Архивная публикация 2003 года: "Укрепляющее средство"
Главное, что осталось в памяти после 17 августа 1998 года, -- не растерянность политиков, не правительственный кризис, не очереди в обменниках и магазинах. Помнится отчетливое сознание простого факта: если хуже уже некуда, значит, начинается путь к какой-то другой, более разумно устроенной жизни.Ржа
И вот этих лет -- этапов пройденного пути -- уже пять. Причем оглядываться назад, "перебирая наши даты", не очень стыдно.
Предкризисный 1997 год оказался для России даже удачным: рубль держался в предписанном ему "валютном коридоре", наметился кое-какой экономический рост, в стране обозначилась и стала крепнуть прослойка людей, связанных с новой экономикой, -- так называемый средний класс, который -- в теории -- должен был стать надежной опорой демократии. То есть внешне все выглядело более или менее пристойно -- куда лучше, чем в 1995-м или, не дай Бог, 1993-м.
И все-таки в атмосфере -- задолго до дефолта -- чувствовалось какое-то недоброе напряжение. Не было ощущения надежности сложившегося за 90-е годы уклада жизни -- все время казалось, что любая случайность может разрушить хрупкий "статус кво" и страна пойдет вразнос.
Доверия не внушала прежде всего власть. На Ельцина (в те редкие моменты, когда он появлялся на публике после длительной "работы с документами") было стыдно смотреть. Хотя тогда он вроде бы не на шутку взялся за перестройку российской государственности -- менял премьеров, звал во власть "молодых реформаторов" и совершал прочие резкие, однако неубедительные движения. От полубессмысленных "рокировочек" и вообще перемены мест слагаемых сумма не менялась -- все видели, насколько "прогнило что-то в датском королевстве".
Коммунистическая Дума никакого энтузиазма тоже не внушала: неадекватность "народных заступников" из партии Зюганова была очевидна. Они в высшей степени грамотно справлялись с ролью тормоза, но вести за собой страну не только не могли, но и не очень-то хотели.
Армия была унижена позорным поражением в Чечне: офицеры и генералы имели полное право считать, что политики их предали. А если между армией и властью лежит тень такой серьезной обиды, армия перестает быть одной из опор государственности.
В России уже было такое -- в 1917-м, и ничем хорошим, как мы знаем, не обернулось.
Словом, за какую институцию ни возьмись -- государственную или общественную, -- в любой за внешне благопристойным фасадом обнаруживалась тогда какая-то ржа, разъедавшая ее изнутри, и здравые люди не могли этого не чувствовать.
Социальный заказ
17 августа 1998 года не было поэтому громом с ясного неба. Никто не знал, какие именно формы примет кризис, но все ждали чего-то такого, экстраординарного, способного встряхнуть страну и заставить ее честно, без утешительного вранья оценить свои возможности, трезвыми глазами оглянуться вокруг и сойти наконец с дороги, которая привела ее в тупик.
Россия была в тот момент дожата до полного национального унижения -- всем должна, никому не нужна -- вот ложись тут и помирай, как от тебя ждет все международное сообщество.
Но на этом ровно месте родилась энергия противохода: парадоксальным образом Россия не только выжила, но и захотела вернуть себе статус великой державы.
Этот противоход начался не через год, когда армия вышибла басаевских боевиков из Дагестана и вернулась на их плечах в Чечню, а еще тогда, в августе 1998-го.
Внешне вроде бы ничего не изменилось: страной правил все тот же Ельцин, никуда не делся красный парламент (напротив, коммунисты, урвав толику власти, стали чувствовать себя гораздо увереннее, чего нельзя было сказать о либералах-реформаторах). И все-таки атмосфера освежилась -- миллионам грамотных, умеющих работать русских людей вдруг стало стыдно за обанкротившуюся на их глазах державу, и они утроили усилия, чтобы вывести ее из этого положения.
В России сформировался как бы "социальный заказ" на державную волю, и стало понятно, что рано или поздно должны появиться люди, способные ее проявить. Вот этот импульс и обеспечил через относительно недолгое время приход к власти спецслужбиста Путина, возврат российских войск в Чечню, более или менее грамотное самоопределение во внешнем мире и многие другие, уже забытые нами с тех пор движения, которые были действиями потенциально великой державы.
