Архивная публикация 2006 года: "Суд народов"
Когда на Нюрнбергском процессе перед судом предстали главные нацистские преступники, началась новая эпоха международного права. Десятеро из осужденных были казнены 60 лет назад. Лишь несколько десятилетий спустя мировое сообщество продолжило дело, начатое в Нюрнберге. Этот день, 16 октября 1946 года, начинается за 15 минут до полуночи. Американский полковник Бартон Эндрюс открывает двери камер на втором этаже тюрьмы при нюрнбергском Дворце юстиции, чтобы зачитать заключенным то, что они и так уже давно знают: их смертный приговор.
Death by hanging. «Смерть через повешение», — звучит перевод. Приговоренным к смерти дают еду — сосиски с картофельным салатом.
Ровно в час ночи забирают первого. Гитлеровский рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп шагает по плохо освещенному тюремному двору, руки за спиной скованы наручниками. Справа и слева от него идут двое американских военных полицейских в белых портупеях и серебристых стальных шлемах. Вооружившись биноклями, репортеры с крыш близлежащих полуразрушенных домов наблюдают за мужчиной, чьи жидкие седые волосы треплет ветер.
Три черные виселицы, которые стоят в залитом ярким светом спортивном зале тюрьмы, возвели лишь накануне. В воздухе витает смешанный запах сигарет Virginia, кофе и американского виски. Два помощника палача снимают с бывшего государственного деятеля наручники и связывают ему руки черным шнурком.
Путь из 13 ступеней, ведущих к правой виселице, Риббентроп проделывает один. Наверху его ждут священник, стенографист, который должен записать последние слова, и Джон Вудс, палач. «Я желаю мира всему миру», — произносит напоследок осужденный. Затем — петля на шею, черный капюшон на голову. В 1.12 Вудс открывает люк.
«Теперь можете курить», — говорит полковник немногочисленным свидетелям, наблюдающим за казнью, сидя на складных стульях: это четыре генерала, представляющие союзные страны, баварский премьер-министр Вильгельм Хегнер, восемь избранных журналистов. Пока все курят, военный врач исчезает за черным занавесом, чтобы удостовериться в наступлении смерти.
Прежде чем над руинами Нюрнберга забрезжило утро 16 октября 1946 года, на виселице в спортивном зале закончили свою жизнь десять ведущих политиков нацистского режима. Среди них были высшие гитлеровские военные чины Вильгельм Кейтель и Альфред Йодль, начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер, наместник Гитлера в Польше Ганс Франк.
Рядом с казненными тюремщики кладут одиннадцатого мертвеца: за несколько часов до этого рейхсмаршал Герман Геринг отравился цианистым калием. Еще недавно он заявлял, что в один прекрасный день ему поставят «статуи», «большие — в парках, маленькие — в жилых комнатах».
В 2.45 приговоры Международного военного трибунала в Нюрнберге приведены в исполнение. 60 лет назад день 16 октября выдался солнечным. В ярком свете, струившемся сквозь большие окна спортзала, министр вооружений Альберт Шпеер, приговоренный к 20 годам лишения свободы, и заместитель Гитлера Рудольф Гесс, приговоренный к пожизненному заключению, по поручению полковника Эндрюса драят пол, чтобы смыть последние следы этой ночи. В том числе красно-бурое пятно там, где стояла виселица. Все кончилось, все прошло.
Все прошло? Короткая ночь посреди разрушенного Нюрнберга, бывшей нацистской метрополии, где проходили имперские партийные съезды, должна была по замыслу держав-победительниц подвести черту под преступным гитлеровским режимом. Жестокий, но справедливый конец эры, которая была рассчитана на тысячелетие, а просуществовала всего 12 лет, но принесла за это время человечеству войну, массовую гибель людей и самый массовый в истории геноцид.
В действительности 16 октября 60 лет стало днем большого начала. Такого еще не было в истории. Никогда ранее тиранам и военачальникам не случалось на собственном опыте убедиться, что есть право, стоящее выше них, и это право может стоить им головы.
Смертные приговоры заключили в синие переплеты, доказательства массовых убийств, совершенных нацистами, составили тома Нюрнбергского процесса, на обложке которых золотым тиснением изображены весы правосудия. Этим томам следовало занять почетное место на полках библиотек всего мира, чтобы их перечитывали дети и внуки выживших — как среди победителей, так и среди побежденных. Ни одна страна-победительница и ни один союз никогда прежде не решались поступить так смело, как с немецкими лидерами обошлись участники антигитлеровской коалиции. Не устроили кровавой резни. Не заключили мирного договора. Они провели судебный процесс.
Юристы, делавшие историю. Они сидели под флагами своих стран: высокие судьи в черных мантиях под флагами США, Франции и Великобритании, и под флагом СССР — высокие судьи в шоколадно-коричневой униформе. В зале №600, на фоне зеленовато-серых бархатных портьер, они вершили всемирный суд над историческим преступлением нацистской диктатуры. «Четыре великие державы, воодушевленные своей победой и мучительно переживающие произошедшую несправедливость, добровольно передали захваченных врагов в руки судей, и это одна из самых значительных уступок, какую власть когда-либо делала разуму». Это сказал в начале процесса американец, позднее отправивший на виселицу в спортзале тех десятерых, главный обвинитель со стороны США Роберт Джексон. Он ставил перед Нюрнбергом далеко идущие задачи: «Мировой порядок должен определяться принципами права».
