Никиту Сергеевича.

В ноябре 1962 года Громыко говорил своим дипломатам:
- Необходим был

шок, чтобы Соединенные Штаты почувствовали запах ядерной войны.

В отличие от Хрущева Брежнев оценил преданность и

компетентность Громыко. Они быстро перешли на "ты", и Леонид Ильич к

министру очень прислушивался. Главное для Громыко состояло в том, чтобы на

всем земном шаре ни было ни одного сколько-нибудь важного вопроса, который

решался бы без Советского Союза или вопреки ему, о чем он с гордостью сказал на

ХХ1У съезде партии в 1971 году.
Громыко приходилось следить за тем, чтобы

товарищи по политбюро сгоряча не натворили глупостей. Однажды Андрею Андреевичу

позвонил один кандидат в члены политбюро. Он ехал в Соединенные Штаты во главе

делегации, предполагал, что возникнет вопрос о сокращении ядерных вооружений, и

решил посоветоваться с министром:
- Я намерен заявить им

следующее...
Громыко его прервал:
- Что бы вы ни сказали, вы

можете допустить неточность, а это осложнит переговоры. Этот вопрос в Союзе

знают только три человека: Брежнев, я и мой заместитель Корниенко…
Из

Америки он привозил товарищам по политбюро шляпы, что было непростым делом. Те

фасоны, которые носили в политбюро, давно вышли из моды, и в Нью-Йорке

их просто не существовало. Но каждый год Громыко отправлял своего переводчика

Суходрева на поиски шляп серого цвета. Он брал образцы, привозил. Громыко

придирчиво изучал. Иногда приходилось по несколько раз ездить в магазин, потом

все-таки нужные находились, и в магазине на каждой шляпе ставились инициалы

будущих владельцев - Брежнева, Громыко, Андропова, Подгорного,

Черненко...
Годы разрядки были вершиной успеха Громыко как министра. Но

ввод войск в Афганистан, установка новых ракет средней дальности в Европе

погубили разрядку. «Пьянил, побуждая переоценивать свои возможности,

достигнутый именно в 1979 году стратегический паритет с Соединенными Штатами,

- считает один из руководителей международного отдела ЦК КПСС Карен Брутенц. -

Это кульминация военного могущества, что заставляло верить в военную силу при

решении проблем».
- Смотрите, товарищи, - говорил министр Громыко

подчиненным, - как радикально переменилось соотношение сил в мире. Не так давно

мы были вынуждены вновь и вновь прикидывать на политбюро, прежде чем

предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что

сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что

что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем.

Чтобы они там ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться больше уже не

смеют. Мы стали действительно великой державой…
{PAGE}
В начале восьмидесятых

даже Громыко, сторонник разрядки, стал занимать все более жесткую позицию. Не

потому что изменил взгляды, а потому что увидел: разрядка не в моде, Брежнев

уходит, надо выдвигаться вперед, а на мирных предложениях уважения в

партийном аппарате не заработаешь.
Многолетний посол в США Анатолий

Добрынин удивленно спросил у министра:
- Зачем ввели войска в

Афганистан, ведь крупно поссоримся с американцами?
Громыко успокоительно

ответил:
- Это только на месяц, все сделаем и быстро

уйдем.
Внешняя политика последних громыкинских лет - когда Брежнев

уже не мог ни в чем участвовать, и после его смерти, при Андропове - производила

впечатление не продуманной. Отношения с Америкой безнадежно портились. Министр

произносил ястребиные речи, которых давно не слышали. Он утерял способность

договариваться с американцами. Наверное, он чувствовал, что у него что-то не

получается, поэтому нервничал...
Однажды министр рассказал подчиненным,

что он с тринадцати лет ходил с отцом на заготовку леса. Иногда они сплавляли

плоты по реке. Надо было, балансируя на скользких бревнах, разгребать заторы.

Неточный шаг - и упал в воду. А бревна как будто старались подмять сплавщика

под себя. Отличная тренировка для дипломата, заключил министр. Громыко был

надежным исполнителем воли того, кто стоял во главе государства - Сталина,

Хрущева, Брежнева. Это и помогло ему выжить. Его жизненное кредо было: "не

высовываться". Он всегда был осторожен, избегал опасных шагов. Это одна из

причин его долголетия в политике. Усердие, послушание, упорство - и так до

конца жизни.

Человеческий фактор

Прозвище «Мистер Нет» отражает

лишь часть реальности, уверен внук знаменитого министра, замдиректора Института

Европы РАН, руководитель европейских программ фонда «Русский мир», доктор

политических наук Алексей ГРОМЫКО.
— Можно ли говорить о том, что ваш дед

создал свой собственный стиль внешнеполитической деятельности?
— Если

говорить о стиле Громыко, то нужно иметь в виду несколько составляющих.