Моральная мобилизация
В конце 1998-го никто представить себе не мог, что Россия, униженная и списанная со всех счетов мировым сообществом, так быстро поднимется с колен и вернется в круг государств, определяющих мировую политику.
Тогда ей с неким даже злорадством устраивали публичные порки -- финансовые скандалы, раздутый миф о "русской мафии", Балканы, где откровенно додавливали последнего нашего европейского союзника.
Жесты отчаяния вроде разворота примаковского самолета над Атлантикой или броска наших десантников из Боснии в Приштину ничего не меняли -- России выказывали презрение, потому что она проявила слабость.
Конечно, нам тогда удивительно повезло: вдруг поднялись цены на нефть, сработал на полную мощность фактор девальвации, оживив полудохлую промышленность, но ничто это не помогло бы, если бы Россия не сделала над собой усилие, чтобы морально мобилизоваться.
Поэтому период растерянности оказался на удивление недолгим, психологическая травма быстро зажила, и надо было только понять, куда же теперь двигаться.
Появление во власти Путина -- молодого, работоспособного, так непохожего на надоевшего всем предшественника, -- показалось настолько естественным, что рейтинг его взлетел в считанные недели и до сих пор держится на высоте, которая воспринимается даже отчасти и неприличной.
Но никуда не денешься, это был действительно выбор народа, и надо понимать, что Путин не просто очередной президент -- он сумел стать символом и знаменем новой, постельцинской России.
Ему и его команде удалось запустить изрядно проржавевший механизм русской государственности, заставить людей поверить, что в стране появилась жесткая, прагматичная власть, не забывающая о своих обязанностях перед народом.
Не так-то и много надо было для этого сделать.
Когда вспоминаешь первые годы путинского правления, не находишь в них каких-то особенно выдающихся событий. Ну, разве что так и незаконченная разборка с обнаглевшей (на фоне тогдашней российской слабости) Чечней, сильно повысившая чувство национального достоинства и помирившая армию с властью.
Но главное было (и осталось) -- чувство небыстрого, но уверенного движения страны вперед. Пусть невелики те прибавки к зарплатам и пенсиям, которые начались при Путине, но они сыграли огромную морально-психологическую роль, внеся в жизнь положительную динамику.
Ее как раз очень не хватало в 90-е -- вот тогда действительно казалось, что жизнь ото дня ко дню становится все хуже и хуже.
Россия последние пять лет на глазах становится нормальной страной, пусть не очень пока богатой, но уже понимающей, куда надо двигаться.
Проблема тут вот в чем: гораздо легче стать великой страной, чем страной нормальной, то есть такой, где обыватель верит в национальную валюту, исправно платит все налоги, безупречно работает с девяти до восемнадцати, приходит домой и смотрит рекламные клипы про среднего качества шампунь Head&Shoulders.
Путин и его команда поняли, что путь к великодержавности лежит именно через нормальность и коротким этот путь не бывает.
Воспитанник дефолта
Понятно, что проблем у России по-прежнему множество и пресловутое советское "чувство уверенности в завтрашнем дне" не вернулось вместе с гимном на музыку Александрова. Однако гораздо важнее той мифической уверенности воля обычного человека каждый день делать свою жизнь хоть чуть-чуть лучше, чем она была вчера.
А прямая задача грамотной власти -- эту волю всячески поддерживать, в том числе и собственным примером.
Ельцин со своей страной практически не разговаривал: после первых бурных лет он затворился за кремлевской стеной и сильно увлекся "работой с документами". При этом не мог же он не понимать, что страна после перестроечных передряг духовно больна и болезнь нельзя бесконечно загонять внутрь -- когда-нибудь наступит момент истины и нарыв прорвется.
17 августа 1998 года этот момент истины наступил, и уход Ельцина за несколько месяцев до истечения президентского срока был молчаливым признанием в бессилии вылечить страну. Операция "Преемник" -- прямое следствие дефолта, и тень его всегда маячила за спиной новой властной команды как memento mori.
Так что Путин некоторым образом "воспитанник дефолта", на удивление быстро усвоивший его непростые уроки и сумевший извлечь из поражения державы пользу.