Процесс продолжался 218 дней, обвинители предоставили 2630 документов о величайшем преступлении за всю историю человечества, зафиксировано 270 свидетельских показаний. В распоряжении 23 обвиняемых были 27 главных адвокатов, 54 ассистента и 67 секретарей. Чтобы размножить все письменные документы на четырех рабочих языках процесса, пришлось израсходовать 5 млн. листов бумаги, которая в послевоенные годы являлась дефицитом. 27 тыс. метров пленки и 7 тыс. пластинок сохранили каждое сказанное слово. Более 250 журналистов со всего мира присутствовали на этом страшном представлении.
В те дни зал суда был центром мира. Американские газеты, французские радиостанции, даже китайские печатные издания сообщали о драматичных перекрестных допросах, в ходе которых гитлеровский рейхсмаршал Герман Геринг, уже находясь в тени виселицы, все еще пытался, ухмыляясь, представить свои чудовищные преступления как легитимную политику. От шокирующих признаний офицеров СС в убийстве миллионов евреев перехватывало дух даже у обвинителей.
В книгах по истории, выходящих во всем мире, воспроизведены приказы Адольфа Гитлера о нападениях на соседние страны, но впервые их публично зачитали и приобщили к делу здесь, в Нюрнберге, при ярком свете кинопрожекторов: «Итак, вопрос о том, чтобы пощадить Польшу, отпадает... я дам пропагандистский повод, безразлично, достоверный или нет. Когда начинается и ведется война, право не играет никакой роли».
На этот раз право все же сыграло свою роль. В один из последних дней войны Гитлер покончил с собой. Однако его главным доверенным лицам пришлось отвечать перед судом в соответствии с международным правом — не потому, что они проиграли войну, а потому, что они ее развязали.
1 октября 1946 года Международный военный трибунал вынес приговоры по обвинению в ведении запрещенной агрессивной войны, военных преступлениях и преступлениях против человечности. Двенадцать обвиняемых были приговорены к смертной казни, семеро отправлены в тюрьму для военных преступников в Шпандау, трое оправданы.
«Мировой порядок должен определяться принципами права» — произошло ли это? Неужели именно юристам удалось упрочить мир, руководствуясь правом? Действительно ли приговоры Нюрнбергского трибунала улучшили наш мир?
В Нюрнберге история войны и мира оказалась на переломе. Однако на протяжении пятидесяти лет мало кто в это верил. Это было «право победителя», доказывали германские правительства, никогда не признававшие правомочным приговор трибунала. Более того, как заявил известный профессор государственного права Хельмут Кварич, отнюдь не являвшийся старым нацистом, вердикты нюрнбергских судей «отвечают разве только представлениям радикальных пацифистов». «Что касается прошлого — это была судебная ошибка; что касается будущего — это ложный путь». Так пять лет назад боннский дипломат и специалист в области международного права Вильгельм Греве кратко сформулировал широко распространенное мнение о Нюрнбергском процессе.
Однако с тех пор, как тема войны вновь стала актуальной, с тех пор, как даже избранные демократическим путем политики присваивают себе право нападать на другие государства, а тираны объявляют геноцид внутренним делом своих стран, все снова обратились к синим фолиантам с золотым тиснением, хранящимся в архивах. Гарантировать мир с помощью правовых норм? Это как?
Что в 1946 году сказал Джексон? «Мы никогда не должны забывать, что по тем же меркам, по каким мы сейчас оцениваем обвиняемых, завтра история будет оценивать нас». Спустя 60 лет после этого заявления президент США отказывается признать Международный уголовный суд, который несколько лет назад был создан в Гааге по подобию Нюрнбергского суда. Однако позицию президента мало кто поддерживает.
Нюрнберг повсюду. В США появляются все новые исследования о послевоенных процессах в стране-победительнице Америке и их политической подоплеке. Историки откопали дневник обвинителя Джексона — теперь он станет основой для написания новой биографии.
Между тем далеко в Багдаде заседает трибунал, рассматривающий дело Саддама Хусейна и его преступного режима в Ираке. Судьи Саддама так же ссылаются на принципы Нюрнберга, как и обвинители трибунала по Югославии в Гааге, преследовавшие сербского диктатора Слободана Милошевича вплоть до его смерти в марте этого года.
Итак, переустройство мира на правовой основе? Не слишком ли много взял на себя Джексон? С расстояния в 60 лет он лишь наполовину прав. И все же, как считает философ Юрген Хабермас, в 1946 году Джексон нанес «смертельный удар» старой системе международного права.
В Нюрнберге был погребен мировой порядок, основанный на принципах Вестфальского мира 1648 года. Согласно им, суверенное государство было вправе обращаться со своими гражданами как ему угодно и вести войны против других суверенных государств, если оно чувствует себя достаточно сильным. В Нюрнберге же война была объявлена преступлением, а правителей обвинили в преступлениях против человечности.
«Юридической ответственности меньше всего там, где сильнее всего власть», — этот парадокс должен быть устранен в Нюрнберге, поклялся Джексон. И ему это удалось.
Однако несколько вопросов в отношении нового мирового порядка остаются открытыми. Скажите, пожалуйста, как должен выглядеть мировой порядок, при котором президенты супердержав тоже будут связаны международным правом? И как отличить преступную агрессию от «заботливого» нападения, осуществленного из гуманных соображений?
Кто получит право вмешиваться, если человек, стоящий у власти, объявляет нарушения прав человека, этнические чистки или новый холокост внутренними делами своего суверенного государства?
Ирак, Иран, Ливан, Судан, Северная Корея, Конго, Пакистан, Косово — и, к сожалению, США. Есть много вопросов, которые необходимо решать. Так как же добиться, чтобы мировой порядок обеспечивался правовой системой?
Из этого ничего не выйдет. С самого начала было совершенно ясно. Когда в 1942 году британцы и американцы получили сообщения спецслужб о зверствах нацистов на завоеванных территориях, о массовых убийствах в Польше, правительства растерялись. Что же делать?
