Архивная публикация 2002 года: "На западном фронте без перемен"
Историческая ссора Владимира Владимировича с Александром Григорьевичем по поводу раздельного содержания мух и котлет случилась в самый разгар политических страстей вокруг проблемы Калининградской области. И очень странно, что ни одному из политиков или журналистов, озабоченных судьбой российского эксклава на Балтике, не пришло в голову, что наметившийся тупик в строительстве союзного государства России и Белоруссии имеет хотя бы малейшую связь с калининградской проблемой.Коридор
Действительно, странно: в пылу дискуссии некоторые горячие головы посетила даже дикая идея силой прорубить по территории Литвы "коридор" в сторону наших восточно-прусских владений, но похоже, что и более вменяемые участники прений давно не сверялись с картой. На языке у всех только Литва да Польша, но ведь, прошу прощения, у Российской Федерации нет общей границы ни с Литвой, ни с Польшей. То есть сама-то Калининградская область с ними обеими, конечно, граничит, но вот между материковой Россией и странами-кандидатками в ЕС располагается как раз вотчина обидчивого и мстительного "батьки" Лукашенко.
То есть "рубить коридор" можно только с территории самой что ни на есть суверенной Белоруссии, и ежели судить по воинственной антизападной риторике белорусского президента, Александр Григорьевич еще две недели назад с большой радостью ввязался бы в такое благое общеславянское дело.
Теперь вряд ли ввяжется, потому что неожиданно резкий ответ Путина на белорусские притязания насчет равенства в давно строящемся союзе двух государств не на шутку задел Лукашенко. Едва ли понравились "батьке" и результаты питерских переговоров Путина со Шредером и Кучмой о газовом транзите: "обходной" вариант со строительством газопровода через Белоруссию и Польшу окончательно отпал, лишив братскую республику серьезных инвестиций и немалых транзитных доходов в будущем.
Видимо, шок был и впрямь велик, если целых пять дней обычно скорый на реакцию Александр Григорьевич молча переживал обидные путинские слова, а ответил на них со всей возможной в его положении резкостью: "Республике предлагают стать 90-й губернией РФ... никаким северо-западным или северо-восточным краем любого государства мы не будем. Белоруссия независимое государство со всеми атрибутами суверенитета".
А между тем все выкладки борцов за право россиян свободно перемещаться по своей территории, при этом беспрепятственно пересекая сопредельные страны, молчаливо базируются на убеждении, что Белоруссия -- давно уже наша "90-я губерния". Мысль о том, что Лукашенко не хуже Евросоюза может ввести визовый режим на своей границе, никому и в голову не приходит.
В самом деле, какие могут быть визы, если еще в июне 1995 года Лукашенко и Черномырдин собственноручно, перед телекамерами выкопали из земли пограничный столб между нашими странами и скоро уже три года, как подписан союзный договор? В конце концов, могут добавить к этому чисто эмоциональному убеждению здравомыслящие люди, Белоруссии крайне невыгодно портить хорошие отношения с Россией.
Так-то оно так, но разве выгодно было Белоруссии портить отношения с Западом? Между тем Лукашенко шаг за шагом довел свою страну до практически "изгойского" статуса: значит, ему лично (не Белоруссии) это было по многим причинам выгодно.
Да и вообще стоит ли, говоря о Лукашенко, пользоваться привычными категориями выгоды-невыгоды и искать в каждом его действии настоящую, стратегического качества политическую логику? Как свидетельствует вся карьера Александра Григорьевича, политик он, что называется, "внесистемный", -- такой, знаете ли, славянский вариант Муамара Каддафи или Фиделя Кастро. Жажда власти и год от года растущие личные амбиции для него гораздо более существенные мотивы деятельности, чем скучная политико-экономическая прагматика и благосостояние вверенной ему страны.
А потому ждать от него можно чего угодно, в том числе и разворота на 180 градусов. Такое с Александром Григорьевичем уже бывало: сейчас мало кто помнит, что в разгар самой горячей любви с Москвой, в 1997 году, он вдруг заявил о желании Белоруссии заключить отдельный договор с НАТО, и даже вступить в будущем в ЕС. Только убедившись, что Запад на эти сигналы из Минска не реагирует, Лукашенко, как ни в чем не бывало, вернулся в объятья братского союза и еще лютее стал бороться с мировым империалистическим заговором.