Конечно, и Путин в роли президента далеко не идеален: случалось ему делать неверные, а то и лишние движения. Достаточно вспомнить, к примеру, его войну с независимым телевидением или разделение России на федеральные округа, которое пока никакой особенной пользы ей не принесло. Или затянувшееся и тоже пока бесплодное экспериментирование его придворных политтехнологов с политической системой: ну никак она не хочет вставать на собственные ноги и выглядит мертворожденной. Патовая ситуация в Чечне и начавшаяся вдруг новая охота на олигархов тоже чести ему не делают.
Но главный вектор движения Путин когда-то определил верно и не дает стране сбиваться в сторону.
Дорогой урок
Пять лет после дефолта были использованы Россией куда с большей пользой, чем предыдущее десятилетие. Но не надо и его поминать недобрым словом, потому что в те годы закладывалась -- непоследовательно, рывками и скачками, со множеством попятных движений -- система, которая покачнулась, однако выдержала страшный удар. То есть тогда был все-таки накоплен некий запас прочности.
Устояла прежде всего демократия -- плохонькая, коррумпированная, без традиций и приличных вождей, но даже плохая демократия лучше любой диктатуры. Так что после 17 августа не объявился какой-нибудь диктатор на белом коне и не разогнал парламент, не закрыл газеты, не запретил партии.
В странах, где демократия не успела обзавестись устойчивыми традициями, это весьма вероятный сценарий развития событий, да еще на фоне масштабного экономического бедствия. А у нас проблема обновления некомпетентной власти была решена в ходе цивилизованной процедуры.
И люди откуда-то нашлись -- значит, были, -- и эпоха 90-х сумела их сформировать в правильном духе.
Надутая заемными долларами экономика тоже не пошла вразнос, а нашла в себе силы для второго дыхания, то есть показала гибкость и способность учиться на ошибках. Конечно, множество народу потеряли тогда почти все, и пресса в то время громко кричала о гибели нашего только что зародившегося среднего класса.
Да, кому-то пришлось уйти из бизнеса, но все-таки уже через малое время стало понятно, что костяк нового для России класса сохранился и, значит, судьба капитализма в России не столь плачевна, как некоторым с перепугу показалось.
Российская дипломатия, которая за 90-е годы умудрилась до нижней планки понизить репутацию страны на международной арене, вдруг словно проснулась и стала шаг за шагом восстанавливать утраченное. И новый президент показывал здесь пример -- неутомимо ездил по всему свету и поразительно быстро научился нравиться не только политикам, но и населению тех стран, куда приезжал.
А в сентябре 2001-го он совершил на этом поприще нечто вроде небольшой революции, волевым решением переориентировав всю российскую внешнюю политику. В его звонке Бушу-младшему после нью-йоркских терактов уже чувствовалась спокойная уверенность в своей стране и претензия на равенство.
Большими друзьями Россия и Америка все равно не станут, но вряд ли Америка будет теперь публично унижать Россию, как это случалось не раз на протяжении 90-х годов.
А самое главное, русский народ, который должен был давно уже устать и сломаться за годы тяжелых реформ, оказался двужильным и не посрамил своей славной истории.
Больше десяти лет простого человека держали за олуха, сбивали с толку, всячески работали на понижение его социального мироощущения, доказывали ему, что страна, в которой он имел несчастье родиться, -- "страна дураков". Но он оказался куда мудрее многих своих "вождей" и "властителей дум" и сохранил чувство собственного достоинства. А из него рождается сила преодоления.
Так что дефолт многому научил Россию, и он от года к году будет вспоминаться здесь не с ужасом, а с чувством невольной благодарности. Цена за эту учебу заплачена немалая, но урок того стоил.
Главное сейчас для России -- не возгордиться своими пока скромными успехами, не лечь почивать на лаврах и не растерять той инерции движения вперед, которую она набрала за последние пять лет. Нет-нет да и замечаешь признаки усталости -- заявленные реформы вдруг тормозятся, внимание политической элиты слишком с большой готовностью переключается на предвыборную карусель, причем начинаются неприличные игры вокруг крупного бизнеса, что уже обернулось немалыми потерями как в деньгах, так и в престиже. Народ такую непоследовательность власти очень точно улавливает и реагирует соответственно -- утратой доверия. Общественную атмосферу это, разумеется, не оздоровляет.