Американский президент Франклин Рузвельт в своих публичных заявлениях бичевал «варварские злодеяния». Систематическое истребление евреев должна расследовать комиссия по военным преступлениям, созданная странами—членами антигитлеровской коалиции, позднее, когда наступит мир, говорил он. В Лондоне и Вашингтоне эксперты по военному праву склонялись над секретными досье и более или менее сходились во мнении: это не дело для суда.
Как только в 1942 году был детально разработан план холокоста, обнаружилась противоестественность обычного международного права. В начале года в берлинском районе Ванзее фюрер СС Рейнгард Гейдрих, шеф гестапо Генрих Мюллер и оберштурмбанфюрер Адольф Эйхман хладнокровно разъясняли статс-секретарям и служащим, что входит в их обязанности для «окончательного решения еврейского вопроса». В смертоносном 1942 году в еврейских гетто Польши началась депортация. Сотни тысяч евреев были отправлены в газовые камеры. Рудольф Гесс воплотил в жизнь приказ своего шефа Генриха Гиммлера построить лагерь смерти Освенцим и стал его комендантом. Уполномоченный Гитлера в Австрии Бальдур фон Ширах открыто хвастался, что внес «активный вклад в европейскую культуру», выслав из Вены в восточные гетто «десятки и сотни тысяч» евреев, тем самым отправив их на верную смерть.
Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден интересовался мнением лучших правоведов о холокосте. На заседании кабинета министров в июле 1942 года он доложил о выводах правительственных юристов: согласно международному праву, преследование нацистами евреев и противников режима «не может рассматриваться как преступление», «эти дела нельзя отдавать в суд и выносить приговоры».
Юристы из Белого дома точно так же видели эту ситуацию. Превалирующее в международном праве представление о государственном суверенитете наделяло правительства нацистской Германии и других государств оси практически безграничной властью над своим собственными народами. Согласно международному праву, евреи и так называемые беженцы не имели в Германии, Австрии, Венгрии, Италии и Румынии практически никакой защиты от преследования.
Организаторы холокоста сохраняли убийственное спокойствие: пока их действия нельзя было расценить как военное преступление против враждебных государств, пока у них было прикрытие в лице Гитлера или Гиммлера, с правовой точки зрения они оставались неуязвимыми. Даже находясь в заключении в Нюрнберге, Герман Геринг издевательски заявлял во время допроса: «Все, что происходило в нашей стране, вас никоим образом не касается. Если было убито 5 млн. немцев, то это дело должны улаживать немцы. И наша государственная политика — это наше собственное дело».
Британский премьер-министр Уинстон Черчилль сделал из всей этой юридической казуистики такой вывод: если будет схвачен человек из круга приспешников Гитлера, его нужно «застрелить без суда и следствия». Таким образом, считал британец, впоследствии удастся избежать «хаоса правовых процедур».
Когда в октябре 1943 года Черчилль встретился в Москве с Иосифом Сталиным и Рузвельтом, чтобы обсудить, как реагировать на «зверства гитлеровского режима», заключительный документ при ближайшем рассмотрении оказался сформулированным очень осторожно. Ни о каком международном суде речь не шла, а лишь о планах привлечения военных преступников к ответственности после освобождения оккупированных стран. О наказании самой клики Гитлера в назначенное время будет принято совместное решение, говорилось в документе.
Всемирная нерешительность лила воду на мельницу Генри Моргентау. Министр финансов Рузвельта хотел ввести такое наказание за холокост, чтобы мир его никогда не забыл.
Он разработал для своего президента гигантские планы: поскольку в массовом убийстве евреев виновна не пара нацистских уголовников, а целый народ, покорно помогавший им в этом, то наказать следует всех немцев. В сентябре 1944 года он предложил депортировать почти 20 млн. немцев — куда-нибудь, где они больше не смогут причинить зла и будут влачить жалкое существование.
Злость Моргентау на немцев не знала границ. Обосновывая свои планы, он говорил: то, что предлагается сделать, «кажется ужасным, бесчеловечным, жестоким. Но мы не просили этой войны, мы не посылали миллионы людей в газовые камеры. Мы не делали ничего подобного. К этому привели они».
Моргентау не был каким-то сумасшедшим, он очень хорошо понимал, что в его стране, где правовая система основана на прецедентах, на уже имевших место случаях, это дело невозможно будет решить в суде подобающим образом. Ведь у холокоста не было прецедента в человеческой истории.
За то, что из планов Моргентау ничего не вышло, следует благодарить прессу. 24 сентября 1944 года Newвышла с заголовком: «План Моргентау по Германии раскалывает военный кабинет».
До сих пор державшийся в строжайшем секрете сценарий будущего Германии был так искусно сокращен и искажен, что сообщение повсеместно вызвало бурю негодования. Рузвельт, поддерживавший идеи Моргентау, был вынужден дистанцироваться от своего министра финансов — настал конец большой дружбы и убийственной идеи.
В том, что публикацию подстроили, обвиняют Генри Стимсона, военного министра США. Он не любил Моргентау и не скрывал этого; вежливый антисемитизм тогда и в Вашингтоне вовсе не считался некорректным. Во всем остальном это был мягкий человек, мыслящий принципами правового государства. Военному министру, который получил задание вместо Моргентау что-то сделать для реализации московского заявления, претило незаконное насилие.
Немецкая манера ведения войны, незаконные нападения, выходящая за все рамки резня возмущали Стимсона больше, чем холокост. Министр выступал за проведение подобающего процесса над военными преступниками, которые должны были предстать перед военным трибуналом. «Мне трудно себе представить, как военная комиссия будет судить людей, ответственных за эксцессы внутри Германии до или во время войны, если те не связаны с военными действиями», — говорил он.