Наследство 90-х
Вне зависимости от того, как поведет себя дальше разгневанный Лукашенко, можно говорить, что в непростой ситуации вокруг Калининградской области столкнулись интересы двух "недостроенных" международных союзов: мощного, набирающего силы Европейского Союза и до сих пор проблематичного союза России и Белоруссии.
Казалось бы, сравнение неуместно: с одной стороны, совокупный Запад, стремящийся интегрировать в себя всю Центральную и Восточную Европу, бывшую еще недавно в прямой или вассальной зависимости от СССР, а с другой -- бедная Россия, готовая интегрировать в себя единственный оставшийся в поле ее прямого притяжения осколок постсоветского пространства -- еще более бедную, да при том и кондово-социалистическую Белоруссию.
Сходство только в одном: и решение ЕС о скором принятии в его состав 15 новых стран, и уже довольно долгая российско-белорусская интеграционная канитель имеют очень немного экономического смысла. Более того, можно совершенно определенно сказать: ввязываясь в эти игры, и ЕС, и Россия вешают себе на шею откровенных нахлебников ради очень проблематичного политического выигрыша.
Во всяком случае, само небывалое ожесточение спора вокруг Калининграда уже свидетельствует о конфликтном потенциале расширения ЕС на восток. Как-то сразу стало понятно, что ни о какой "единой Европе от Атлантики до Урала" и речи быть не может: Европа остановится ровно на тех рубежах, какие намечены в Брюсселе, и рубежи эти постарается сделать как можно менее проницаемыми для чуждого и опасного Востока, то есть России.
А заодно Европа не прочь переварить и российский кусок бывшей Восточной Пруссии: она ей как бы не совсем чужая.
То есть Европа, не считаясь с затратами, берет под свой жесткий контроль до сих пор пластичное и аморфное "буферное" пространство между "настоящим" Западом и "настоящим" Востоком -- проницаемость этого пространства для всякой опасной "восточной заразы" ей надоела, а сил и амбиций накопилось столько, что цена вопроса уже не страшит.
Есть и еще одно обстоятельство, позволяющее сравнивать европейский рывок на восток и российско-белорусское объединение: то и другое было задумано во второй половине 90-х годов, когда Запад был на пике экономического бума, а Россия находилась в тяжелом кризисе. В те годы Запад стал воспринимать ее как опасный фактор дестабилизации и начал принимать меры к ее мягкой изоляции. Отношения на глазах портились.
Собственно, и сам союз Ельцина с Лукашенко был попыткой ответа на растущую недоброжелательность Запада. Украина от России тогда демонстративно дистанцировалась, а Лукашенко и на первые свои выборы шел под лозунгом воссоединения с Россией. На то, что батька быстро расправился с оппозицией, установил диктатуру и откровенно реставрировал в Белоруссии социализм, приходилось закрывать глаза, потому что никакой приемлемой для России альтернативы ему в Белоруссии просто не было.
Тогда ядро оппозиции составлял БНФ -- Белорусский народный фронт во главе с Зеноном Позняком. Теперь мало кто помнит, что БНФ носился с идеей совсем другого объединения: Черноморско-Балтийского союза, куда вошли бы Украина, Белоруссия и страны Балтии с целью защититься от имперских притязаний России и избавиться от тесной экономической зависимости от нее.
Если бы этот союз состоялся, у России осталось бы очень узенькое окно в Европу -- гораздо уже того, которое прорубил когда-то Петр Великий.
Кроме того, непрерывное строительство союза России и Белоруссии оказалось и для Ельцина, и для Лукашенко чрезвычайно полезным инструментом внутренней политики. Теряющий силы Ельцин второго срока мог предъявлять грядущее объединение братских народов как свидетельство своей государственной активности и мириться на проблеме союза с оппозицией, а Лукашенко мог прямо заявлять недовольным избирателям: мол, потерпите, трудности у нас временные -- вот объединимся с Россией, тогда заживем на полную катушку.
И был, между прочим, короткий период в самом конце 90-х, когда союз с Белоруссией содержал в себе прямую опасность для России: тогда всерьез заговорили о возможности участия Лукашенко в российских президентских выборах. Оппозиция была готова поставить на него, и шансов у Александра Григорьевича было бы куда больше, чем у бесцветного и всем надоевшего Зюганова.