Главное, что осталось в памяти после 17 августа 1998 года, -- не растерянность политиков, не правительственный кризис, не очереди в обменниках и магазинах. Помнится отчетливое сознание простого факта: если хуже уже некуда, значит, начинается путь к какой-то другой, более разумно устроенной жизни.Ржа
И вот этих лет -- этапов пройденного пути -- уже пять. Причем оглядываться назад, "перебирая наши даты", не очень стыдно.
Предкризисный 1997 год оказался для России даже удачным: рубль держался в предписанном ему "валютном коридоре", наметился кое-какой экономический рост, в стране обозначилась и стала крепнуть прослойка людей, связанных с новой экономикой, -- так называемый средний класс, который -- в теории -- должен был стать надежной опорой демократии. То есть внешне все выглядело более или менее пристойно -- куда лучше, чем в 1995-м или, не дай Бог, 1993-м.
И все-таки в атмосфере -- задолго до дефолта -- чувствовалось какое-то недоброе напряжение. Не было ощущения надежности сложившегося за 90-е годы уклада жизни -- все время казалось, что любая случайность может разрушить хрупкий "статус кво" и страна пойдет вразнос.
Доверия не внушала прежде всего власть. На Ельцина (в те редкие моменты, когда он появлялся на публике после длительной "работы с документами") было стыдно смотреть. Хотя тогда он вроде бы не на шутку взялся за перестройку российской государственности -- менял премьеров, звал во власть "молодых реформаторов" и совершал прочие резкие, однако неубедительные движения. От полубессмысленных "рокировочек" и вообще перемены мест слагаемых сумма не менялась -- все видели, насколько "прогнило что-то в датском королевстве".
Коммунистическая Дума никакого энтузиазма тоже не внушала: неадекватность "народных заступников" из партии Зюганова была очевидна. Они в высшей степени грамотно справлялись с ролью тормоза, но вести за собой страну не только не могли, но и не очень-то хотели.
Армия была унижена позорным поражением в Чечне: офицеры и генералы имели полное право считать, что политики их предали. А если между армией и властью лежит тень такой серьезной обиды, армия перестает быть одной из опор государственности.
В России уже было такое -- в 1917-м, и ничем хорошим, как мы знаем, не обернулось.
Словом, за какую институцию ни возьмись -- государственную или общественную, -- в любой за внешне благопристойным фасадом обнаруживалась тогда какая-то ржа, разъедавшая ее изнутри, и здравые люди не могли этого не чувствовать.
Социальный заказ
17 августа 1998 года не было поэтому громом с ясного неба. Никто не знал, какие именно формы примет кризис, но все ждали чего-то такого, экстраординарного, способного встряхнуть страну и заставить ее честно, без утешительного вранья оценить свои возможности, трезвыми глазами оглянуться вокруг и сойти наконец с дороги, которая привела ее в тупик.
Россия была в тот момент дожата до полного национального унижения -- всем должна, никому не нужна -- вот ложись тут и помирай, как от тебя ждет все международное сообщество.
Но на этом ровно месте родилась энергия противохода: парадоксальным образом Россия не только выжила, но и захотела вернуть себе статус великой державы.
Этот противоход начался не через год, когда армия вышибла басаевских боевиков из Дагестана и вернулась на их плечах в Чечню, а еще тогда, в августе 1998-го.
Внешне вроде бы ничего не изменилось: страной правил все тот же Ельцин, никуда не делся красный парламент (напротив, коммунисты, урвав толику власти, стали чувствовать себя гораздо увереннее, чего нельзя было сказать о либералах-реформаторах). И все-таки атмосфера освежилась -- миллионам грамотных, умеющих работать русских людей вдруг стало стыдно за обанкротившуюся на их глазах державу, и они утроили усилия, чтобы вывести ее из этого положения.
В России сформировался как бы "социальный заказ" на державную волю, и стало понятно, что рано или поздно должны появиться люди, способные ее проявить. Вот этот импульс и обеспечил через относительно недолгое время приход к власти спецслужбиста Путина, возврат российских войск в Чечню, более или менее грамотное самоопределение во внешнем мире и многие другие, уже забытые нами с тех пор движения, которые были действиями потенциально великой державы.