«Но если не наказать немцев за эти жестокости, мы разочаруем миллионы людей и лишим их иллюзий», — возражал молодой адвокат Мюррей Бернайс, проходивший военную службу в Пентагоне.
Он стал первым создателем «нюрнбергского права». Что-то похожее на прецедент Мюррей нашел в одной из историй, которые его шеф, министр, очень любил рассказывать. Речь шла о временах, когда он, будучи прокурором США, вел следствие против сахарной мафии.
Члены банды просверлили 17 дырок в портовых весах — и таким образом достигли того, что импортируемые мешки с сахаром оказывались «легче», чем на самом деле. Это было дело на несколько миллионов долларов, вот только Стимсону не удалось узнать, кто именно проделал дырки. Поэтому прокурор обвинил всю банду в «заговоре». И суд его поддержал.
Заговор — это был термин, которым американские юристы хотели козырнуть и в Нюрнберге. Самая темная глава немецкой истории — широкомасштабное всеобщее преступление? План с заговором был готов, когда весной 1945 года умер президент Рузвельт. Его преемник Гарри Трумэн, уже давно отдававший предпочтение идее исторического судебного процесса, вручил план Пентагона федеральному верховному судье Роберту Джексону.
27 апреля 1945 года, за несколько дней до окончания второй мировой войны, Джексон записал в своем дневнике: «Чрезвычайно радуясь предложению и чувствуя, как вдохновляют меня трудности выполнения этой задачи, я взял дело под свой контроль».
Судья Джексон был готов войти в историю юриспруденции. В костюме-тройке, с часами на цепочке и платочком, выглядывавшим из нагрудного кармана, он хотел выглядеть, как государственный муж. Джексон почуял шанс использовать суд в Нюрнберге для установления нового международного права. Как он объяснял своим коллегам, такой шанс выпадает редко.
В любом случае он обладал способностью убедительно использовать исторические примеры: «Мы здесь собираемся определить наказание за поступки, которые считаются уголовным преступлением со времен Каина и Авеля».
Президент лично предоставил Джексону полную свободу выбирать среди лучших юристов Америки. За несколько дней до безоговорочной капитуляции Германии 8 мая ни у кого в Белом доме, не говоря уже о других странах-победительницах, не было точного представления о том, что же теперь делать с побежденными.
«Обязан ли британский солдат, встретив Гитлера, застрелить его или взять в плен живым?» В этом вопросе депутат от Лейбористской партии Великобритании Айвор Томас четко сформулировал проблему, существовавшую в преддверии конца войны. Сухой ответ министра иностранных дел Идена едва ли мог скрыть растерянность держав-победительниц: «Я склонен оставить решение за этим британским солдатом».
Сообщение о том, что Гитлер и его министр пропаганды Йозеф Геббельс покончили жизнь самоубийством, облегчило Джексону начало переговоров со своими британскими коллегами. Без Гитлера и Геббельса риск проведения «суда народов», казалось, можно было просчитать.
И претендентов на получение обвинения в тот первый мирный май было предостаточно. Уже на протяжении нескольких недель у оккупационных властей союзных стран имелись подробные руководства с указанием арестовать каждого подозреваемого в принадлежности к нацистам.
Десятки тысяч немцев были отправлены в лагеря для интернированных и допрошены. Процедура допроса включала в себя заполнение анкеты, требовавшей точного описания внешности. Под пунктом «ноги» нужно было отметить один из следующих вариантов: «ноги колесом, кривые ноги, деформирована левая нога, хромота на левую ногу, левая нога ампутирована, деформирована правая нога, хромота на правую ногу, правая нога ампутирована».
Описание личности самого выдающегося человека, пойманного американцами, не подходило ни к одной анкете. «Глупо улыбающийся моллюск с двумя чемоданами паракодеина. Я подумал, что он представитель медицинской службы», — сообщал начальник лагеря для интернированных в отеле Bad Mondorf в Люксембурге, куда доставили Германа Геринга. Рейхсмаршал, твердо убежденный в том, что он преемник Гитлера, милостиво отдал себя в руки американских солдат, спросив: «Когда меня примет Эйзенхауэр?»
Теперь он сидел на голодной диете в союзнической тюрьме для важных лиц и знал так же мало, как и его надзиратели, что будет дальше. Бывший курортный отель Bad Mondorf был слишком идиллическим местом, чтобы выполнять роль чистилища перед страшным судом Джексона. «Помойка» — так в качестве компенсации американские надзиратели окрестили пристанище, где в скором времени оказались не только Геринг, но и бывший гитлеровский министр внутренних дел Вильгельм Фрик, военные Йодль и Кейтель, издатель газеты Sturmer Юлиус Штрейхер. Все больше старых знакомых поступало сюда; в конце концов, этой участи не избежал и министр иностранных дел Риббентроп, несколько недель скрывавшийся в Гамбурге.
Британские солдаты вытащили его ночью из квартиры знакомого, где он спал в бело-розовой полосатой пижаме, глубоко зарывшись в подушки. В бельевом мешке министра иностранных дел Третьего рейха нашли написанное им письмо «Винсенту» Черчиллю, в котором он обещал все объяснить «как государственный деятель государственному деятелю».
Как раз этого и ожидали от своих заключенных американские следователи: что те все объяснят. Даже в туалетах «помойки» надзиратели спрятали микрофоны, чтобы ничего не упустить. В то время как по ту сторону Атлантики лучшие юристы Америки все еще продолжали ломать головы над правовыми вопросами, в отеле Bad Mondorf пытались выяснить, что же все-таки произошло в Германии.