Эти планы расстроила только "операция "преемник"", и Путину российско-белорусский интеграционный процесс достался как ельцинское наследство. Каково качество этого наследства, и, главное, что с ним делать, Путин далеко не сразу разобрался.
В сущности, вообще все это -- и расширение ЕС (не говоря уже о НАТО), и российско-белорусский союз -- наследие переходных 90-х годов, и несет на себе их неистребимый отпечаток.
Имперская логика
Между тем на рубеже тысячелетий в мировой истории произошел совершенно отчетливый перелом, и 11 сентября прошлого года стало только его наиболее выразительным символом.
Во-первых, в 2000 году в Соединенных Штатах не просто одна администрация сменилась другой, а к власти пришла пусть несколько простоватая, но зато очень решительная команда, готовая на все сто процентов использовать исключительное положение единственной сверхдержавы, не особенно связывая себя какими бы то ни было обязательствами перед мировым сообществом.
Во-вторых, года не прошло, как эта команда получила совершенно недвусмысленный вызов от неведомой, но, по видимости, грозной силы -- международного терроризма. Сейчас даже не столь важно, так ли он грозен и могуч, как его расписали спецслужбы и средства массовой информации после трагедии 11 сентября. Важно, что его выступление не только окончательно развязало Америке руки, но и доходчиво объяснило ей ее историческую миссию.
Никогда не надо забывать, что Америка, несмотря на весь ее прагматизм, страна гораздо более религиозная и провинциально-идеалистическая, чем Европа, и потому способна искренне поверить в приближение решающей схватки Добра со Злом. А соединение исключительности, небывалой мощи и осознания исторической миссии в одном флаконе -- довольно-таки гремучий коктейль, способный крепко перетряхнуть все мироустройство. Америка теперь смотрит на мир -- и на старых друзей, и на былых врагов -- под изменившимся углом зрения. А потому многие стратегические структуры и даже замыслы, выношенные и родившиеся в предыдущую историческую эпоху, нуждаются по меньшей мере в серьезной коррекции. Это очевидно хотя бы на примере НАТО: классический военно-политический блок, возникший во времена прямого силового противостояния двух систем, потерял былую четкость своих задач и целей, а к войнам нового типа оказался не очень-то готов, как показали сначала события на Балканах, а потом и антитеррористическая операция в Афганистане. Поэтому Соединенные Штаты явно теряют интерес к НАТО.
Изменился в контексте времени и смысл Европейского Союза. Его первоначальный замысел был чисто прагматическим с легким налетом политического идеализма: объединяясь в "общий рынок", Европа искала наиболее эффективный путь к послевоенному восстановлению и одновременно страховалась от повторения катастрофы. Более чем сорокалетний интеграционный процесс шел под благожелательной защитой американского ядерного зонтика: пока сверхдержавы истощали свои силы в гонке вооружений, Европа строилась, богатела и наращивала амбиции. Поскольку первоначально сообщество было чисто экономическим, в избранный круг государств не допускались откровенные аутсайдеры -- в ядро "общего рынка" входили примерно равные по силе партнеры.
По мере успеха проекта на экономическом базисе стала расти политическая и даже отчасти идеологическая "надстройка" -- появился Европарламент и другие не совсем экономические наднациональные структуры, из самого названия сообщества выпало слово "экономическое" и появился многообещающий "союз" (кстати сказать, российско-белорусское объединение тоже прошло от "сообщества", соглашение о котором было подписано еще в 1996 году, до "союза", о котором было заявлено в 1999-м). В члены союза стали принимать страны из "второго эшелона" -- Испанию, Португалию, Грецию. Новый толчок развитию ЕС дал распад бывшего социалистического лагеря", а потом и СССР.
Короче говоря, Евросоюз явно встал на путь превращения во что-то вроде супергосударства, этакие Соединенные Штаты Европы с единым правительством, политикой, идеологией. Вот уже введена общая валюта, готовится общая конституция, не за горами и создание собственных вооруженных сил, идут и чисто мировоззренческие разговоры о некоей европейской "идентичности". То есть налицо пятая -- после Римской империи, Священной римской империи германской нации, Наполеона и Гитлера -- попытка создания на всем европейском пространстве чего-то очень похожего на империю.