Моральная мобилизация
В конце 1998-го никто представить себе не мог, что Россия, униженная и списанная со всех счетов мировым сообществом, так быстро поднимется с колен и вернется в круг государств, определяющих мировую политику.
Тогда ей с неким даже злорадством устраивали публичные порки -- финансовые скандалы, раздутый миф о "русской мафии", Балканы, где откровенно додавливали последнего нашего европейского союзника.
Жесты отчаяния вроде разворота примаковского самолета над Атлантикой или броска наших десантников из Боснии в Приштину ничего не меняли -- России выказывали презрение, потому что она проявила слабость.
Конечно, нам тогда удивительно повезло: вдруг поднялись цены на нефть, сработал на полную мощность фактор девальвации, оживив полудохлую промышленность, но ничто это не помогло бы, если бы Россия не сделала над собой усилие, чтобы морально мобилизоваться.
Поэтому период растерянности оказался на удивление недолгим, психологическая травма быстро зажила, и надо было только понять, куда же теперь двигаться.
Появление во власти Путина -- молодого, работоспособного, так непохожего на надоевшего всем предшественника, -- показалось настолько естественным, что рейтинг его взлетел в считанные недели и до сих пор держится на высоте, которая воспринимается даже отчасти и неприличной.
Но никуда не денешься, это был действительно выбор народа, и надо понимать, что Путин не просто очередной президент -- он сумел стать символом и знаменем новой, постельцинской России.
Ему и его команде удалось запустить изрядно проржавевший механизм русской государственности, заставить людей поверить, что в стране появилась жесткая, прагматичная власть, не забывающая о своих обязанностях перед народом.
Не так-то и много надо было для этого сделать.
Когда вспоминаешь первые годы путинского правления, не находишь в них каких-то особенно выдающихся событий. Ну, разве что так и незаконченная разборка с обнаглевшей (на фоне тогдашней российской слабости) Чечней, сильно повысившая чувство национального достоинства и помирившая армию с властью.
Но главное было (и осталось) -- чувство небыстрого, но уверенного движения страны вперед. Пусть невелики те прибавки к зарплатам и пенсиям, которые начались при Путине, но они сыграли огромную морально-психологическую роль, внеся в жизнь положительную динамику.
Ее как раз очень не хватало в 90-е -- вот тогда действительно казалось, что жизнь ото дня ко дню становится все хуже и хуже.
Россия последние пять лет на глазах становится нормальной страной, пусть не очень пока богатой, но уже понимающей, куда надо двигаться.
Проблема тут вот в чем: гораздо легче стать великой страной, чем страной нормальной, то есть такой, где обыватель верит в национальную валюту, исправно платит все налоги, безупречно работает с девяти до восемнадцати, приходит домой и смотрит рекламные клипы про среднего качества шампунь Head&Shoulders.
Путин и его команда поняли, что путь к великодержавности лежит именно через нормальность и коротким этот путь не бывает.
Воспитанник дефолта
Понятно, что проблем у России по-прежнему множество и пресловутое советское "чувство уверенности в завтрашнем дне" не вернулось вместе с гимном на музыку Александрова. Однако гораздо важнее той мифической уверенности воля обычного человека каждый день делать свою жизнь хоть чуть-чуть лучше, чем она была вчера.
А прямая задача грамотной власти -- эту волю всячески поддерживать, в том числе и собственным примером.
Ельцин со своей страной практически не разговаривал: после первых бурных лет он затворился за кремлевской стеной и сильно увлекся "работой с документами". При этом не мог же он не понимать, что страна после перестроечных передряг духовно больна и болезнь нельзя бесконечно загонять внутрь -- когда-нибудь наступит момент истины и нарыв прорвется.
17 августа 1998 года этот момент истины наступил, и уход Ельцина за несколько месяцев до истечения президентского срока был молчаливым признанием в бессилии вылечить страну. Операция "Преемник" -- прямое следствие дефолта, и тень его всегда маячила за спиной новой властной команды как memento mori.
Так что Путин некоторым образом "воспитанник дефолта", на удивление быстро усвоивший его непростые уроки и сумевший извлечь из поражения державы пользу.