Продолжение в следующем номере.
Когда на Нюрнбергском процессе перед судом предстали главные нацистские преступники, началась новая эпоха международного права. Десятеро из осужденных были казнены 60 лет назад. Лишь несколько десятилетий спустя мировое сообщество продолжило дело, начатое в Нюрнберге. Этот день, 16 октября 1946 года, начинается за 15 минут до полуночи. Американский полковник Бартон Эндрюс открывает двери камер на втором этаже тюрьмы при нюрнбергском Дворце юстиции, чтобы зачитать заключенным то, что они и так уже давно знают: их смертный приговор.
Death by hanging. «Смерть через повешение», — звучит перевод. Приговоренным к смерти дают еду — сосиски с картофельным салатом.
Ровно в час ночи забирают первого. Гитлеровский рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп шагает по плохо освещенному тюремному двору, руки за спиной скованы наручниками. Справа и слева от него идут двое американских военных полицейских в белых портупеях и серебристых стальных шлемах. Вооружившись биноклями, репортеры с крыш близлежащих полуразрушенных домов наблюдают за мужчиной, чьи жидкие седые волосы треплет ветер.
Три черные виселицы, которые стоят в залитом ярким светом спортивном зале тюрьмы, возвели лишь накануне. В воздухе витает смешанный запах сигарет Virginia, кофе и американского виски. Два помощника палача снимают с бывшего государственного деятеля наручники и связывают ему руки черным шнурком.
Путь из 13 ступеней, ведущих к правой виселице, Риббентроп проделывает один. Наверху его ждут священник, стенографист, который должен записать последние слова, и Джон Вудс, палач. «Я желаю мира всему миру», — произносит напоследок осужденный. Затем — петля на шею, черный капюшон на голову. В 1.12 Вудс открывает люк.
«Теперь можете курить», — говорит полковник немногочисленным свидетелям, наблюдающим за казнью, сидя на складных стульях: это четыре генерала, представляющие союзные страны, баварский премьер-министр Вильгельм Хегнер, восемь избранных журналистов. Пока все курят, военный врач исчезает за черным занавесом, чтобы удостовериться в наступлении смерти.
Прежде чем над руинами Нюрнберга забрезжило утро 16 октября 1946 года, на виселице в спортивном зале закончили свою жизнь десять ведущих политиков нацистского режима. Среди них были высшие гитлеровские военные чины Вильгельм Кейтель и Альфред Йодль, начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер, наместник Гитлера в Польше Ганс Франк.
Рядом с казненными тюремщики кладут одиннадцатого мертвеца: за несколько часов до этого рейхсмаршал Герман Геринг отравился цианистым калием. Еще недавно он заявлял, что в один прекрасный день ему поставят «статуи», «большие — в парках, маленькие — в жилых комнатах».
В 2.45 приговоры Международного военного трибунала в Нюрнберге приведены в исполнение. 60 лет назад день 16 октября выдался солнечным. В ярком свете, струившемся сквозь большие окна спортзала, министр вооружений Альберт Шпеер, приговоренный к 20 годам лишения свободы, и заместитель Гитлера Рудольф Гесс, приговоренный к пожизненному заключению, по поручению полковника Эндрюса драят пол, чтобы смыть последние следы этой ночи. В том числе красно-бурое пятно там, где стояла виселица. Все кончилось, все прошло.
Все прошло? Короткая ночь посреди разрушенного Нюрнберга, бывшей нацистской метрополии, где проходили имперские партийные съезды, должна была по замыслу держав-победительниц подвести черту под преступным гитлеровским режимом. Жестокий, но справедливый конец эры, которая была рассчитана на тысячелетие, а просуществовала всего 12 лет, но принесла за это время человечеству войну, массовую гибель людей и самый массовый в истории геноцид.
В действительности 16 октября 60 лет стало днем большого начала. Такого еще не было в истории. Никогда ранее тиранам и военачальникам не случалось на собственном опыте убедиться, что есть право, стоящее выше них, и это право может стоить им головы.
Смертные приговоры заключили в синие переплеты, доказательства массовых убийств, совершенных нацистами, составили тома Нюрнбергского процесса, на обложке которых золотым тиснением изображены весы правосудия. Этим томам следовало занять почетное место на полках библиотек всего мира, чтобы их перечитывали дети и внуки выживших — как среди победителей, так и среди побежденных. Ни одна страна-победительница и ни один союз никогда прежде не решались поступить так смело, как с немецкими лидерами обошлись участники антигитлеровской коалиции. Не устроили кровавой резни. Не заключили мирного договора. Они провели судебный процесс.
Юристы, делавшие историю. Они сидели под флагами своих стран: высокие судьи в черных мантиях под флагами США, Франции и Великобритании, и под флагом СССР — высокие судьи в шоколадно-коричневой униформе. В зале №600, на фоне зеленовато-серых бархатных портьер, они вершили всемирный суд над историческим преступлением нацистской диктатуры. «Четыре великие державы, воодушевленные своей победой и мучительно переживающие произошедшую несправедливость, добровольно передали захваченных врагов в руки судей, и это одна из самых значительных уступок, какую власть когда-либо делала разуму». Это сказал в начале процесса американец, позднее отправивший на виселицу в спортзале тех десятерых, главный обвинитель со стороны США Роберт Джексон. Он ставил перед Нюрнбергом далеко идущие задачи: «Мировой порядок должен определяться принципами права».