Тут дело даже не в субъективных намерениях участников интеграционного процесса -- все они, разумеется, приверженцы демократии и поборники прав человека. Дело в том, что такие грандиозные проекты по мере их развития обретают свою собственную логику, динамику и инерцию. Речь прежде всего о внешней экспансии, в каких бы ненасильственных, благопристойно-демократических формах она ни проявлялась, а потом -- о неизбежном вступлении с подобными себе "империями" в борьбу за новый передел мировых сфер влияния.
Признаться, мне самому как-то дико говорить о современной Европе, употребляя такие слова, как "империя" и "экспансия". Разве восточно-европейские страны не сами занимают очередь в ЕС и спешно прихорашиваются, ожидая женихов из Еврокомиссии? Разве решение о вступлении в ЕС не требует проведения общенационального референдума?
Все так, и однако же вопрос остается открытым: понятно, зачем бедные страны стремятся в Евросоюз, но зачем Евросоюзу полтора десятка небогатых, обремененных долгами и проблемами, устаревшей инфраструктурой и неконкурентоспособным населением стран? Для европейского капитала они и так открыты, вся их сколько-нибудь стоящая промышленность давно в руках европейских корпораций, их рабочая сила, если объединенная Европа того захочет, хлынет туда, куда надо, как только ей разрешат. Так в чем же прагматика ожидающегося расширения ЕС на восток?
А зачем Российская империя уже в середине ХIХ века завоевывала нищую и, в сущности, совершенно бесполезную ей Центральную Азию? Действовала простая имперская логика: если туда не придем мы, туда придут англичане. Похоже, что в случае с расширением ЕС мы сталкиваемся с современным вариантом той же логики, что косвенно доказывается неожиданной жесткостью еврочиновников в вопросе о Калининградской области. Проект задуман давно, бюрократическая машина запущена еще в 90-е годы, но с тех пор не только мир изменился -- изменилась Россия и ее место в мире.
В сущности, крайнее раздражение и готовность идти до конца, которое демонстрирует в калининградском вопросе Путин, связаны не только с болезненностью проблемы для России (уступить Калининград означает для России показать пример другим регионам). Дело еще и в том, что Путина, который успел поучаствовать в создании нового политического мироустройства, пытаются вернуть вспять, к логике противостояния империй, как бы они ни назывались. А уж Лукашенко и долгострой российско-белорусского союза -- и вовсе глубокая советская архаика.
Историческая ссора Владимира Владимировича с Александром Григорьевичем по поводу раздельного содержания мух и котлет случилась в самый разгар политических страстей вокруг проблемы Калининградской области. И очень странно, что ни одному из политиков или журналистов, озабоченных судьбой российского эксклава на Балтике, не пришло в голову, что наметившийся тупик в строительстве союзного государства России и Белоруссии имеет хотя бы малейшую связь с калининградской проблемой.Коридор
Действительно, странно: в пылу дискуссии некоторые горячие головы посетила даже дикая идея силой прорубить по территории Литвы "коридор" в сторону наших восточно-прусских владений, но похоже, что и более вменяемые участники прений давно не сверялись с картой. На языке у всех только Литва да Польша, но ведь, прошу прощения, у Российской Федерации нет общей границы ни с Литвой, ни с Польшей. То есть сама-то Калининградская область с ними обеими, конечно, граничит, но вот между материковой Россией и странами-кандидатками в ЕС располагается как раз вотчина обидчивого и мстительного "батьки" Лукашенко.
То есть "рубить коридор" можно только с территории самой что ни на есть суверенной Белоруссии, и ежели судить по воинственной антизападной риторике белорусского президента, Александр Григорьевич еще две недели назад с большой радостью ввязался бы в такое благое общеславянское дело.
Теперь вряд ли ввяжется, потому что неожиданно резкий ответ Путина на белорусские притязания насчет равенства в давно строящемся союзе двух государств не на шутку задел Лукашенко. Едва ли понравились "батьке" и результаты питерских переговоров Путина со Шредером и Кучмой о газовом транзите: "обходной" вариант со строительством газопровода через Белоруссию и Польшу окончательно отпал, лишив братскую республику серьезных инвестиций и немалых транзитных доходов в будущем.
Видимо, шок был и впрямь велик, если целых пять дней обычно скорый на реакцию Александр Григорьевич молча переживал обидные путинские слова, а ответил на них со всей возможной в его положении резкостью: "Республике предлагают стать 90-й губернией РФ... никаким северо-западным или северо-восточным краем любого государства мы не будем. Белоруссия независимое государство со всеми атрибутами суверенитета".