Во-первых, широкий кругозор и феноменальная память. Дед помнил огромное

количество фактов и свободно ими оперировал, чем зачастую приводил в

замешательство своих партнеров по переговорам. Во-вторых, у него были железные

нервы. Это проявлялось и в быту, и на службе. Я не помню, чтобы он на кого-то

повышал голос. Он мог контролировать свои эмоции и тем самым не оставлял шансов

партнерам по переговорам сбить себя с толку. Еще одно качество Громыко, о

котором стоит упомянуть, — он допускал к ключевым постам в МИДе только кадровых

дипломатов. Между тем число партийных чиновников, готовых перейти из

партаппарата в МИД, всегда было велико. Дед считал, что этому есть строгие

пределы. Фактически он создал советскую дипломатическую школу, которую давно

назвали «школой Громыко».
— Известно, что на Западе Громыко прозвали

«Мистер Нет». Он был настолько недоговороспособен?
— Это ярлык, который на

него навесили, причем вовсе не в бытность его министром, а гораздо раньше — в

40-е годы, когда он работал советским представителем в ООН. Тогда ему часто

приходилось накладывать вето на резолюции, которые предлагались западными

странами. Однако если сравнить статистику таких голосований, окажется, что в

целом США за ХХ век воспользовались правом вето в Совбезе ООН чаще, чем наша

страна. Поэтому, как любое клише, клише «Мистер Нет» отражает лишь часть

реальности. Сам дед в разговорах в семье неоднократно говорил, что «я их «no»,

слышу чаще, чем они мое «нет».
Что же касается договороспособности, то

Громыко действительно был не простым переговорщиком. Но хорошо ли для

внешнеполитических позиций страны, когда их защищают «простые переговорщики»? Мы

же помним период с конца 80-х и как минимум до середины 90-х годов, до прихода в

МИД Евгения Примакова, когда во главе министерства оказывались «мистеры Да».

Кстати, в МИДе за глаза одного из таких людей — министра Козырева — часто

называли не только «мистер Да», но и «мистер Чего изволите». В итоге страна шла

на уступки и часто соглашалась с тем, что не отвечало ее интересам. Что касается

деда, то он далеко не всегда говорил нет: в результате были заключены важнейшие

договоры и по разоруженческой тематике, и по контролю за вооружениями, и по

двусторонним отношениям со многими десятками стран. Можно вспомнить и Договор о

запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах, Договор по ПРО 1972 года,

Хельсинкский заключительный акт 1975 года и многое другое.
— Вопрос к вам

как к эксперту. На ваш взгляд, насколько была оправданна смена курса внешней

политики, которая произошла с уходом Громыко и приходом в МИД

Шеварднадзе?
— Сама идея о новом этапе внешней политики в 1985 году витала

в воздухе. И в этом смысле определенная «смена вех» была нужна. Не забывайте,

что именно дед выдвинул Горбачева на пост генерального секретаря. В 85-м, когда

дед уходил из МИДа, он знал, что уходит на пике — тогда авторитет нашей внешней

политики был, как никогда, высок. И он полагал, что, имея такую солидную базу,

наша внешняя политика может пойти на то, чтобы вступить в новый период разрядки.

Но его представления о необходимости эволюционного развития международных

отношений никак не совпадали с возникшей тогда у Горбачева тягой к

революционному пересмотру имевшихся договоренностей. К тому же с 1985 года все

больший упор стал делаться на личные отношения (что при Ельцине получило

название «встречи без галстуков»), а не на глубокую проработку вопросов и

прогнозирование сценариев развития ситуации. В итоге «прорывные» решения все

чаще принимались, исходя из политической целесообразности. Горбачев, как в свое

время и Хрущев, стал исходить из того, что в дипломатии он знает все и ему не

нужны никакие советы. В итоге «прорывными» оказывались такие решения, как

решение по объединению Германии, когда Горбачеву устно пообещали, что НАТО не

двинется на восток Европы. Такой подход противоречил «правилам Громыко», который

всегда исходил из того, что любая договоренность должна ложиться на бумагу и

закрепляться юридически. Кроме того, он считал, что объединенная Германия может

появиться, но только после того, как будут ликвидированы НАТО и Организация

Варшавского договора. Если же объединение Германии произойдет при сохранении

НАТО, это, по его мнению, будет противоречить государственным интересам нашей

страны.
— Громыко потом не пожалел, что выдвинул Горбачева в

генсеки?
— Дед считал, что к власти в стране должен прийти молодой

человек, и Горбачев, по его мнению, подходил для этого. Сам он за свое кресло не

держался. Но, конечно, для него ударом было то, что его преемника — Шеварднадзе

— назначили, не посоветовавшись с ним. Для Громыко, который допускал на ключевые

посты в МИДе только кадровых дипломатов, назначение человека, не имевшего

отношения к дипломатии, стало своего рода пощечиной.
Тем не менее до поры

до времени во внешней политике не происходило ничего такого, что могло бы

предвещать тот колоссальный обвал наших внешнеполитических позиций, который

начался в 1989-м. Думаю, дед по-настоящему разочаровался в Горбачеве на рубеже

1988—1989 годов. Тогда в кругу семьи он сказал про генсека: «Не по Сеньке шапка

государева…» До пересмотра послевоенных границ Европы и развала СССР он, слава

богу, не дожил…
— Могла ли быть иной внешняя политика позднего СССР в

условиях, когда Советский Союз уже был не тот — нарастали экономические,

социальные проблемы, мы начали проигрывать Западу гонку вооружений?
— Я

все-таки думаю, что человеческий фактор (я имею в виду появление таких фигур,

как Горбачев или Ельцин) сыграл в истории нашей страны громадную роль. Просто

потому, что система была централизована и выстроена как пирамида. В итоге от

решений первого лица зависело слишком много, а все остальные звенья цепи

привыкли действовать по указке сверху. Думаю, развал страны не был напрямую

связан с тогдашней ценой на нефть — субъективный фактор сыграл как минимум не

меньшую роль...

Беседовал Владимир Рудаков