Процесс продолжался 218 дней, обвинители предоставили 2630 документов о величайшем преступлении за всю историю человечества, зафиксировано 270 свидетельских показаний. В распоряжении 23 обвиняемых были 27 главных адвокатов, 54 ассистента и 67 секретарей. Чтобы размножить все письменные документы на четырех рабочих языках процесса, пришлось израсходовать 5 млн. листов бумаги, которая в послевоенные годы являлась дефицитом. 27 тыс. метров пленки и 7 тыс. пластинок сохранили каждое сказанное слово. Более 250 журналистов со всего мира присутствовали на этом страшном представлении.
В те дни зал суда был центром мира. Американские газеты, французские радиостанции, даже китайские печатные издания сообщали о драматичных перекрестных допросах, в ходе которых гитлеровский рейхсмаршал Герман Геринг, уже находясь в тени виселицы, все еще пытался, ухмыляясь, представить свои чудовищные преступления как легитимную политику. От шокирующих признаний офицеров СС в убийстве миллионов евреев перехватывало дух даже у обвинителей.
В книгах по истории, выходящих во всем мире, воспроизведены приказы Адольфа Гитлера о нападениях на соседние страны, но впервые их публично зачитали и приобщили к делу здесь, в Нюрнберге, при ярком свете кинопрожекторов: «Итак, вопрос о том, чтобы пощадить Польшу, отпадает... я дам пропагандистский повод, безразлично, достоверный или нет. Когда начинается и ведется война, право не играет никакой роли».
На этот раз право все же сыграло свою роль. В один из последних дней войны Гитлер покончил с собой. Однако его главным доверенным лицам пришлось отвечать перед судом в соответствии с международным правом — не потому, что они проиграли войну, а потому, что они ее развязали.
1 октября 1946 года Международный военный трибунал вынес приговоры по обвинению в ведении запрещенной агрессивной войны, военных преступлениях и преступлениях против человечности. Двенадцать обвиняемых были приговорены к смертной казни, семеро отправлены в тюрьму для военных преступников в Шпандау, трое оправданы.
«Мировой порядок должен определяться принципами права» — произошло ли это? Неужели именно юристам удалось упрочить мир, руководствуясь правом? Действительно ли приговоры Нюрнбергского трибунала улучшили наш мир?
В Нюрнберге история войны и мира оказалась на переломе. Однако на протяжении пятидесяти лет мало кто в это верил. Это было «право победителя», доказывали германские правительства, никогда не признававшие правомочным приговор трибунала. Более того, как заявил известный профессор государственного права Хельмут Кварич, отнюдь не являвшийся старым нацистом, вердикты нюрнбергских судей «отвечают разве только представлениям радикальных пацифистов». «Что касается прошлого — это была судебная ошибка; что касается будущего — это ложный путь». Так пять лет назад боннский дипломат и специалист в области международного права Вильгельм Греве кратко сформулировал широко распространенное мнение о Нюрнбергском процессе.
Однако с тех пор, как тема войны вновь стала актуальной, с тех пор, как даже избранные демократическим путем политики присваивают себе право нападать на другие государства, а тираны объявляют геноцид внутренним делом своих стран, все снова обратились к синим фолиантам с золотым тиснением, хранящимся в архивах. Гарантировать мир с помощью правовых норм? Это как?
Что в 1946 году сказал Джексон? «Мы никогда не должны забывать, что по тем же меркам, по каким мы сейчас оцениваем обвиняемых, завтра история будет оценивать нас». Спустя 60 лет после этого заявления президент США отказывается признать Международный уголовный суд, который несколько лет назад был создан в Гааге по подобию Нюрнбергского суда. Однако позицию президента мало кто поддерживает.
Нюрнберг повсюду. В США появляются все новые исследования о послевоенных процессах в стране-победительнице Америке и их политической подоплеке. Историки откопали дневник обвинителя Джексона — теперь он станет основой для написания новой биографии.
Между тем далеко в Багдаде заседает трибунал, рассматривающий дело Саддама Хусейна и его преступного режима в Ираке. Судьи Саддама так же ссылаются на принципы Нюрнберга, как и обвинители трибунала по Югославии в Гааге, преследовавшие сербского диктатора Слободана Милошевича вплоть до его смерти в марте этого года.
Итак, переустройство мира на правовой основе? Не слишком ли много взял на себя Джексон? С расстояния в 60 лет он лишь наполовину прав. И все же, как считает философ Юрген Хабермас, в 1946 году Джексон нанес «смертельный удар» старой системе международного права.
В Нюрнберге был погребен мировой порядок, основанный на принципах Вестфальского мира 1648 года. Согласно им, суверенное государство было вправе обращаться со своими гражданами как ему угодно и вести войны против других суверенных государств, если оно чувствует себя достаточно сильным. В Нюрнберге же война была объявлена преступлением, а правителей обвинили в преступлениях против человечности.
«Юридической ответственности меньше всего там, где сильнее всего власть», — этот парадокс должен быть устранен в Нюрнберге, поклялся Джексон. И ему это удалось.
Однако несколько вопросов в отношении нового мирового порядка остаются открытыми. Скажите, пожалуйста, как должен выглядеть мировой порядок, при котором президенты супердержав тоже будут связаны международным правом? И как отличить преступную агрессию от «заботливого» нападения, осуществленного из гуманных соображений?
Кто получит право вмешиваться, если человек, стоящий у власти, объявляет нарушения прав человека, этнические чистки или новый холокост внутренними делами своего суверенного государства?
Ирак, Иран, Ливан, Судан, Северная Корея, Конго, Пакистан, Косово — и, к сожалению, США. Есть много вопросов, которые необходимо решать. Так как же добиться, чтобы мировой порядок обеспечивался правовой системой?
Из этого ничего не выйдет. С самого начала было совершенно ясно. Когда в 1942 году британцы и американцы получили сообщения спецслужб о зверствах нацистов на завоеванных территориях, о массовых убийствах в Польше, правительства растерялись. Что же делать?