А между тем все выкладки борцов за право россиян свободно перемещаться по своей территории, при этом беспрепятственно пересекая сопредельные страны, молчаливо базируются на убеждении, что Белоруссия -- давно уже наша "90-я губерния". Мысль о том, что Лукашенко не хуже Евросоюза может ввести визовый режим на своей границе, никому и в голову не приходит.
В самом деле, какие могут быть визы, если еще в июне 1995 года Лукашенко и Черномырдин собственноручно, перед телекамерами выкопали из земли пограничный столб между нашими странами и скоро уже три года, как подписан союзный договор? В конце концов, могут добавить к этому чисто эмоциональному убеждению здравомыслящие люди, Белоруссии крайне невыгодно портить хорошие отношения с Россией.
Так-то оно так, но разве выгодно было Белоруссии портить отношения с Западом? Между тем Лукашенко шаг за шагом довел свою страну до практически "изгойского" статуса: значит, ему лично (не Белоруссии) это было по многим причинам выгодно.
Да и вообще стоит ли, говоря о Лукашенко, пользоваться привычными категориями выгоды-невыгоды и искать в каждом его действии настоящую, стратегического качества политическую логику? Как свидетельствует вся карьера Александра Григорьевича, политик он, что называется, "внесистемный", -- такой, знаете ли, славянский вариант Муамара Каддафи или Фиделя Кастро. Жажда власти и год от года растущие личные амбиции для него гораздо более существенные мотивы деятельности, чем скучная политико-экономическая прагматика и благосостояние вверенной ему страны.
А потому ждать от него можно чего угодно, в том числе и разворота на 180 градусов. Такое с Александром Григорьевичем уже бывало: сейчас мало кто помнит, что в разгар самой горячей любви с Москвой, в 1997 году, он вдруг заявил о желании Белоруссии заключить отдельный договор с НАТО, и даже вступить в будущем в ЕС. Только убедившись, что Запад на эти сигналы из Минска не реагирует, Лукашенко, как ни в чем не бывало, вернулся в объятья братского союза и еще лютее стал бороться с мировым империалистическим заговором.
Наследство 90-х
Вне зависимости от того, как поведет себя дальше разгневанный Лукашенко, можно говорить, что в непростой ситуации вокруг Калининградской области столкнулись интересы двух "недостроенных" международных союзов: мощного, набирающего силы Европейского Союза и до сих пор проблематичного союза России и Белоруссии.
Казалось бы, сравнение неуместно: с одной стороны, совокупный Запад, стремящийся интегрировать в себя всю Центральную и Восточную Европу, бывшую еще недавно в прямой или вассальной зависимости от СССР, а с другой -- бедная Россия, готовая интегрировать в себя единственный оставшийся в поле ее прямого притяжения осколок постсоветского пространства -- еще более бедную, да при том и кондово-социалистическую Белоруссию.
Сходство только в одном: и решение ЕС о скором принятии в его состав 15 новых стран, и уже довольно долгая российско-белорусская интеграционная канитель имеют очень немного экономического смысла. Более того, можно совершенно определенно сказать: ввязываясь в эти игры, и ЕС, и Россия вешают себе на шею откровенных нахлебников ради очень проблематичного политического выигрыша.
Во всяком случае, само небывалое ожесточение спора вокруг Калининграда уже свидетельствует о конфликтном потенциале расширения ЕС на восток. Как-то сразу стало понятно, что ни о какой "единой Европе от Атлантики до Урала" и речи быть не может: Европа остановится ровно на тех рубежах, какие намечены в Брюсселе, и рубежи эти постарается сделать как можно менее проницаемыми для чуждого и опасного Востока, то есть России.
А заодно Европа не прочь переварить и российский кусок бывшей Восточной Пруссии: она ей как бы не совсем чужая.
То есть Европа, не считаясь с затратами, берет под свой жесткий контроль до сих пор пластичное и аморфное "буферное" пространство между "настоящим" Западом и "настоящим" Востоком -- проницаемость этого пространства для всякой опасной "восточной заразы" ей надоела, а сил и амбиций накопилось столько, что цена вопроса уже не страшит.