Конечно, и Путин в роли президента далеко не идеален: случалось ему делать неверные, а то и лишние движения. Достаточно вспомнить, к примеру, его войну с независимым телевидением или разделение России на федеральные округа, которое пока никакой особенной пользы ей не принесло. Или затянувшееся и тоже пока бесплодное экспериментирование его придворных политтехнологов с политической системой: ну никак она не хочет вставать на собственные ноги и выглядит мертворожденной. Патовая ситуация в Чечне и начавшаяся вдруг новая охота на олигархов тоже чести ему не делают.
Но главный вектор движения Путин когда-то определил верно и не дает стране сбиваться в сторону.
Дорогой урок
Пять лет после дефолта были использованы Россией куда с большей пользой, чем предыдущее десятилетие. Но не надо и его поминать недобрым словом, потому что в те годы закладывалась -- непоследовательно, рывками и скачками, со множеством попятных движений -- система, которая покачнулась, однако выдержала страшный удар. То есть тогда был все-таки накоплен некий запас прочности.
Устояла прежде всего демократия -- плохонькая, коррумпированная, без традиций и приличных вождей, но даже плохая демократия лучше любой диктатуры. Так что после 17 августа не объявился какой-нибудь диктатор на белом коне и не разогнал парламент, не закрыл газеты, не запретил партии.
В странах, где демократия не успела обзавестись устойчивыми традициями, это весьма вероятный сценарий развития событий, да еще на фоне масштабного экономического бедствия. А у нас проблема обновления некомпетентной власти была решена в ходе цивилизованной процедуры.
И люди откуда-то нашлись -- значит, были, -- и эпоха 90-х сумела их сформировать в правильном духе.
Надутая заемными долларами экономика тоже не пошла вразнос, а нашла в себе силы для второго дыхания, то есть показала гибкость и способность учиться на ошибках. Конечно, множество народу потеряли тогда почти все, и пресса в то время громко кричала о гибели нашего только что зародившегося среднего класса.
Да, кому-то пришлось уйти из бизнеса, но все-таки уже через малое время стало понятно, что костяк нового для России класса сохранился и, значит, судьба капитализма в России не столь плачевна, как некоторым с перепугу показалось.
Российская дипломатия, которая за 90-е годы умудрилась до нижней планки понизить репутацию страны на международной арене, вдруг словно проснулась и стала шаг за шагом восстанавливать утраченное. И новый президент показывал здесь пример -- неутомимо ездил по всему свету и поразительно быстро научился нравиться не только политикам, но и населению тех стран, куда приезжал.
А в сентябре 2001-го он совершил на этом поприще нечто вроде небольшой революции, волевым решением переориентировав всю российскую внешнюю политику. В его звонке Бушу-младшему после нью-йоркских терактов уже чувствовалась спокойная уверенность в своей стране и претензия на равенство.
Большими друзьями Россия и Америка все равно не станут, но вряд ли Америка будет теперь публично унижать Россию, как это случалось не раз на протяжении 90-х годов.
А самое главное, русский народ, который должен был давно уже устать и сломаться за годы тяжелых реформ, оказался двужильным и не посрамил своей славной истории.
Больше десяти лет простого человека держали за олуха, сбивали с толку, всячески работали на понижение его социального мироощущения, доказывали ему, что страна, в которой он имел несчастье родиться, -- "страна дураков". Но он оказался куда мудрее многих своих "вождей" и "властителей дум" и сохранил чувство собственного достоинства. А из него рождается сила преодоления.
Так что дефолт многому научил Россию, и он от года к году будет вспоминаться здесь не с ужасом, а с чувством невольной благодарности. Цена за эту учебу заплачена немалая, но урок того стоил.
Главное сейчас для России -- не возгордиться своими пока скромными успехами, не лечь почивать на лаврах и не растерять той инерции движения вперед, которую она набрала за последние пять лет. Нет-нет да и замечаешь признаки усталости -- заявленные реформы вдруг тормозятся, внимание политической элиты слишком с большой готовностью переключается на предвыборную карусель, причем начинаются неприличные игры вокруг крупного бизнеса, что уже обернулось немалыми потерями как в деньгах, так и в престиже. Народ такую непоследовательность власти очень точно улавливает и реагирует соответственно -- утратой доверия. Общественную атмосферу это, разумеется, не оздоровляет.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