Американский президент Франклин Рузвельт в своих публичных заявлениях бичевал «варварские злодеяния». Систематическое истребление евреев должна расследовать комиссия по военным преступлениям, созданная странами—членами антигитлеровской коалиции, позднее, когда наступит мир, говорил он. В Лондоне и Вашингтоне эксперты по военному праву склонялись над секретными досье и более или менее сходились во мнении: это не дело для суда.
Как только в 1942 году был детально разработан план холокоста, обнаружилась противоестественность обычного международного права. В начале года в берлинском районе Ванзее фюрер СС Рейнгард Гейдрих, шеф гестапо Генрих Мюллер и оберштурмбанфюрер Адольф Эйхман хладнокровно разъясняли статс-секретарям и служащим, что входит в их обязанности для «окончательного решения еврейского вопроса». В смертоносном 1942 году в еврейских гетто Польши началась депортация. Сотни тысяч евреев были отправлены в газовые камеры. Рудольф Гесс воплотил в жизнь приказ своего шефа Генриха Гиммлера построить лагерь смерти Освенцим и стал его комендантом. Уполномоченный Гитлера в Австрии Бальдур фон Ширах открыто хвастался, что внес «активный вклад в европейскую культуру», выслав из Вены в восточные гетто «десятки и сотни тысяч» евреев, тем самым отправив их на верную смерть.
Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден интересовался мнением лучших правоведов о холокосте. На заседании кабинета министров в июле 1942 года он доложил о выводах правительственных юристов: согласно международному праву, преследование нацистами евреев и противников режима «не может рассматриваться как преступление», «эти дела нельзя отдавать в суд и выносить приговоры».
Юристы из Белого дома точно так же видели эту ситуацию. Превалирующее в международном праве представление о государственном суверенитете наделяло правительства нацистской Германии и других государств оси практически безграничной властью над своим собственными народами. Согласно международному праву, евреи и так называемые беженцы не имели в Германии, Австрии, Венгрии, Италии и Румынии практически никакой защиты от преследования.
Организаторы холокоста сохраняли убийственное спокойствие: пока их действия нельзя было расценить как военное преступление против враждебных государств, пока у них было прикрытие в лице Гитлера или Гиммлера, с правовой точки зрения они оставались неуязвимыми. Даже находясь в заключении в Нюрнберге, Герман Геринг издевательски заявлял во время допроса: «Все, что происходило в нашей стране, вас никоим образом не касается. Если было убито 5 млн. немцев, то это дело должны улаживать немцы. И наша государственная политика — это наше собственное дело».
Британский премьер-министр Уинстон Черчилль сделал из всей этой юридической казуистики такой вывод: если будет схвачен человек из круга приспешников Гитлера, его нужно «застрелить без суда и следствия». Таким образом, считал британец, впоследствии удастся избежать «хаоса правовых процедур».
Когда в октябре 1943 года Черчилль встретился в Москве с Иосифом Сталиным и Рузвельтом, чтобы обсудить, как реагировать на «зверства гитлеровского режима», заключительный документ при ближайшем рассмотрении оказался сформулированным очень осторожно. Ни о каком международном суде речь не шла, а лишь о планах привлечения военных преступников к ответственности после освобождения оккупированных стран. О наказании самой клики Гитлера в назначенное время будет принято совместное решение, говорилось в документе.
Всемирная нерешительность лила воду на мельницу Генри Моргентау. Министр финансов Рузвельта хотел ввести такое наказание за холокост, чтобы мир его никогда не забыл.
Он разработал для своего президента гигантские планы: поскольку в массовом убийстве евреев виновна не пара нацистских уголовников, а целый народ, покорно помогавший им в этом, то наказать следует всех немцев. В сентябре 1944 года он предложил депортировать почти 20 млн. немцев — куда-нибудь, где они больше не смогут причинить зла и будут влачить жалкое существование.
Злость Моргентау на немцев не знала границ. Обосновывая свои планы, он говорил: то, что предлагается сделать, «кажется ужасным, бесчеловечным, жестоким. Но мы не просили этой войны, мы не посылали миллионы людей в газовые камеры. Мы не делали ничего подобного. К этому привели они».
Моргентау не был каким-то сумасшедшим, он очень хорошо понимал, что в его стране, где правовая система основана на прецедентах, на уже имевших место случаях, это дело невозможно будет решить в суде подобающим образом. Ведь у холокоста не было прецедента в человеческой истории.
За то, что из планов Моргентау ничего не вышло, следует благодарить прессу. 24 сентября 1944 года Newвышла с заголовком: «План Моргентау по Германии раскалывает военный кабинет».
До сих пор державшийся в строжайшем секрете сценарий будущего Германии был так искусно сокращен и искажен, что сообщение повсеместно вызвало бурю негодования. Рузвельт, поддерживавший идеи Моргентау, был вынужден дистанцироваться от своего министра финансов — настал конец большой дружбы и убийственной идеи.
В том, что публикацию подстроили, обвиняют Генри Стимсона, военного министра США. Он не любил Моргентау и не скрывал этого; вежливый антисемитизм тогда и в Вашингтоне вовсе не считался некорректным. Во всем остальном это был мягкий человек, мыслящий принципами правового государства. Военному министру, который получил задание вместо Моргентау что-то сделать для реализации московского заявления, претило незаконное насилие.
Немецкая манера ведения войны, незаконные нападения, выходящая за все рамки резня возмущали Стимсона больше, чем холокост. Министр выступал за проведение подобающего процесса над военными преступниками, которые должны были предстать перед военным трибуналом. «Мне трудно себе представить, как военная комиссия будет судить людей, ответственных за эксцессы внутри Германии до или во время войны, если те не связаны с военными действиями», — говорил он.