Есть и еще одно обстоятельство, позволяющее сравнивать европейский рывок на восток и российско-белорусское объединение: то и другое было задумано во второй половине 90-х годов, когда Запад был на пике экономического бума, а Россия находилась в тяжелом кризисе. В те годы Запад стал воспринимать ее как опасный фактор дестабилизации и начал принимать меры к ее мягкой изоляции. Отношения на глазах портились.
Собственно, и сам союз Ельцина с Лукашенко был попыткой ответа на растущую недоброжелательность Запада. Украина от России тогда демонстративно дистанцировалась, а Лукашенко и на первые свои выборы шел под лозунгом воссоединения с Россией. На то, что батька быстро расправился с оппозицией, установил диктатуру и откровенно реставрировал в Белоруссии социализм, приходилось закрывать глаза, потому что никакой приемлемой для России альтернативы ему в Белоруссии просто не было.
Тогда ядро оппозиции составлял БНФ -- Белорусский народный фронт во главе с Зеноном Позняком. Теперь мало кто помнит, что БНФ носился с идеей совсем другого объединения: Черноморско-Балтийского союза, куда вошли бы Украина, Белоруссия и страны Балтии с целью защититься от имперских притязаний России и избавиться от тесной экономической зависимости от нее.
Если бы этот союз состоялся, у России осталось бы очень узенькое окно в Европу -- гораздо уже того, которое прорубил когда-то Петр Великий.
Кроме того, непрерывное строительство союза России и Белоруссии оказалось и для Ельцина, и для Лукашенко чрезвычайно полезным инструментом внутренней политики. Теряющий силы Ельцин второго срока мог предъявлять грядущее объединение братских народов как свидетельство своей государственной активности и мириться на проблеме союза с оппозицией, а Лукашенко мог прямо заявлять недовольным избирателям: мол, потерпите, трудности у нас временные -- вот объединимся с Россией, тогда заживем на полную катушку.
И был, между прочим, короткий период в самом конце 90-х, когда союз с Белоруссией содержал в себе прямую опасность для России: тогда всерьез заговорили о возможности участия Лукашенко в российских президентских выборах. Оппозиция была готова поставить на него, и шансов у Александра Григорьевича было бы куда больше, чем у бесцветного и всем надоевшего Зюганова.
Эти планы расстроила только "операция "преемник"", и Путину российско-белорусский интеграционный процесс достался как ельцинское наследство. Каково качество этого наследства, и, главное, что с ним делать, Путин далеко не сразу разобрался.
В сущности, вообще все это -- и расширение ЕС (не говоря уже о НАТО), и российско-белорусский союз -- наследие переходных 90-х годов, и несет на себе их неистребимый отпечаток.
Имперская логика
Между тем на рубеже тысячелетий в мировой истории произошел совершенно отчетливый перелом, и 11 сентября прошлого года стало только его наиболее выразительным символом.
Во-первых, в 2000 году в Соединенных Штатах не просто одна администрация сменилась другой, а к власти пришла пусть несколько простоватая, но зато очень решительная команда, готовая на все сто процентов использовать исключительное положение единственной сверхдержавы, не особенно связывая себя какими бы то ни было обязательствами перед мировым сообществом.
Во-вторых, года не прошло, как эта команда получила совершенно недвусмысленный вызов от неведомой, но, по видимости, грозной силы -- международного терроризма. Сейчас даже не столь важно, так ли он грозен и могуч, как его расписали спецслужбы и средства массовой информации после трагедии 11 сентября. Важно, что его выступление не только окончательно развязало Америке руки, но и доходчиво объяснило ей ее историческую миссию.
Никогда не надо забывать, что Америка, несмотря на весь ее прагматизм, страна гораздо более религиозная и провинциально-идеалистическая, чем Европа, и потому способна искренне поверить в приближение решающей схватки Добра со Злом. А соединение исключительности, небывалой мощи и осознания исторической миссии в одном флаконе -- довольно-таки гремучий коктейль, способный крепко перетряхнуть все мироустройство. Америка теперь смотрит на мир -- и на старых друзей, и на былых врагов -- под изменившимся углом зрения. А потому многие стратегические структуры и даже замыслы, выношенные и родившиеся в предыдущую историческую эпоху, нуждаются по меньшей мере в серьезной коррекции. Это очевидно хотя бы на примере НАТО: классический военно-политический блок, возникший во времена прямого силового противостояния двух систем, потерял былую четкость своих задач и целей, а к войнам нового типа оказался не очень-то готов, как показали сначала события на Балканах, а потом и антитеррористическая операция в Афганистане. Поэтому Соединенные Штаты явно теряют интерес к НАТО.
Изменился в контексте времени и смысл Европейского Союза. Его первоначальный замысел был чисто прагматическим с легким налетом политического идеализма: объединяясь в "общий рынок", Европа искала наиболее эффективный путь к послевоенному восстановлению и одновременно страховалась от повторения катастрофы. Более чем сорокалетний интеграционный процесс шел под благожелательной защитой американского ядерного зонтика: пока сверхдержавы истощали свои силы в гонке вооружений, Европа строилась, богатела и наращивала амбиции. Поскольку первоначально сообщество было чисто экономическим, в избранный круг государств не допускались откровенные аутсайдеры -- в ядро "общего рынка" входили примерно равные по силе партнеры.
По мере успеха проекта на экономическом базисе стала расти политическая и даже отчасти идеологическая "надстройка" -- появился Европарламент и другие не совсем экономические наднациональные структуры, из самого названия сообщества выпало слово "экономическое" и появился многообещающий "союз" (кстати сказать, российско-белорусское объединение тоже прошло от "сообщества", соглашение о котором было подписано еще в 1996 году, до "союза", о котором было заявлено в 1999-м). В члены союза стали принимать страны из "второго эшелона" -- Испанию, Португалию, Грецию. Новый толчок развитию ЕС дал распад бывшего социалистического лагеря", а потом и СССР.
Короче говоря, Евросоюз явно встал на путь превращения во что-то вроде супергосударства, этакие Соединенные Штаты Европы с единым правительством, политикой, идеологией. Вот уже введена общая валюта, готовится общая конституция, не за горами и создание собственных вооруженных сил, идут и чисто мировоззренческие разговоры о некоей европейской "идентичности". То есть налицо пятая -- после Римской империи, Священной римской империи германской нации, Наполеона и Гитлера -- попытка создания на всем европейском пространстве чего-то очень похожего на империю.
Тут дело даже не в субъективных намерениях участников интеграционного процесса -- все они, разумеется, приверженцы демократии и поборники прав человека. Дело в том, что такие грандиозные проекты по мере их развития обретают свою собственную логику, динамику и инерцию. Речь прежде всего о внешней экспансии, в каких бы ненасильственных, благопристойно-демократических формах она ни проявлялась, а потом -- о неизбежном вступлении с подобными себе "империями" в борьбу за новый передел мировых сфер влияния.
Признаться, мне самому как-то дико говорить о современной Европе, употребляя такие слова, как "империя" и "экспансия". Разве восточно-европейские страны не сами занимают очередь в ЕС и спешно прихорашиваются, ожидая женихов из Еврокомиссии? Разве решение о вступлении в ЕС не требует проведения общенационального референдума?
Все так, и однако же вопрос остается открытым: понятно, зачем бедные страны стремятся в Евросоюз, но зачем Евросоюзу полтора десятка небогатых, обремененных долгами и проблемами, устаревшей инфраструктурой и неконкурентоспособным населением стран? Для европейского капитала они и так открыты, вся их сколько-нибудь стоящая промышленность давно в руках европейских корпораций, их рабочая сила, если объединенная Европа того захочет, хлынет туда, куда надо, как только ей разрешат. Так в чем же прагматика ожидающегося расширения ЕС на восток?
А зачем Российская империя уже в середине ХIХ века завоевывала нищую и, в сущности, совершенно бесполезную ей Центральную Азию? Действовала простая имперская логика: если туда не придем мы, туда придут англичане. Похоже, что в случае с расширением ЕС мы сталкиваемся с современным вариантом той же логики, что косвенно доказывается неожиданной жесткостью еврочиновников в вопросе о Калининградской области. Проект задуман давно, бюрократическая машина запущена еще в 90-е годы, но с тех пор не только мир изменился -- изменилась Россия и ее место в мире.
В сущности, крайнее раздражение и готовность идти до конца, которое демонстрирует в калининградском вопросе Путин, связаны не только с болезненностью проблемы для России (уступить Калининград означает для России показать пример другим регионам). Дело еще и в том, что Путина, который успел поучаствовать в создании нового политического мироустройства, пытаются вернуть вспять, к логике противостояния империй, как бы они ни назывались. А уж Лукашенко и долгострой российско-белорусского союза -- и вовсе глубокая советская архаика.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