«Но если не наказать немцев за эти жестокости, мы разочаруем миллионы людей и лишим их иллюзий», — возражал молодой адвокат Мюррей Бернайс, проходивший военную службу в Пентагоне.
Он стал первым создателем «нюрнбергского права». Что-то похожее на прецедент Мюррей нашел в одной из историй, которые его шеф, министр, очень любил рассказывать. Речь шла о временах, когда он, будучи прокурором США, вел следствие против сахарной мафии.
Члены банды просверлили 17 дырок в портовых весах — и таким образом достигли того, что импортируемые мешки с сахаром оказывались «легче», чем на самом деле. Это было дело на несколько миллионов долларов, вот только Стимсону не удалось узнать, кто именно проделал дырки. Поэтому прокурор обвинил всю банду в «заговоре». И суд его поддержал.
Заговор — это был термин, которым американские юристы хотели козырнуть и в Нюрнберге. Самая темная глава немецкой истории — широкомасштабное всеобщее преступление? План с заговором был готов, когда весной 1945 года умер президент Рузвельт. Его преемник Гарри Трумэн, уже давно отдававший предпочтение идее исторического судебного процесса, вручил план Пентагона федеральному верховному судье Роберту Джексону.
27 апреля 1945 года, за несколько дней до окончания второй мировой войны, Джексон записал в своем дневнике: «Чрезвычайно радуясь предложению и чувствуя, как вдохновляют меня трудности выполнения этой задачи, я взял дело под свой контроль».
Судья Джексон был готов войти в историю юриспруденции. В костюме-тройке, с часами на цепочке и платочком, выглядывавшим из нагрудного кармана, он хотел выглядеть, как государственный муж. Джексон почуял шанс использовать суд в Нюрнберге для установления нового международного права. Как он объяснял своим коллегам, такой шанс выпадает редко.
В любом случае он обладал способностью убедительно использовать исторические примеры: «Мы здесь собираемся определить наказание за поступки, которые считаются уголовным преступлением со времен Каина и Авеля».
Президент лично предоставил Джексону полную свободу выбирать среди лучших юристов Америки. За несколько дней до безоговорочной капитуляции Германии 8 мая ни у кого в Белом доме, не говоря уже о других странах-победительницах, не было точного представления о том, что же теперь делать с побежденными.
«Обязан ли британский солдат, встретив Гитлера, застрелить его или взять в плен живым?» В этом вопросе депутат от Лейбористской партии Великобритании Айвор Томас четко сформулировал проблему, существовавшую в преддверии конца войны. Сухой ответ министра иностранных дел Идена едва ли мог скрыть растерянность держав-победительниц: «Я склонен оставить решение за этим британским солдатом».
Сообщение о том, что Гитлер и его министр пропаганды Йозеф Геббельс покончили жизнь самоубийством, облегчило Джексону начало переговоров со своими британскими коллегами. Без Гитлера и Геббельса риск проведения «суда народов», казалось, можно было просчитать.
И претендентов на получение обвинения в тот первый мирный май было предостаточно. Уже на протяжении нескольких недель у оккупационных властей союзных стран имелись подробные руководства с указанием арестовать каждого подозреваемого в принадлежности к нацистам.
Десятки тысяч немцев были отправлены в лагеря для интернированных и допрошены. Процедура допроса включала в себя заполнение анкеты, требовавшей точного описания внешности. Под пунктом «ноги» нужно было отметить один из следующих вариантов: «ноги колесом, кривые ноги, деформирована левая нога, хромота на левую ногу, левая нога ампутирована, деформирована правая нога, хромота на правую ногу, правая нога ампутирована».
Описание личности самого выдающегося человека, пойманного американцами, не подходило ни к одной анкете. «Глупо улыбающийся моллюск с двумя чемоданами паракодеина. Я подумал, что он представитель медицинской службы», — сообщал начальник лагеря для интернированных в отеле Bad Mondorf в Люксембурге, куда доставили Германа Геринга. Рейхсмаршал, твердо убежденный в том, что он преемник Гитлера, милостиво отдал себя в руки американских солдат, спросив: «Когда меня примет Эйзенхауэр?»
Теперь он сидел на голодной диете в союзнической тюрьме для важных лиц и знал так же мало, как и его надзиратели, что будет дальше. Бывший курортный отель Bad Mondorf был слишком идиллическим местом, чтобы выполнять роль чистилища перед страшным судом Джексона. «Помойка» — так в качестве компенсации американские надзиратели окрестили пристанище, где в скором времени оказались не только Геринг, но и бывший гитлеровский министр внутренних дел Вильгельм Фрик, военные Йодль и Кейтель, издатель газеты Sturmer Юлиус Штрейхер. Все больше старых знакомых поступало сюда; в конце концов, этой участи не избежал и министр иностранных дел Риббентроп, несколько недель скрывавшийся в Гамбурге.
Британские солдаты вытащили его ночью из квартиры знакомого, где он спал в бело-розовой полосатой пижаме, глубоко зарывшись в подушки. В бельевом мешке министра иностранных дел Третьего рейха нашли написанное им письмо «Винсенту» Черчиллю, в котором он обещал все объяснить «как государственный деятель государственному деятелю».
Как раз этого и ожидали от своих заключенных американские следователи: что те все объяснят. Даже в туалетах «помойки» надзиратели спрятали микрофоны, чтобы ничего не упустить. В то время как по ту сторону Атлантики лучшие юристы Америки все еще продолжали ломать головы над правовыми вопросами, в отеле Bad Mondorf пытались выяснить, что же все-таки произошло в Германии.
Продолжение в следующем номере.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
